"Предупреждение путешествующим в тумане" - читать интересную книгу автора (Костин Андрей)

2. СУББОТА

Когда на стекле появился первый блик солнечного луча, я осторожно встал, чтобы не разбудить спящую женщину, и подошел к окну. Я отворил его и смотрел, как пожар рассвета заливает бездонное небо и пустынную улочку, старый яблоневый сад и далекую березовую рощу, как отражается он в золотых куполах церквушки, что стоит на пригорке у реки.

Воздух после дождя холодный и влажный. Он пахнет свежестью осеннего утра. Березовая роща набегает на косогор янтарным прибоем, и ветер шелестит за моей спиной белыми тюлевыми занавесками. Город только просыпается, и над его красными крышами повисает на мгновение крик утренней электрички.

А здесь, на окраине, где-то заиграло радио, захрипел в утреннем кашле курильщика сосед слева, стукнула рама в доме напротив, и зазвенела поздняя пчела у сиреневых астр под окном.

В эти мгновения хочется верить, что душа бессмертна.

Я затворяю окно и, прихватив из своей комнаты полотенце, иду в душевую. Включаю холодную воду и проклинаю себя за решение начинать каждый день с этой пытки. Сердце подпрыгивает и обрывается, внутренности судорожно сжимаются. Я постанываю, подставляя тело под упругие ледяные струи, но креплюсь. И понимаю, что перед остальным человечеством у меня есть небольшое преимущество. Я заранее знаю, что когда-нибудь умру в ванной от холода.

Наконец, растираюсь махровым полотенцем и одеваюсь.

Нина еще спит, и я решаю выйти на улицу — посмотреть, не наследил ли ночной гость. Не то, чтобы я был очень любопытен, просто в голове у меня некоторый сумбур, от которого хотелось бы избавиться.

Иду в прихожую, где на вешалке оставил вчера свой плащ. В коридоре полумрак — день проникает сюда сквозь небольшое и пыльное окно. У вешалки останавливаюсь в нерешительности.

Дело в том, что я ношу свой плащ уже пять лет, и мы научились довольно быстро узнавать друг друга. Потому-то я сразу догадался, что здесь что-то не так… Моего плаща не было.

Вместо него висела чужая куртка.

Я протянул к ней руку, но на мгновение раньше понял, что ткань вся промокла от ночного дождя. Снимаю куртку с вешалки и в растерянности разглядываю. Синяя, финская, лыжная… Сейчас в таких никто не ходит, а раньше были в моде.

Дождь начался, когда я был уже в доме. Значит, хозяин куртки пришел следом. Ночные шорохи получают некоторое объяснение. И еще — в принципе я не против — люди должны делиться с ближними, в том числе и одеждой. Но как-то не принято делать это заочно. Тем более что в плаще остались документы на машину, деньги, права и ключи. Такие дела…

Я понимаю, что попал в довольно нелепое положение. Кем бы ни был ночной гость и какие бы обстоятельства ни вынудили его к столь таинственным посещениям, содержимое моих карманов, точнее отсутствие его, создает массу неудобств.

Мой черный длинный плащ…

Я вешаю чужую куртку на место и бреду обратно по коридору.

Под ногой вдруг пронзительно скрипит половица.

Я припоминаю, что уже слышал этот скрип.

Нины в комнате не было, а в душевой шумела вода. Я прошел на кухню, открыл холодильник и решил внести разнообразие в меню омлетом. Поставил на плиту чайник, и как раз, когда он закипел, на кухню вошла Нина. Она сонно жмурилась и ела яблоко.

— Доброе утро, — Нина застенчиво улыбнулась.

— Уи, мадам, утро вы уже проспали.

— Неужели? — спросила она с притворным удивлением. — Хотя, наверное, вы правы.

Нина села напротив меня и подвинула к себе тарелку.

— А вы неплохо готовите…

— У меня долгая практика.

— Как это?

— В холостяцкой жизни есть единственный недостаток. Все приходится делать самому. В том числе и готовить.

— Единственный?

— Да. В остальном чувствуешь себя как до грехопадения. Я имею в виду библейский сюжет.

Нина качает головой:

— Да, жизнь одинокого мужчины гораздо привлекательнее, чем одинокой женщины. В глазах общества, во всяком случае.

— Вот как?

— Именно. Одинокий мужчина, сам себе стирающий белье, — у окружающих это вызывает только восхищение. Как и героизм холостяка, вынужденного самостоятельно варить макароны. Когда то же самое проделывает женщина, ничего особенного в этом никто не видит. Разве кто пожалеет — не позарились на бедняжку. А уж когда видят разведенного папашу, который в выходной вместо футбола и компании дружков прогуливает свое чадо, которое, к слову, остальные шесть дней живет у мамы, — тут общественность начинает путаться в соплях умиления.

— С чего это вы так сердиты?..

— Просто жалею незамужних баб. Получается, они кругом виноватые. Одна поехала отдыхать — ловит кавалеров, завела ребенка — умудрилась лечь под кого-то, не завела — норовит оставить отечество без детей, одевается нарядно — выставляется напоказ, наоборот — синий чулок, выдра и мужик в юбке.

— Ну а замужние? — я рассмеялся. — Им-то полегче?

— Через месяц после свадьбы муж вдруг понимает, что ты вкалываешь на работе так же, как и он, если не больше, а по вечерам валишься с ног от усталости. И до него доходит, что розовая мечта о вкусных ужинах из трех блюд, сказках Шахерезады и прочих прелестях разбивается о действительность. И тогда в один прекрасный день ты замечаешь следы чужой пудры у него на рубашке, подозрительно долгие разговоры по телефону с неизвестным абонентом, которого муж почему-то называет Иван Иванычем и при этом предательски краснеет. А потом из-за пустячного конфликта вдруг уходит из дома… Может, рано или поздно он поймает свою мечту за подол, но ты-то становишься снова одинокой бабой…

Бессонова замолкает и несколько минут сосредоточенно ест. А я исподтишка наблюдаю за ней.

У нее крылатые брови и переменчивые глаза. Еще вчера они казались серыми, а сейчас я замечаю, что они уже зеленые с золотистыми искорками. Выступающие скулы, длинные блестящие ресницы, капризные губы и роскошные темно-русые волосы…

За кофе я решаюсь:

— Нина, как вы думаете, ваш муж…

— Вам интересно, не сбежал ли он? — ресницы ее вздрагивают. — Если и сбежал, то до первых заморозков. На нем была легкая куртка, а что-нибудь потеплее он вряд ли сможет купить с первой зарплаты. Со второй тоже.

Тогда я рассказываю, что увидел на вешалке.

— Значит, — она прикусывает губу, — он оказался хитрее…

Мне неловко. Мужья иногда сбегают от своих жен, и тут я, конечно, ни при чем. Но делается это, как правило, с меньшей помпой. Во всяком случае, быть свидетелем довольно тягостно.

Потом мы вместе идем к вешалке.

— Я еще вчера заметила — на вас был плащ — совсем как у Бессонова. Он ведь скоро должен был в него влезть — погода… Недавно перевесила к себе в шкаф — хотела пуговицу пришить, да забыла. Вот он и перепутал. Он рассеянный, может сразу не спохватиться…

— Ничего, подождем до понедельника, — бодро говорю я, с трудом подавляя раздражение.

Дурацкое положение. Нина хочет что-то ответить, но, вижу, не может подобрать слова. Уж не извиниться ли она собирается за своего сбежавшего мужа?

Никогда не допускайте в сердце жалость — вы становитесь рабом тех, кого пожалели. Сочувствие — еще куда ни шло…

Зазвонил телефон.

— Вас, — зовет меня Нина. — Звонит Эдгар.

— Привет, — говорю я.

— Здравствуй, — вежливо отвечает Эдгар. — Слушай, у меня в шкафу стоят два отличных удилища со шведской леской…

— Так-так, развивай свою мысль.

— Конечно, теперь не самое удачное время для рыбалки, но я знаю прекрасный пляж и заводь, где в тихих омутах кое-что водится.

— Так чего же мы ждем?

— Это я и хотел спросить.

— Считай, что уже спросил. Где встретимся?

— Слушай, у тебя из окна видна церковь с золотыми куполами? Над рекой?

— Угу.

— Там и встретимся. Кстати, не забудь накопать червей.

— А ты малый не промах…

Когда я вернулся на кухню, Нины там уже не было, а возле моей тарелки лежал ключ. Я не стал больше задерживаться. Только натянул на себя оставшиеся в сумке теплые вещи.

Всегда стараюсь увильнуть от проблем, когда они возникают. Хотя бы на часок. Путеводной звездой мне были золотые купола церквушки.

За пустырем асфальт кончился, под будущее полотно был насыпан толстый слой гравия, и стояли большие оранжевые дорожные машины. От них пахло натруженным металлом и мазутом. За машинами притулился домик с резными наличниками, клумбой отцветших роз и ухоженным палисадником.

Я вспомнил просьбу Эдгара и остановился. В самом углу огорода, у забора, на рыхлой черной земле, лежал многообещающий серый лист шифера.

На крылечке сидела старушка лет под сто и с удовольствием уплетала морковку:

— Сударыня, — спросил я, — вы не позволили бы мне заглянуть вон под тот кусок шифера? Мы с другом собрались на рыбалку, и чего нам не хватает — так это наживки. Хороших дождевых червей. Уверен, я найду их именно там.

— Молодой человек, — она подняла голову, — сразу видно, что в вас романтики и отваги хватит на десятерых. Только неисправимый романтик мог обратиться к такой старой мегере, как я, со слова «сударыня»… Что же касается отваги — не тревожьте прах бедного существа…

— С нами крестная сила! Как такое может быть?

— Да-да, моя бедная серая кошка… Наверное, съела отравленную мышь. Соседи травили… — она нахохлилась и стала похожей на поблекшую моль.

— Какая грустная история, — я подпустил дрожи в голосе.

— И не говорите, — старушка встрепенулась и улыбнулась. — Хотите морковку?

— Благодарю вас, надо спешить. Меня ждет товарищ. Кроме того — долг чести. Пресловутые черви.

— Тогда выпейте хотя бы молока, а я пока принесу лопату. Думаю, вы найдете то, что надо, на моих грядках.

— Но там что-то растет?

— Пустое. Вы мне симпатичны больше тех чахлых огурцов, которые здесь так и не появились.

…Дальше дорога на рандеву петляла по заброшен ному полю среди пожухлых трав, потом стала взбираться на косогор, нырнула в тень деревьев и вывела к обрыву. Там, под старыми березами, ждал Эдгар. Он сидел на узловатом, выступающем из земли корне и курил сигарету. Рядом лежали чехол с удилищами и рюкзак.

— Тебя почти не пришлось ждать, — сказал он с ухмылкой.

— Скажи лучше, есть ли в этом болоте рыба?

К реке надо было спускаться по крутой, осыпавшейся под ногами тропинке. Заводь была тихая, спокойная, заросшая до середины ряской. На противоположном берегу паслись коровы, и до нас доносилось звяканье бубенцов и глумливое мычание.

— Здесь? — Эдгар обиделся. — Да здесь все кишит рыбой!

…Когда ловить дальше не имело смысла, я смотал леску и уселся на поваленное дерево. Скоро вернулся и Эдгар.

— Ну как? — я окинул его взглядом.

— Вот, — он достал нацепленных на кукан окуней и молодую щуку, из тех, что называют «голубое перо».

Щука была очень красивая, узкая и стремительная, как лезвие ножа.

— А у тебя? — спросил Эдгар.

— Поскромнее.

— Честно?

— Сам проверь.

Эдгар развязал мешок, сложил туда свой улов. Потом сел рядом, достал сверток, термос и газету. Разложил на ней ломтики копченого окорока, хлеб, кудрявые листья петрушки.

— Приобщайся, — посоветовал он.

Я кивнул и взял веточку петрушки.

— Ты что-то бледный, — заметил Эдгар, — плохо спал?

— Нет, мне грызет душу имущественная проблема, — я улыбнулся.

— Как это? — он сложил брови домиком.

— Очень просто… — и я рассказал про плащ.

— История… — сказал Эдгар задумчиво. Тебе бы надо в милицию заявить. Мало ли что…

— Видишь ли, Эд, — я помахал веточкой петрушки, — у меня такое ощущение, что с этой женщиной поступили по-свински. И как бы там ни было, не я буду тем, кто выставит это на всеобщее обозрение.

— Да, бы тоже не смог, — Эдгар шумно вздохнул. — Пей чай.

— Чай — это замечательно. В чае витамин С. А витамины — это вещь. От витаминов у юных дев пропадают прыщи, а у мудрых старцев вырастают зубы.

— Эк тебя занесло, — сказал Эдгар с раздражением. — Чего ты хочешь?

— Давай собираться. Не сидеть же до ночи на берегу? Куда денем улов?

— Что-нибудь придумаем.

— Если ты не против, я уже придумал.

— Не против.

Мы поднялись по осыпавшейся тропинке наверх, к церквушке, и я заметил, что у самого обрыва рос зеленый и тонкий подсолнух. Он клонился на ветру и, казалось, готов был броситься в реку.

— Чего же ты хочешь? — повторил Эдгар.

— Когда муж уходит от жены… Слушай, а что он из себя представляет, этот Бессонов?

— Как тебе сказать… Типичный представитель нашего поколения.

— Вот как? А мне показалось, он лет на десять старше.

— Все равно, в сущности, мы — одно поколение. И те, кому тридцать и кому пятьдесят. Ведь не в возрасте дело.

— А в чем?

— Мы одинаково относимся к жизни.

— Любопытно. А как мы к ней относимся;

— Равнодушно. Как говорил один мой знакомый — была без радости любовь, разлука будет без печали.

— Он что, пьет?

— Бессонов? Нет, у него крепкие нервы.

— Не пьет и не гуляет. Образцовый, стопроцентный?..

Эдгар наклонился и сорвал лист подорожника.

— Натер ногу, — объяснил он. — Надо будет приложить. Отличное средство.

— Ну и осторожный же ты тип. По сути, мне наплевать на нравственность твоего приятеля. Чисто корыстный интерес.

— Просто не люблю сплетен. Но если здесь замешана женщина, то… Некоторое время назад у него в отделении лежала одна особа, в судьбе которой, как мне кажется, он принимал живое участие… Ходили слухи… Ее зовут Вера, если не ошибаюсь.

— Тоже нашего поколения?

— Нет, из следующего.

— А оно чем отличается?

— У них одна любовь, без радостей.

Мы как раз проходили мимо дома с резными наличниками.

— Подожди…

Я перебрался через гравий, обогнул оранжевую дорожную машину и подошел к забору. Моя старушка копалась в огороде.

— Сударыня!

Она подняла голову и, прикрыв глаза ладонью, посмотрела на меня.

— Хочу отдать компенсацию за изуродованные грядки с огурцами, — я протянул ей мешок с рыбой.

Старушка подошла поближе и улыбнулась.

— У вас доброе сердце, — она взяла наш улов, — приходите ко мне как-нибудь. Думаю, несмотря на преклонный возраст, смогу развлечь вас беседой.

Я вернулся к Эдгару. Он ждал меня, посматривая на часы.

— Теперь куда? — спросил он. — Сегодня я весь твой. Можем пойти, выпить холодного пивка. С солеными баранками.

— Сто лет не грыз соленых баранок. Только сначала узнаем телефон этой Веры. Придется поторопить события — неизвестно, когда Бессонов снова нагрянет к своей благоверной. А я без плаща чувствую себя неуютно. Без документов, кстати, тоже.

— Сегодня в клиническом дежурит, кажется… Ладно, узнаем, — Эдгар задумчиво почесал переносицу.

До института мы доехали на автобусе. Удилища засунули в шкаф. Я умылся, причесался. Одним словом, привел себя в порядок.

— Пойдем, — сказал Эдгар, — нам на третий этаж. Только учти — знакомлю и ухожу. Иначе они решат, что сую нос в их дела. У клиницистов болезненное самолюбие…

Все коридоры в этом здании специфические, больничные.

— Вот, — Эдгар толкнул одну из дверей. — Знакомьтесь, товарищ из Москвы. А это — Николай Петрович…

За столом сидел мужчина лет сорока с лицом очень здорового человека.

— Чем обязан? — он поднял голову.

— Это уж вы без меня выясняйте, — Эдгар поспешил дезертировать. — Приходи потом в лабораторию, — бросил он мне напоследок.

— Садитесь, — сказал мужчина, когда дверь за Эдгаром закрылась, — я вас слушаю.

— Я журналист…

— Очень приятно. Я догадался, что вы не имеете отношения к медицине.

— Каким образом?

— Человечество делится на врачей и пациентов. Одни чувствуют себя не в своей тарелке, когда снимают белый халат, другие, когда надевают. Вы относитесь ко вторым. Так чем могу вам помочь?

Я откинулся в кресле:

— Моя просьба несколько необычна… Нужен адрес и фамилия одной бывшей пациентки.

— А, понятно, — на лице собеседника появилась проницательность популярного киногероя, — какая-нибудь темная история, да? А вы из какой газеты? Мы из московских только «Комсомолец» тут получаем. И — «Медицина для вас».

— Никакой жалобы, — я протестующе поднял руку. — Никаких темных историй. Только фамилия и адрес. Тут, думаю, нет врачебной тайны?

— Если ваш интерес не касается подробностей медицинского характера… Так кто вас интересует?

— Молодая женщина, она лежала здесь в прошлом году…

— У нас много молодых женщин, — он грустно улыбнулся. — К сожалению.

— Ее зовут Вера…

Кустистые брови пришли в движение.

— Вера?.. Но откуда вы… Впрочем, Вера — имя не уникальное…

— Ее лечил ваш коллега, Бессонов.

Он взял со стола шариковую ручку и вдруг сжал ее, словно хотел сломать.

— Бессонов… Спросили бы у него. В понедельник…

— Дело срочное.

— Странно…

Он встал и подошел к окну. Потом резко распахнул его.

Комнату наполнили звуки города и сырость. Опять начал накрапывать дождь. Я поднялся и встал рядом.

— Не знаю, вправе ли я, — наконец сказал он, — Бессонов не любит, когда вмешиваются в его жизнь.

— Давно с ним знакомы? — спросил я.

— Да, вместе работали на «Скорой помощи». Зачем вам нужна эта девушка?

— Просто поговорить. Тема касается только меня.

— Валяйте. Ее фамилия Громова. Можете встретить каждую ночь на дискотеке. Ходит туда как на работу.

— А адрес?

— Дискотеки? Спросите у любого пацана, он расскажет, где.

У нас всего одна ночная дискотека. Провинция-с, — он усмехнулся и изучающе уставился на меня.

— Я бы не хотел разыскивать ее в ночном заведении. Лучше бы я съездил к ней домой. Где она живет?

— Вот этого… не знаю.

— Но ведь в истории болезни…

— Истории болезни нет…

Он подошел поближе и вдруг сжал мне локоть. Пальцы у него были железные. Пальцы врача «Скорой помощи».

— Как нет?

— Очень просто. Она пропала.

— Позвольте… Но ведь есть порядок…

— А уж это, позвольте, не ваше дело. Прошу!

И он самым издевательским образом подвел меня за локоть к двери и распахнул ее передо мной.

В лабораторию Эдгара я поднимался пешком по лестнице. Здание было пустынно, и мои шаги отдавались на всех этажах. Мимо прошла пожилая медсестра и, как мне показалось, подозрительно на меня покосилась.

Когда я вошел, Эдгар сидел на корточках перед шкафом и рылся на нижней полке.

— Ну как? — он поднял голову и вопросительно посмотрел на меня.

— Странный тип. От его пальцев на руках синяки остались.

— Он тебя что, — Эдгар оживился, — тискал?

— Похоже на то.

— Сам напросился.

— Не спорю. Слушай, где у вас находится ночная дискотека?

— Что еще надумал? В твоем-то возрасте по дискотекам… он лукаво прищурился.

— Почему бы и нет? Разве там существует возрастной ценз?

Имею полное право немного повеселиться.

— Я пойду с тобой.

— Ни в коем случае. Я хочу пуститься во все тяжкие.

— Так пустимся вместе.

— Ни-ни. В тебе слишком много здравого смысла. Все испортишь.

— Ладно, как знаешь. Пойдем в гостиницу, по пути покажу, где у нас тут ночной вертеп.

И он снова засунул голову в шкаф.

— Чего там позабыл? — спросил я.

— А, банка стояла… — он вынырнул из-за дверцы и сделал страшные глаза. — С ядом!

— Кошмар. У вас тут что — двор Марии Медичи?

— Ага. Я им приблудных крыс травлю.

— А человека можно?

— Можно, — он рассмеялся, — человека и стиральным порошком можно. Если очень захотеть. Ну и устрою я уборщице. Наверняка она переставила.

Он ухватился за открытую дверцу и рывком встал. Вид у него был этакого непроницаемого мужика с морщинистой, рубленной топором физиономией. Он был почти седой и стригся ежиком. В общем, бестия, да и только. Но я знал, что он славный. Я таких славных, честно говоря, больше и не встречал.

Минут через десять мы дошли до реки и свернули направо. Мы повторяли наш вчерашний маршрут, только в обратную сторону.

— Вот и наш вертеп, — Эдгар тронул меня за локоть. — Днем работает как закусочная. Вечером — дискотека. Так, по-моему, это теперь называется.

— Зайдем? Мы ведь еще не обедали.

Я толкнул дверь под вывеской из неоновых трубок, и мы оказались в довольно просторном холле. С одной стороны был пустовавший с лета гардероб, с другой — двери туалетов. В зал надо было подниматься по ступенькам.

Что мы и сделали и открыли еще одну, застекленную дверь.

— Пахнет довольно аппетитно, — сказал я Эдгару.

Он неопределенно поморщился.

Здесь мало что изменилось со времен общепита. Скатерти, похоже, не меняли с тех пор, как и пластмассовые цветочки в вазочках. Часть помещения была свободна от столов, и серебряный шар, свисавший с потолка, да огромные колонки позволяли представить, как все это может выглядеть ночью — переполненный зал, отраженный свет, громкая музыка… На противоположной от входа стороне находилась стойка бара с кофеваркой и еще каким-то никелированным монстром, предназначенным, скорее всего, для запекания сосисок.

За стойкой сидела девушка и читала толстую книгу.

Мы взобрались на высокие табуреты у стойки, и я спросил, может ли она нас накормить. Девушка оторвалась от книги и подняла скучающее личико.

— Кофе и чего-нибудь покрепче, — заказал я.

— Не рановато ли? — засомневался Эдгар.

— В самый раз, — я подмигнул девушке.

Она фыркнула:

— А закусывать будете? Куры-гриль, венские сосиски в тесте…

— Давайте что посвежее, — я махнул рукой.

— Придется подождать, пока агрегат нагреется.

— Ничего. Мы не торопимся.

Она включила никелированного монстра и вернулась на свое место.

— Миленькое у вас заведение, — сказал я довольно развязно.

— А что, по вечерам бывает довольно шумно?

— Вам-то какая разница, — и девушка уткнулась в книгу.

— Просто я любопытен. Думаю заглянуть сюда вечерком.

— Не попадете, — сказала девушка уверено.

— Ой ли?

— Вечером много клиентов, — пояснила она. — У нас престижное место. Крутые парни со всей округи к нам приезжают — за полста километров и более.

— Тогда видите вон ту, самую большую коробку конфет? Я хочу вам ее подарить.

— С какой стати? — она взглянула исподлобья.

— Такой уж у меня характер. Люблю делать подарки.

— Как знаете… — девушка впервые улыбнулась.

— По-моему, вода закипела, — хмуро сказал Эдгар.

— Сейчас накормлю вас, — барменша отложила книгу. — Вы приезжий? — она повернулась ко мне.

— Именно. Одинокий неухоженный приезжий, путешествующий инкогнито.

— Это как?

— Долго объяснять. Это когда в гостиницу не пускают.

— А, понятно.

— Так как насчет вечера? — я подмигнул.

— Ладно, — она пожала плечами, — приходите. Одно место я как-нибудь найду.

— Чего ты там говорил насчет инкогнито? — спросил он на улице. — Просто у Бессоновых ты смог бы сэкономить… И я надеялся, что тебе там понравится. Но раз такая история, сейчас отведу тебя в гостиницу.

— Ничего не выйдет.

— Почему?

— Документов-то нет.

— Так вот почему инкогнито, — он хмыкнул. — Ладно. Поезжай к Бессоновой за оставшимися вещами, а я пока договорюсь, чтобы ключ от номера уже лежал у администратора. Там у моей лаборантки знакомая, попрошу договориться и, если надо, оставлю в залог свой паспорт.

— Мне бы такую лаборантку, — я притворно вздохнул.

— Ладно, — сказал он сухо, а потом вдруг улыбнулся. — А как же пиво с баранками?

— Может быть, завтра?

— Завтра я с утра в лаборатории. Приходи туда.

— Так ведь воскресенье!

Эдгар развел руками.

— Молодец, — я похлопал его по плечу, — чистый Менделеев. Куда ты денешь свою Нобелевскую премию? Закопаешь в огороде?

Мы попрощались, и он приложил все силы, чтобы раздавить мне кисть. Но я был начеку, и сохранился паритет.

— Да, старина, — я задержал его ладонь, — на реке ты очень славно рассказал о том, как молоденькая больная влюбилась в своего импозантного врача. Узнай, когда и от чего Вера Громова лечилась у Бессонова. Ладно?

— Тьфу ты, частный сыск, да и только. Хорошо, постараюсь.

Я прошел пешком несколько кварталов и купил по пути газету. Она была позавчерашняя, но я давно усвоил, что, если не смотреть на числа, все газеты одинаковые. А главные новости, если они касаются лично нас, мы чаще всего узнаем не из газет. На том стоим.

Спешить мне было некуда, и я некоторое время посидел на мокрой лавочке и прочитал газету от корки до корки. Я порядком промок под моросящим дождем, но зато теперь имел ясное представление о том, что предстоит сделать. Можете поверить мне на слово, но я выяснил это не из газеты.

От автобусной остановки мой путь лежал к яблоневому саду. Стало немного грустно переезжать в гостиницу. При свете дня дом Бессоновых выглядел не так мрачно, а блестевший от дождя флюгерный петушок наталкивал на веселенькие ассоциации. Я ведь здорово продрог.

Дверь была открыта, и из гостиной доносился голос хозяйки дома. Я прошел по полутемному коридору и оказался в одной с ней комнате.

Бессонова лежала на диване и говорила по телефону. Увидев меня, она помахала рукой и бросила в трубку:

— Ну, пока. У меня. гости.

Потом она спустила на пол ноги в одних чулках, зевнула и вопросительно на меня посмотрела.

— Вы совсем промокли. Где вы были?

— Знакомился с местными достопримечательностями, — последнее слово я мог выговорить только по слогам. Диктора из меня не выйдет, увы.

— Вам надо срочно согреться, — сказала она, вдруг встала, нетвердой походкой подошла к бару, открыла его и налила две рюмки коньяку.

Мы выпили, и она налила еще.

— Вы взяли высокий темп, — сказал я. — Боюсь, мне не угнаться.

— За моего муженька, — сказала она, скривив губы.

— Что так?

— Получила от него телеграмму. Берет на работе отпуск, хочет пожить у каких-то знакомых в Петербурге. Обдумать сложившуюся ситуацию, как выразился. Плевать я на него хотела.

Она выпила, и ее передернуло.

— Может, сварить кофе? — предложил я.

— А, отстаньте…

Она снова взяла бутылку, но не удержала, та упала на пол и разлетелась вдребезги. По комнате пополз клопиный запах.

— Вот бестолочь какая, — она посмотрела на свои руки, потом на пол. — Ничего, я знаю, у него еще припрятано. В кладовке. Вот только ключа нет. Ключ на его связке. Знаете, вы мне поможете. Взломаете дверь.

— Стоит ли?

— К черту, вы мужик или нет?

Я улыбнулся:

— А это определяется при взламывании дверей? Тогда нужен хоть какой-нибудь инструмент.

— На кухне, под колонкой, — топор. Сойдет?

— Как нельзя лучше.

Двери я взламывать не умел. Раскрошил притолоку и ободрал пальцы. Но в конце концов справился.

— Вы поранились, — она взяла мою руку, поднесла к губам и слизнула выступившую капельку крови. — Так лучше?

Чуть улыбнулась, потом снова коснулась кончиком языка кровоточившей ранки. Я заметил, что щеки у нее пунцовые.

Нина подошла почти вплотную и, прижимая одной рукой мою кисть к губам, другой обхватила шею, провела по волосам и поймала пальцами мочку уха. Острые ноготки впились в кожу, и я поморщился.

— Что ж, — спросил, — зря ломали дверь?

— Хочешь прежде меня накачать? — она подмигнула.

Разбитая бутылка коньяка была уже пустая на две трети, когда я пришел. Во сколько она начала? Как только получила телеграмму?

— Поищи на полке справа, — говорит она. — На нижней.

Давно ли мы перешли на ты? И надолго ль? Согнувшись в три погибели, я шарю в темноте и наталкиваюсь на всякую ерунду вроде старых ботинок и пустых трехлитровых банок. Вдруг под ладонь попадается какой-то тряпичный комочек, и я непроизвольно поворачиваюсь к свету, чтобы его рассмотреть. Лучше бы я этого не делал. В кулаке у меня был зажат женский носовой платок.

Поднимаю глаза на Нину. Губы у нее нервно подергиваются. Потом она резко бьет меня по руке. Платочек падает на пол.

— Вот, значит, куда он от меня своих б… прятал, — кричит она, — если я не вовремя возвращалась…

Она судорожно всхлипывает, отворачивается, и тут ее начинает тошнить.

Волоку даму в туалет.

— Уйди, — просит она между приступами. — Убирайся отсюда. Не смотри.

Иду на кухню, наливаю стакан одной заварки. Закуриваю. Минут через пятнадцать приходит Нина.

— Выпей, — говорю я, жестом показывая на стакан чая. — Поможет.

Глаза у нее уже совсем трезвые.

— Мне очень стыдно, — она теребит поясок халата, — поверьте, это впервые в жизни.

— Ничего не было, — я киваю, — договорились?

Она отводит глаза. Я смотрю на часы. Значит, путь к Бессонову в ближайшие дни лежит через Громову, как я и предполагал. А мне он нужен именно в ближайшие дни. Точнее, не он, а что — сами знаете.

— Сегодня вам лучше уйти, — нерешительно произносит Нина. — Вы не подумайте…

— У меня уже есть номер в гостинице.

Нина кивает, и мы прощаемся. Она очень бледная, мне ее жаль. Но что тут поделаешь?

На новое место жительства я попал к девяти часам вечера.

У гостиничных номеров есть одно неприятное свойство — к ним привыкаешь. Привыкаешь к пятнам на обоях, скрипящему креслу и поцарапанной плоскости стола, улице за окном и голосу дежурной. Может, именно поэтому я не люблю подолгу задерживаться на одном месте — в день отъезда становится страшно, что больше никогда сюда не вернешься.

Я поставил сумку, стянул свитер, расстегнул ворот рубашки и распахнул окно, чтобы немного подышать вечерним воздухом. На улице только смеркалось, и сквозь причудливую вязь деревьев проглядывали красные крыши домов. От серых плит тротуара веяло вечерней сыростью. На каждой плите сидело по жабе.

Я вернулся к сумке и стал подбирать наряд для предстоящего мероприятия. За окном квакнула одна жаба. Потом вторая. Похоже, они задумали устроить концерт.

Через час я уже был возле дискотеки. Правда, как выяснилось, меня там не особо ждали.

— Слушай, парень, — сказал мне в дверях довольно мрачный субъект, почесывая выбритый затылок, — катился бы ты отсюда, а? В зале и так полно народу.

— Меня ждут, — я попытался оттолкнуть его и без лишних разговоров пройти наверх. Но недооценил субъекта. Потому что через секунду он уже яростно выкручивал мне руку.

— Отпусти, — наконец попросил я.

— Брыкаться не будешь? — пропыхтел он.

Видимо, я тоже был не подарок.

— Хорошо.

Он отпустил.

— Можешь кого-нибудь послать. в зал? — я растирал затекшую руку.

— Это еще зачем? — субъект не отличался приветливостью.

— Передай барменше, — я полез за деньгами, — привет.

— От кого? — он взял купюру двумя пальцами за уголок.

— От… инкогнито.

— Чего-чего?

— По буквам повторить? — я прищурился.

— Да нет, не надо. Не глухой. Гвоздь! — окликнул он какого-то типа, выходящего из туалета. — Сходи к Зойке. Передай…

Гвоздь вернулся довольно скоро и буркнул субъекту:

— Зойка просила пропустить. Ее приятель.

— Постой тогда за меня.

Субъект поднялся вместе со мной наверх, провел через зал, раздвигая танцующих, и, подтолкнув кого-то под ребра кулаком, освободил место у стойки. А под конец вернул деньги. Это меня особенно потрясло.

— Вход бесплатный, — пояснил он. — Вы платите только за напитки.

— У вас тут строго, — я улыбнулся барменше.

— Здорово помяли? — она ответила на улыбку. — Здесь чужих не любят. Учтите на следующий раз.

— Следующего раза не будет. Сзади я его не подпущу, а спереди со мной справиться не так-то просто.

— Ишь ты, какой крутой, — сказала она насмешливо. — Как утес на Волге. Что закажете?

— Дайте кофе.

— И чего-нибудь покрепче? — напоминает барменша.

Она отходит, а в это время кто-то окликает меня:

— Вот не ожидала вас здесь встретить…

Я обернулся и получил удовольствие лицезреть лаборантку, ту самую, языкатую. Звали ее Марина, я запомнил.

— Что, слишком старый? — я хмыкнул.

— Неудачно пошутила, каюсь, — она садится на соседнюю табуретку, немыслимо переплетая джинсовые ноги.

— Чем вас угостить? — спрашиваю я.

— Если можно, стакан фанты. Тут очень душно.

— Вы одна?

— Нет, с друзьями. Отмечаем жизненный успех одного милейшего человека.

Она облизнула вишневые накрашенные губы. Красилась она неистово. А зря — мордочка у нее вполне смазливая, если представить без косметики (что довольно сложно). Женщины при помощи туши, помады и пудры творят поистине чудеса, я бы многим из них народного художника сразу давал. Ну, пусть не народного, заслуженного…

Барменша поставила между нами длинный бокал с оранжевым напитком, кофе и рюмку на блюдечке. В рюмке был какой-то ликер ядовитого голубого цвета. Я расплатился.

— Как устроились? — спросила Марина.

— Неплохо. Эдгар помог с гостиницей.

— Знаю. Кстати, без меня не обошлось. В гостинице одноклассница работает, я попросила отдельный номер. Вам ведь отдельный дали? На каждом этаже только по одному одноместному, и все занимают кавказцы.

— Значит, я у вас в долгу?

— Не пугайтесь. Потребую всего лишь массу мелких услуг, — она засмеялась.

— Готов. Всегда.

— Для начала — проводите меня сегодня домой. Ничего себе заявочка, да? — она снова засмеялась. — Просто в нашей компании два отрока уже предложили себя в провожатые, а выбрать одного — обидеть другого. Коллектив не простит.

— Берите обоих.

— Вот еще. Они передерутся по дороге. Тем более под этим делом.

— Да, тяжело вам. Как соберетесь уходить — дайте знать.

— А может… Прямо сейчас к нам присоединитесь?

— Не стоит. Я человек робкий, приобретать новых знакомых пока не собираюсь.

— Как знаете.

Она достает пудреницу, проводит пуховкой по лицу.

— Ничего картинка? — спрашивает.

Я показываю большой палец.

Потом она уходит, а я знаком прошу барменшу обратить на меня внимание.

— Не люблю одиночество… — начинаю волынку.

— А мне показалось, вы встретили приятельницу.

— Это не то…

— А, понимаю.

— Мой товарищ — вы его сегодня видели — говорил, что у него тут бывает знакомая…

— Вот оно что? Кто такая?

— Вера Громова. Вы ее случайно не знаете?

— Верку-то? Справа она, за крайним столиком, — барменша скосила глаза, — только как бы не вышло скандала. Она, кажется, в компании…

Осторожно поворачиваю голову, словно рассматриваю танцующих, пока мой взгляд не упирается в молодую женщину с белыми прямыми волосами и тонким нервным лицом. Рассмотреть как следует не удается, так как между нами маячит мужская спина.

По всему выходит, что они спорят. Вроде мужчина уговаривает ее пойти с ним, но девушка отрицательно качает головой. Наконец спутник машет рукой и, не оборачиваясь, уходит.

Мне почему-то кажется его фигура знакомой. И еще — он все время старался быть ко мне спиной.

— Все выходит довольно просто, — я оборачиваюсь к барменше.

— Похоже, — отвечает она. — Потанцуйте с девушкой, пока ее кавалер не вернулся.

— Непременно.

Я пошел и пригласил. Она согласилась, только быстро оценила с ног до головы и сразу же положила руки мне на плечи.

— Вы хорошо танцуете, — сказал я после того, как мы ввинтились в толпу и в этом бешеном галопе продержались до конца мелодии.

— Спасибо, — только и ответила.

Почти без перерыва начался медленный танец. Я аккуратно повел ее за собой поближе к окнам, где воздух был свежее. Танцующих много, но мы ни с кем не столкнулись, и она ни разу не сбилась с ритма.

— Вы не огорчайтесь, что ваш дружок ушел, — сказал я. — Он еще вернется, и все образуется.

— Он не вернется.

— Из-за такой девушки и не вернется? Но кто же он тогда такой?

— Не будем об этом, — она обхватила руками мою шею и прижалась теснее.

Мы еще немного потанцевали, и под конец она стала отвечать менее односложно. Потом я отвел ее к столику и сел рядом.

— Не хочу навязываться, — сказал я, — просто давно не встречал партнершу, которая бы все угадывала на два па раньше, чем собираешься предложить.

Мы оба здорово взмокли, но она, по-моему, была совсем измотана. Сидела, откинувшись на спинку стула, и тяжело дышала.

— Вы тоже ничего себе, — она облизнула губы. — Жаль, не встречала здесь раньше.

— Я неделю как приехал. И только сегодня решил пуститься во все тяжкие. До этого ловил с другом рыбу.

— Вот оно что!

— Как вас зовут? — спросил я. — Куда приятней беседовать, когда знаешь друг друга по имени.

Мы познакомились.

— Ну что? — спросил я. — Рискнем еще? Покажем местной публике класс?

— Подождите, — она поднялась, — только приведу себя в порядок. Посидите здесь.

Она ушла, и я достал сигарету. Хотя на стенах висели устрашающие объявления, все тайком курили, и в зале было не продохнуть.

Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся и увидел своего старого знакомого по кличке Гвоздь.

— Вы танцевали с девушкой? — спросил он.

— А в чем дело?

— Просто она просила передать, что решила уходить и ждет вас на улице. Если надумаете проводить.

— Спасибо, иду, — я поднялся и, помахав барменше рукой, прошел через зал, спустился по лестнице и оказался на улице.

На небе вовсю высыпали звезды, но вечер был теплый. Значит, к утру погода опять испортится.

Я огляделся. Веры нигде не было. Только от парапета на набережной отделилась фигура и приблизилась ко мне. Фигурой оказался тот самый субъект, который не хотел меня пускать вначале.

— Слушай, приятель, — сказал я, когда он подошел вплотную, — я тут познакомился с одной девушкой, и она мне очень понравилась. Мне вообще нравятся блондинки. Она просила передать через твоего дружка, что ждет меня на улице. Но я что-то ничего, кроме твоей физиономии, здесь не вижу. А она у меня сладостных чувств не вызывает. Уж извини.

Он меланхолично затянулся и вдруг резко ударил меня левой рукой в живот. Нет ничего хуже, чем драться с левшой. Никогда сразу не вычислишь.

Воздух вокруг меня как-то сразу иссяк, и я уже лежал посреди тротуара, а надо мной прыгали звезды.

Субъект подходил поближе, видимо испытывая непреодолимое желание проверить качество своих каблуков. Он наверняка был большим любителем до этого дела. Но только любителем. Потому что профессионал заметил бы, что я успел подтянуть ноги. И уж наверняка не стал бы, как советуют конюхи, подходить к лошади сзади. Субъект нарушил эту заповедь и встретил контраргумент в виде двух ног, синхронно врезавшихся в то место, что пониже пояса и повыше колен. Я-то когда-то был профессионалом…

Скрутить руки корчившемуся от боли противнику его же собственным ремнем не представляет особого труда. Потом я перевалил тело через парапет и сам спрыгнул следом. Меня поташнивало.

— Не ушибся? — поинтересовался я.

В ответ он начал материться.

— Заткнись, — посоветовал я ему. — Будешь говорить, когда разрешу.

Он замолчал, а я достал сигарету и прикурил.

Потом, не гася пламя, поднес спичку к его лицу. Глаза у субъекта были водянистые и неприятные.

— Давай-ка быстренько отвечай, кто тебя подослал? — спросил я.

— Никто. Нечего с нашими девками путаться.

— Купи себе мороженого гуся и рассказывай ему сказки. А мне некогда. Кто был сначала с этой девушкой?

Он промолчал и отвернулся.

— Живо! — прикрикнул я. — Таких подонков, как ты, ненавижу. Так что на гуманное отношение не рассчитывай.

И я наклонился, словно собираюсь поднять камень.

— Барином его зовут, — вдруг сказал субъект. — Барином, и все тут. Больше ничего не знаю.

— Это он тебе сказал?

— Нет, не сам. Пацана одного прислал.

— Что за пацан?

— Не знаю, он не впервой от Барина приходит. Вертлявый такой, на педика смахивает.

— Так, значит, Барин… этот… — я не удержался и хмыкнул.. — Чего же тогда он меня приревновал?

— Не, у Барина с этим делом все в порядке.

Я быстренько обыскал его карманы. Грязный, носовой платок, порнографический календарик, и небольшая картонная коробочка. Я открыл коробочку и понял, что это такое. Как-то давно уже приходилось сталкиваться. Но тут другая история.

— Этим, что ли, Барин шестерок своих оплачивает? — спросил я, доставая ампулу морфина.

Парень задергался, и пришлось потуже затянуть ремень.

— Ну, этим, — наконец прохрипел он. — Знаешь, сколько пацанов на игле сидят?

— Ты-то на морфиниста не похож, зачем тебе? Кстати, трех ампул в упаковке не хватает. Где они?

— Ну, Верке дал. А когда тебя спровадим, должен был остальные отдать.

— Она что — тоже? На игле?

— А ты думал? На игле как на… Ее залетный приучил, с которым она раньше тусовалась.

— Ты ей продал морфин?

— Нет, просто отдал. Продажу мне не пришьешь. Просили передать — я передал. Пост-сервис, понял?

— Ладно, ври дальше.

Парень менялся на глазах. С каждой минутой трусил все больше.

— Ее, значит, к этому времени всегда ломать начинает, вот она и спустилась ко мне. Я ей сунул, она пошла в туалет, а мы тебя позвали.

— Стало быть, не в первый раз наркотиками снабжаешь? Если она знала, к кому идти?

Он заскулил:

— Не докажешь, не докажешь…

И я понял, что большего пока не добиться.

— Значит так, — рассуждал я вслух, — некто по кличке Барин приказывает тебе дать наркотики девушке и набить физиономию ее кавалеру. Ты все беспрекословно выполняешь. Тут что. — то не так.

Как ты с ним связан?

— Никак…

— Где этот Барин работает хотя бы знаешь?

— Ну, знаю… Нигде, наверное.

— Тунеядец, значит?

— Во-во. Мне бы таким тунеядцем…

— Тебе, я думаю, в ближайшее время придется заниматься физической работой на свежем воздухе.

— А я-то при чем? Он мне через пацана товар присылал, я, кому он указывал, передавал. Откуда мне знать, что в сверточках этих было. Они без этикетки, а внутрь я не заглядывал. Навар, конечно, был. Только это — как чаевые. Больше ничего не докажешь. Я Барина в глаза ни разу не видел.

— Ладно, повторяешься. Курьер на общественных началах.

Наверху послышались шаги. Двое остановились совсем недалеко от нас. Я быстренько зажал субъекту рот рукой.

— Куда Вовик делся? — послышалось в темноте.

— Кабы знать. Сказали этому опущенному в дверях стоять. Может, смылся?

— Вот сукин сын, не может без выкрутасов. Пойдем в подсобке посмотрим.

Шаги стали удаляться, и я понял, что пора сматывать удочки. Наклонился к субъекту:

— Где Вера? Уже ушла?

— Разве она уйдет? Ей, чтоб приход заловить, пол-упаковки надо. В зале сидит, ждет.

— Тогда лежи тихо. А то вернусь.

Я поднялся в бар. Вера сидела на прежнем месте.

— Пойдемте, — я наклонился и взял ее за локоть.

— Куда еще? — она вжалась в стул.

— Нам пора уходить.

— Зачем? Никуда я не пойду. Я отпустил локоть, сунул руку в карман и молча показал край картонной упаковки.

— Откуда это у вас? — глаза у нее сузились.

— Сейчас некогда объяснять. Я ухожу. Советую идти следом.

— Вы… из милиции?

— Нет.

Я повернулся и, не оборачиваясь, пошел к стойке. Она меня догнала.

По моим подсчетам, в запасе оставалось минуты три. Не больше. А выход, скорее всего, уже отрезан. Я перегнулся через стойку м поманил барменшу.

— Разве вы еще не ушли? — она улыбнулась.

— Как видите. Хочу вас предупредить.

— Что такое?

— Боюсь, может произойти скандал. И я тому виной. Вы ведь не любите скандалов?

— Так я и знала, — барменша бросила неприязненный взгляд на мою спутницу.

— Да, да, — я кивнул, — не всем понравилось мое поведение. Отсюда есть запасной выход? Нам надо спешить.

— С правой стороны стойки дверь, — она чуть повернула голову, — сейчас открою. Пройдете по коридору, через окно — и по пожарной лестнице. Лучшего предложить не могу.

— Лучшего и не надо, — мне понравилась ее решительность.

Правда, стало немного жалко свой светлый свитер. Но все обошлось. Немного ржавчины на плече и разорванный чулок у спутницы.

Недаром я полчаса крутился вокруг дискотеки, прежде чем туда пойти. Зато теперь я знал прилегающие дворы ничуть не хуже аборигенов.

Когда мы очутились на другом берегу реки, я уже порядком устал, а моя спутница так и вовсе валилась с ног.

— Все, — наконец сказала она, — дальше никуда не пойду!

И уселась прямо на асфальт. Я остановился.

— Давайте коробку, — она протянула руку.

— Пожалуйста.

Она открыла упаковку, которая, как я и ожидал, оказалась пуста. Ведь ампулы уже лежали в кармане рубашки, и я боялся их раздавить, пока лез по пожарной лестнице.

— Падла, — она устремила на меня жесткий, с прищуром взгляд — Падла, так надуть…

— 0 чем это вы? — спросил я наивно.

— Где доза? Ты суешь мне пустую коробку…

Она попыталась встать, но мешала узкая юбка.

— Сидеть! — я слегка хлопнул ее по плечу, и она опешила от окрика.

— Вы чего?

— Где Бессонов? — спросил я резко.

— Я не знаю.

— Знаешь!

— Нет, честно.

Я сунул руку в карман и достал найденный в кладовке носовой платочек.

— Твой? — показал Громовой.

— Нет.

Кажется, правда. По-моему, у нее сроду платков не было.

— Когда ты видела Бессонова в последний раз?

— Три дня назад.

— Где?

— В сквере, за институтом.

— Назначил свидание?

— Да… Он дал мне денег. На прошлой неделе… А теперь…

— Денег? Зачем?

— Сказал, чтобы купила…

— Морфий?

— Да.

— Бессонов, что — поощрял твое увлечение?

— Нет, что вы. Он меня лечил.

— Тогда зачем он давал тебе деньги на морфий?

— Не знаю, — она пожала плечами.

— Что было дальше?

— Я смогла достать всего упаковку. Отдала ему.

— Ему?

— Да. Он что-то там задумал. И знаете, что странно… — она внимательно разглядывала в свете фонарей пустую коробочку, которую я ей дал. — Е-мое, это та самая упаковка.

— Как это — та самая?

— Вот видите — в углу звездочка нарисована? Фломастером? Он как ее увидел — прямо затрясся. Потом ругать начал.

— Кого ругать?

— Я не поняла. Он не матерно, а так — дрянь, сволочь…

— У кого упаковку купила?

— У Вовика. Он на входе сегодня стоял, может, заметили.

— Имел удовольствие. Что было потом?

— Потом? Положил упаковку в карман. В куртку. Я деньги оставшиеся вернула — он взял. Мне нельзя надолго деньги давать, все спускаю. Правда, морфий не всегда удается достать. А другое я не могу, пробовала варить — не могу…

Она подняла ко мне лицо, и по щекам вдруг покатились по-детски крупные слезы.

— Когда ты на иглу села? — спросил я.

— После десятого класса.

— Как это произошло?

— Я тогда с одним мальчиком встречалась, — она невесело улыбнулась, — ему тоже семнадцать было. А тут как раз в нашей компании парень один объявился. Олег. Он из колонии вернулся. Боялись его все ужасно. А я нет — дурной он, что ли, думаю, что-нибудь выкинуть, чтобы снова туда загреметь. Мы на танцы как-то пошли — и я с этим Олегом потанцевала. Он и решил, что я его. А я с этим мальчиком после танцев ушла… Олег нас догнал — говорит, иди ко мне. А я — катись ты… Тогда он меня кулаком — в лицо. И еще раз. Потом еще. Я поднялась, вся в грязи, губы разбиты, из носа кровь. И плюнула ему в рожу… А мальчик мой перед этим Олегом в той самой грязи ползает. И плачет — не бей, Олег, не бей… Тогда я с Олегом и пошла. Грязно все потом было, думала — повешусь. Он тут шприц мне в руки и сунул. Попробовала — и как будто не со мной все происходит. А потом уже бросить не смогла — с иглы не соскочишь.

Я не удержался и погладил ее по голове. Она шмыгнула носом. -

— Где сейчас этот Олег?

— Олег? В колонии давно. Через месяц и забрали. Аптеку ограбить пытался.

— А мальчик?

— Мальчик? — она криво усмехнулась. — Мальчик тоже колоться начал. Вроде ему все нипочем. Только с катушек сразу сорвался. Вены резал. Шухер начался. Хорошо, Бессонов меня в больницу устроил, — я ему все рассказала. Потом у подруги жила — но оттуда меня ее родители выгнали. Я ведь колоться продолжала. Меньше — но продолжала. Стала комнату снимать, уборщицей работала. Бессонов деньгами помогал… Если бы не он… А теперь вдруг уехал… Я на него так надеялась…

— Пойдем провожу, — я помог ей встать.

— Ага. Слушай, зачем ты ищешь Бессонова?

— Так получается. С кем ты была в кафе?

— А, мужик один. Встречались год назад. Потом он к другой переметнулся. Чистенькой. И вдруг у нее на глазах снова ко мне подкатывает. Я забалдела сначала, потом решила — плевать. Тут ты меня снял.

— Сведи меня с этим типом завтра?

— Попробую. Только с ним ухо востро держать.

— Почему?

— Оборотень он.

— Это как?

— А у меня примета есть, по которой я их распознаю. Ходит днем человек, как все. А ночью у него клыки вырастают.

— Три ампулы, вижу, ты уже себе вкатила.

— Тебе-то что? — она ощетинилась. — Мне еще надо, чтобы в норму войти.

— В норму? — мне стало жаль ее. — Нормально ты себя после лечения почувствуешь. Тебе этого не избежать. Уж я постараюсь.

— Нет, только не в лечебницу, — она вздрогнула. — Лучше на тот свет. Там всухую держат. Если бы я это пережить смогла, сама бы бросила. Нет, нет! И потом, там… там же всех вместе держат, это тюрьма, понимаешь, тюрьма! Я ведь никому вреда не сделала, только себе. За что же меня в тюрьму? Не лечить, не в больницу, а в тюрьму, в тюрьму! Там такое творят…

— Успокойся. Я тебе зла не хочу.

Мы остановились у подъезда пятиэтажного дома. Дом был темный, только на самом верху, в угловом окне, сквозь шторы пробивался электрический свет. Вера внимательно посмотрела на меня.

— Опасайся женщины, — неожиданно сказала она.

— Какой еще женщины?

— Она у тебя за спиной стоит.

Я невольно оглянулся. Улица была пуста, лишь тени деревьев метались в свете фонарей.

— Глупости…

— Нет, я вижу. У меня примета есть. Это черная женщина.

Она ко мне иногда приходит. А лицо белое-белое. Тихо так приходит, ни стены, ни замки ее не остановят. И по комнате все ходит, ходит. И руками вокруг себя шарит, шарит… Как слепая. Глаза-то у нее мертвые. Она приходит ко мне из зеркала.

— Из зеркала?

— Да. Поэтому я выбросила все зеркала. Все до единого, веришь?

— Ну конечно. Я тоже не большой любитель зеркал.

— Но тогда она стала приходить ко мне во сне. Я боюсь: проснусь — а это уже не сон. Что тогда?

— Хочешь, поднимусь к тебе?

Она неподвижно и невидяще смотрела куда-то мне за спину. Потом встрепенулась:

— Еще чего!

Стала подниматься по ступенькам, на полпути обернулась, вдруг сказала:

— Ты второй человек на этой помойке. Второй — после Бессонова.

Хлопнула дверь. Я пришел в себя и проследил, как мелькает ее тень на лестничных площадках. Она поднялась на пятый этаж.

Погруженный в свои мысли, я пешком возвращался в гостиницу.

Конечно, в критической ситуации человек может взять, уехать вот так и от жены, и от любовницы, и от работы. Если все осточертело. При этом даже перепутать плащи. Но какой кругооборот совершила упаковка морфина, снова попав в руки тех, кто ее продавал? Судя по всему, вряд ли Бессонов мог отдать ее добровольно. Но кто же ходил ночью по дому, если не хозяин? Чертовщина какая-то. И еще — Бессонов ушел из дома вместе со своей псиной. Неужели таскает за собой животное? Собака хоть и друг человека, но мучить не следует — ни в чем не виновата.

Я свернул на кривую улочку, вышел к набережной и увидел сквозь туман окна высотки, где размещался институт Эдгара.

Теперь идти стало проще, я уже не боялся заблудиться в прибрежном тумане.

И тут я почувствовал опасность.

Кто-то шел следом.

Я уже слышал его шаги минут десять, только поначалу не обратил внимания. Такой же случайный прохожий. Но шаги не отставали, а это вызывало некоторые соображения.

Я прислушался. Тишина.

Двинулся дальше, и за спиной снова послышались шаги.

Круто обернулся — вокруг тени домов и деревьев. На мгновение даже показалось, что сзади вообще никого нет. Только шаги.

Шаги сами по себе.

В первый день я соврал Эдгару. Насчет шпионов. Дело это прошлое, и тема запретная. Как-нибудь расскажу почему.

Но опыт остался. Хотя город был незнаком, мне удалось оторваться. Когда наконец я вышел из одного случайного парадного, следом уже никто не мог идти. В лучшем случае меня до утра будут искать в соседнем квартале.

Я вернулся в гостиницу в четвертом часу. Дежурная спала в холле на диване, накрывшись красным клетчатым пледом.

Она открыла дверь и долго ворчала. Я протянул ей деньги, но дежурная все равно осталась недовольна.

Я ее понимал.