"Протезист" - читать интересную книгу автора (Авдеев Владимир)

§ 11

одной незабвенной детской драке мне попали камнем в глаз, и я навсегда запомнил кадры стремительно приближающегося предмета, от которого не в силах был увернуться.

Сейчас было то же самое.

Я не успел увернуться, и мне показалось, что все мои нервные волокна освежевали и обмотали стерильной ватой.

Напротив двери в инвалидной коляске сидела огромная кукла без ног с неправдоподобно розовой кожей на голове, на которой не было ничего, кроме рта.

— Вы к кому? — был мне вопрос, заданный с изумительной дикцией.

— …

— Почему вы молчите?

— Извините, а Варвара, здесь..?

— Ах, вы к ведьме… Вы, верно, с цветами и шампанским? Извините, что испортил вам настроение, но Варвара живет двумя этажами выше, Дело, видите ли, в том, что у нас в подъезде две двадцать восьмых квартиры. Моя — на четвертом, и ее — на шестом, — сказало существо и втянуло воздух через две неприметные дырочки на лице, которые раньше были носом. Вместо глаз было две ровных тени. Я всецело поддался чарующей мистике голоса этого создания, которое еще совсем недавно было красивым юношей с гордой величественной осанкой и чувственными губами.

— Что-то еще? — спросил человек и напряг свои красивые руки на рычагах допотопной коляски.

— Я действительно иду к Варваре, действительно несу цветы и шампанское. Я ее новый приятель. Приношу свои извинения за то, что обеспокоил вас, но, однако же, почему вы назвали ее ведьмой?

— Да это я так, она, в общем, милая девица, и мы с ней ладим. Только она иногда заявляет на меня в полицию, потому что я, видите ли, отпугиваю ее многочисленных друзей, у которых, очевидно, после встречи со мной происходит резкое снижение мужских способностей. Но ведь я не виноват в том, что у нас в подъезде все номера квартир пятого и шестого этажей в точности повторяют номера квартир третьего и четвертого. Просто сначала дом был четырехэтажным, а после Второй Пунической войны достроили еще два этажа, — молодой человек вдруг замолчал, немного подергав культями, облизнулся и, отвернув голову в сторону, добавил: — Ну, ладно, идите и не осрамите мужское племя.

И какая-то невыразимая боль, страстно заталкиваемая внутрь, вдруг зацепилась за последние два слова и сделала их неуклюжими, как и само понятие, мимо которого он хотел пройти с непринужденной легкостью.

— Ну, что вы стоите? Или уходите, или заходите, — сказал он, откинувшись в коляске всем телом так, что вновь заскрипели пружины. И я вновь некстати вспомнил полет камня, стремительно летящего к глазу. И, в который раз зажмурившись от боли, давно причиненной камнем, прошел в квартиру.

Моего нечаянного собеседника звали Николай, у него была восхитительная старинная фамилия Акинфиев. В нашем неспешном разговоре он несколько раз обронил «меня звали», причем вполне сознательно. В его речах, полных оттенков, звучало много глаголов прошедшего времени. А когда он брался оперировать конструкциями времени настоящего, они всецело относились к описанию его психических состояний. Что касается будущего, то в разговоре он безоглядно отдал его мне как гостю и сделал это с замечательным смиренным тактом.

Я обвел глазами жилище Николая и испытал нечто вроде эстетического шока. Виденное мною превзошло все ожидания, и я мысленно проклял тот ледяной сквозняк за обман. Дорогая мебель в стиле александрийского модерна с тонкой резьбой и инкрустациями; множество расписной посуды, выглядывающей из-за тонированных стекол серванта, похожего на орган; портреты, ковры, книги — все без исключения свидетельствовало о полнокровном цветении духовной и физической жизни фамилии, что сильными корнями уходила в глубь времен и событий и смышлеными дерзкими побегами обращена была навстречу будущему. Одни только взбитые усы военных в парадных мундирах и ласковые задумчивые взгляды дам в воздушных бальных платьях, изумительно соединенные на многих семейных портретах, дополняли забытый колорит державной эпохи, так что мне моментально сделалось стыдно за неухоженные могилы моих предков. Былое величие сильно действует на будничность, и лишь по прошествии времени, постепенно отделываясь от аффекта, с неумолимой дотошностью начинаешь видеть неубранную пыль, трещины, сколы, паутину, запущенность. На этом фоне сразу делается не так обидно за свою душевную неказистость, которая только и ищет собственного извинения в чужой слабине.

Николай выехал на середину комнаты на своем нелепом техническом приспособлении и, уверенно указав на стену, вновь убрался в угол. Таким образом, я оказался один на один с моим изумлением.

— Благоволите посмотреть, это ваш покорный слуга в возрасте осьмнадцати лет.

Я не понял, куда мне следует пристроить свои вконец заблудившиеся глаза, но, повинуясь некоему путеводному дуновению, очутился взглядом на небольшом черно-белом фото. Не знаю почему, но я сразу же сравнил его фото с портретом молодого Генриха фон Клейста. Красивое, даже женственное, лицо, начисто лишенное страстей и покоящееся в самодостаточной безмятежности.

Мне сразу же бросилась в уши изящная речь Николая. Я бережно взял его слова на руки и, положив их затем в свой блокнот между красными и синими столбцами, увидел точные идиограммы.

Я сидел на стуле в состоянии метафизического нокаута и покорно впитывал рассказ о чужой судьбе, восхищаясь торжественной пошлостью жизни, с которой она методично срезала здоровые побеги с сильного ветвистого генеалогического древа Акинфиевых. Рассказ был короток.

Николай заговорил с неожиданно паранормальной лаконичностью — он последний мужчина во всей династии, точнее, то, что от мужчины осталось…

— Я сдавал вступительные экзамены в институт и не добрал одного балла…

Мне снизили отметку за сочинение…

Я поставил в тексте одну лишнюю запятую…

Тогда меня взяли в армию…

Я попал на войну, о которой не знал никто…

Хотя никакой войны для меня не было…

Мы двигались в наступление на бронетранспортерах…

Неровная гряда гор — это последнее, что я видел в жизни…

Наши артиллеристы ошиблись…

Когда по телефону передавали координаты объекта, где находились абиссинские повстанцы, кто-то случайно спутал одну цифру…

Мы двигались колонной в километре от объекта…

Первый же снаряд угодил в наш бронетранспортер…

У меня никакой войны не было…

Я единственный, кто уцелел из всех…

Хотя слово «уцелел» здесь уже не при чем…

Меня нашли случайно, в обломках…

Больше ничего не помню…

Когда я очнулся в госпитале, то вспомнил, что видел во тьме только одну ту запятую, которая разделяла два мира. Зрячий и слепой…

Когда я окончательно пришел в себя, за меня ИЗВИНИЛИСЬ…

Теперь я здесь…

Я сижу здесь и все…

Слушаю радио…

Теперь по этому радио ИЗВИНИЛИСЬ ЗА НАС ВСЕХ СКОПОМ…

Сказали, что все это было зря…

Если кто-нибудь еще раз за меня извинится, я покончу с собой…

Не понимаю, на чем я держусь. Но точно чувствую, что извинения убивают это…

Фома, выключи, пожалуйста, радио. Сейчас будет передача, в которой очень часто извиняются…

Ну, ладно, иди к Варваре, она тебя ждет, выключи радио и иди…

Я ушел.

Я нес в мозгу одну стремительную мысль мощностью в несколько киловатт: неужели в штатном расписании Бога пункт о защите Николая Акинфиева отсутствует?

Я получил еще одну прививку Неверия.

Теперь это — мое несметное богатство.

(……………………..)

Я знал твердо, что сюда вернусь.

Человеком, Богом, злым духом — мне все равно (…)

Из-за близости руки температура шампанского приблизилась к температуре тела, и я обглодал ногтями все стебли цветов.

Сделав новый налет на цифру «28», где-то между четвертым и шестым этажами на лестнице, я приметил лежащий бактерицидный пластырь.

«Единственная ценность ума состоит в том, что он устанавливает цепь случайностей». Альфред Розенберг.

«Логика начинается, когда кончается идеология». X. И. Либер, X. Бютов.

Багрово-напалмовый закат сочился сквозь окна, когда я коснулся устами лавандового запаха узкой руки Варвары. И мне показалось, что все небо терпеливо прижалось мягкими краями к моему кипящему лбу.

Сердцу не прикажешь…

…потому что это просто насос.

Я смотрю на восхитительное лицо, точно вписавшееся в мой интеллигибельный канон красоты. Длинные картинно вьющиеся волосы. Глаза будто просыпанная голубая пудра. Замысловатое одеяние в сочной гамме красных, черных и малахитовых лоскутьев легкой дорогой ткани мастерски хранит очертания декольте и математически безупречную линию ноги. У ведьмы бронзовый век, судя по ее многочисленным украшениям. Разумеется, к ним я буду присматриваться позже.

— Примите цветы из скалистых ущелий моего аскетизма!

— Спасибо, надеюсь, собирая их, вы не поранились о выступы камней?

— Нет, что вы. Ну, а с этой бутылью шампанского, полагаю, ваша морозильная камера справится быстро.

Тряхнув бриолином, я проследовал внутрь квартиры. Розы опустили израненные стебли в черную вазу. Слабое освещение преподнесло взору гравюрообразную вневременную дамскую обстановку. Однако, к моему беспредельному удивлению в мешанине дьявольского имущества я приметил новейший нумидийский компьютер со множеством периферийной техники, включая цветной лазерный принтер, ксерокс, телефакс, дигитайзер, автоматический сканер и даже плотер формата A3. Но окончательно добило меня наличие цифрового спиритоскопа и лазерного психографа византийского производства, о существовании коих я знал лишь из технических каталогов. Тем не менее, никакого ошеломления не вызвали доисторический кинетоскоп, фонограф и планшетка с зеркалом для наблюдения феноменов ясновидения с приспособлением для пишущего медиума, а также экстрасенсорный тренажер. А в кожаном кресле лежал затертый хрустальный шар с одетой на него легкомысленной шляпкой. Трехдюймовые дискетки лежали вперемежку с дорогой косметикой из Эпира, восковыми фигурками с воткнутыми в них иглами проклятия, а чубук слоновой кости с резьбой в виде фаллических символов соседствовал с учебником по прикладной пневматологии и кодами цифровой порчи, выписанными на упаковочный лист от колготок. На книжном шкафу красного дерева стояло блюдце с подкрашенной водой, а внутри, рядом с книгами по демонологической телеметрии и Большой библиотекой компьютерных вирусов, я увидел сентиментальное дамское чтиво в мягких обложках, указатели по алхимии, астрологии, оккультной ботанике, герметической медицине, гипнотизму, магии, а также два модных журнала. Присмотрелся внимательнее: трактаты Христиана Баумейстера, Джона Пордеджа, Аврелия Филиппа Теофраста Парацельса, Станислава де-Гуэты, многочисленные журналы и отчеты обществ с характерными названиями «Оттуда», «Смелые мысли», «Ментализм», «Голос всеобщей любви», «Вестник оккультизма», «Вестник магнетизма», «Вопросы психизма» и невесть что еще.

На ломберном столике был виден пасьянс, застывший во всей многоцветной красоте. На стене висит астрологическая карта хозяйки, испещренная диковинными пометками, отчего уподобляется карте военных действий. А под ней, выглядывая из хитроумного тела, содержащего несколько взаимопереплетенных сосудов, бодрствует воскурение, которое распускает всюду полупрозрачные кудри фиолетового мистического благовония. На стенах прельстительные миниатюры всех времен и народов, и на каждой из них присутствовала растрепанная женщина.

— Сатанинствовать — так в ногу со временем, — смеется Варвара в такт кольцам вздымающихся благовоний и, подхватив мой локоть, усаживает меня в кресло.

— Поразительно, что ты не держишь в доме никакой живности, скажем, кота, попугая или обезьянки.

— «Живности» здесь и так предостаточно: сюда являются духи умерших мистиков, пророков, царей и святых.

— Странно, что все помещаются, — заметил я, аккуратно подергивая бахрому рубиново-бархатной скатерти на огромном столе, подвешенном к потолку на черных заскорузлых цепях.

— А где твоя метла?

— Где ей и положено быть: в прихожей. Не таскать же грязь по всей квартире, — лукавит Варвара, являясь мне сущей досадой во плоти. Она смеется тем обескураживающим смехом, внимая которому, невольно представляешь себе длинные женские ноги в черных чулках с опрятными красными бантами на подвязках и больше ничего, ни внутри себя, ни вокруг во всей вселенной.

Я хрустнул запястьями, с удовольствием осматривая бесовскую утварь, и спросил:

— А почему ты ведьма?

— А почему ты Фома Неверующий?

— Я Фома по наследству.

— А я ведьма по наследству. Ну, ладно, давай выпьем шампанского, — и она выставила на стол два фужера.

Я не дал бутыли шампанского проявить свою краткую спесь, свернув ей голову, и мы долго наслаждались искристым напитком, пропуская сквозь себя каждый озорной шарик жемчужной пены. Мы два классических ослушника официальной истории.

— Мы будем заниматься спиритизмом?

— Да, пожалуйста, — говорит она с тонко выделанным женским послушанием.

— На этом жутком византийском приспособлении?

— Да.

— А как оно действует?

— Очень просто. Присаживайся, сейчас я тебе покажу.

Она развернула довольно большой клеенчатый лист, расстелив его на столе, и я без труда увидел большой спиритический круг с нарисованными буквами и цифрами, восклицательным и вопросительным знаками. Из клеенки, оказавшейся вдруг многослойной, с краю торчали несколько проводов со стандартными разъемами, к которым Варвара заученными движениями легко подключила плоский пенал с источником питания и жидкокристаллическим экраном.

— Потрясающе! — с неподдельным восхищением хлопнул я себя по коленям.

— Смотри, вот здесь, в спиритическое блюдце возле метки, которая во время сеанса указывает буквы, вмонтирован пассивный датчик. Дальше все, как в обычном спиритическом сеансе: мы кладем блюдце на клеенку, садимся с тобой рядом и возлагаем пальцы твоей правой и моей левой рук на блюдце. Я сосредоточиваюсь, вызываю духа, он проникает в блюдце, которое начинает двигаться по кругу. Затем, когда дух показывает таким образом, что он пришел, начинается сам сеанс. Мы задаем вопрос устно, а блюдце бежит по кругу, указывая меткой на буквы, и их последовательность образует ответ духа. В клеенку под каждой буквой или цифрой вделан плоский активный датчик, соединенный тончайшими проводами с коммутирующим устройством в пенале. При прохождении пассивного датчика блюдца над активным датчиком в клеенке на последнем возникает электрический сигнал, который поступает по проводам на центральное устройство, где он запоминается, кодируется и высвечивается на жидкокристаллическом экране. Буква за буквой — и ты легко читаешь ответ духа. Так что, как видишь, автоматизированное общение с потусторонним миром гораздо производительнее, чем ручное, когда самому приходится в памяти составлять из отдельных букв связные членораздельные ответы.

Эта короткая лекция, прочитанная безо всякого кокетства, а как холодная нотация лектора научного общества, раздосадовала во мне мужчину, но Варвара как-то очень кстати, исподволь сказала «милый», и я успокоился уже совершенно.

— Садись рядом со мной. Кого ты хочешь вызвать? — спросила она, усаживаясь поудобнее и поправляя все цвета платья.

— Вызови Дестюта де Траси, — ответил я, небрежно усаживаясь рядом.

— А это еще кто такой?

— Этот человек двести лет тому назад изобрел дисциплину под названием «идеология», почему последние двести лет и оказались для человечества самыми кошмарными.

— Однако, ну и причуды у тебя… Вызвал бы Фрейда, Наполеона, как все, или