"Если луна принесет мне удачу" - читать интересную книгу автора (Кампаниле Акилле)

Глава IX Если луна принесет мне удачу

«Райский уголок», одиноко стоящий дом, воздвигнутый на середине горного склона, пребывал в суматохе. Госпоже Бьянке Марии становилось все хуже. За день до этого она встала, чтобы встретить мужа, который должен был приехать с минуты на минуту, но так и не приехал. Потом, ночью, ей неожиданно стало хуже.

Десять лет она ожидала возвращения неверного мужа и теперь, когда до его приезда оставалось, наверное, всего пару часов, поскольку он должен был выехать несколько дней назад, она, вероятно, устала ждать и, судя по всему, решила умереть.

Уже около года у нее болела грудь. Как всем известно, для лечения таких болезней необходимы море, или озеро, или холмы, или горы. Знаменитый врач предписал ей как раз море, и госпожа Бьянка Мария поехала на Ривьеру. Но, поскольку лучше ей не стало, она показалась другому знаменитому врачу, который прописал ей озеро. Когда она поехала на озеро, ей стало хуже. Тогда еще один знаменитый врач рекомендовал ей холмы. Она отправилась в холмы. Но, поскольку ее состояние оставалось тяжелым, четвертый знаменитый врач прописал ей высокогорье. И несколько дней назад Бьянка Мария приехала в горы. Выше она взобраться не могла. Все выше и выше – ей теперь оставалось ждать еще какого-нибудь знаменитого врача, который велит ей отправиться на небо.

– Приехал? – спрашивала она у Эдельвейс, семнадцатилетней дочери, которая дежурила у ее постели вместе с тетей Джудиттой.

– Скоро, – отвечала тетя, – скоро он приедет.

Это была ложь из жалости. Известий о супруге не имели. Больная не отрывала глаз от двери, как будто ожидала, что вот-вот в нее кто-нибудь войдет.

– Нужно вызвать врача, – сказала тетя Джудитта, – непременно.

Эдельвейс побежала будить Гастона д’Аланкура.

– Скорее, – сказала она ему, – сбегайте за доктором.

Гастон д’Аланкур был старый и верный слуга.

– Синьорина, – сказал он, – я-то схожу, но вы знаете, что селение далеко, а сейчас два часа ночи.

Эдельвейс набросила на плечи накидку и уже несколько мгновений спустя бежала что было мочи по тропинке.

Какая ужасная ночь! После двух недель ясной погоды начал падать ледяной и колючий снег, который, вихрясь, хлестал девушку по лицу. Вокруг была непроглядная тьма. У подножья горы расположились четыре деревушки. Эдельвейс направилась к ближайшей.

Баттиста, убежав от бандитов, стремглав несся с сумочкой Сусанны.

– Потише, – говорил дон Танкреди, обнаруживший свое присутствие, – потише, а то сломаем себе шею.

Поскользнувшись раз шестьсот, Баттиста подпрыгнул от радости: он увидел латунную табличку, на которой была написана фамилия – фамилия врача. Добавим, что табличка была прибита на двери, а дверь принадлежала изящному домику. Беглец уже собирался позвонить и попросить убежища, но дон Танкреди его удержал.

– В такой час, – сказал он, – подумают, что мы воры.

– Самое большее, – заметил Баттиста, – подумают, что это вор и кусочек вора.

Он снова понесся. Ему все казалось, что за ним по пятам гонится вся банда Громилы Джеппи, и при всяком шорохе листвы он ускорял бег. Дона Танкреди трясло и мотало внутри сумочки во всех смыслах – между золотой зажигалкой, любовным письмом, банкнотой в сто лир, надушенным календариком и записной книжкой, в которой были помечены дни свиданий, дни посещения портнихи и дни, когда нужно было сидеть на диете. В какой-то момент старый распутник оказался лицом к лицу с ужасным чудовищем; он отпрянул и упал в мрачную ледяную трубу. На его крики Баттиста открыл сумочку и вытащил дона Танкреди из дыры торцевого ключа, куда тот свалился. Ужасное чудовище, которое его испугало, был брелок.

Старый распутник попросил, чтобы его положили в косметический прибор.

– Там, – сказал он, – мне будет теплее.

Он уютно расположился на подушечке для пудры, но толчки от бегущего Баттисты постоянно швыряли его от пудры к губной помаде. Внезапно дон Танкреди оказался перед зеркальцем; увидев себя наполовину белым и наполовину красным, он ужасно смутился.

– Танкреди, – сказал он себе. – Где ты? До чего ты себя довел? И тебе не стыдно? Ты не мужчина, ты кукла!

Его мысли, исполненные сожаления и раскаяния, унесли его к жене, которая ждала его, и он вспомнил далекую историю своего брака.

Дон Танкреди был менее виновен, чем могли подумать. Да, уже через год после женитьбы он завел любовницу, но следует признать – он все сделал для того, чтобы жена об этом не узнала. Стараясь оградить ее от страданий, он возвел среди моря опасностей грандиозное здание из лжи, которое жалким образом рухнуло вследствие одного анонимного письма. Последовала семейная сцена, после которой дон Танкреди, будучи очень чувствительным человеком, стал мучиться угрызениями совести. Чтобы избавиться от этих мучений, он стал разумом искать все, что помогло бы ему возненавидеть жену; но, к сожалению, ничего не находил. Тогда он решил помириться. Отвел жену в трактир, с друзьями. Под звуки музыки, среди яркого света и общего веселья он вспомнил о любовнице, которая ждала его, невинная, ни о чем не подозревая, поскольку он уверил ее, что неженат. Каждые пять минут распутник – в сущности, человек добрый – украдкой смотрел на часы и думал: «Сейчас она выглядывает к окно… А сейчас думает: “Что же он сегодня так опаздывает?…” А сейчас ее охватывает отчаяние…»

В какой-то момент один из друзей произнес тост за примирение супругов. Но когда настал момент пить, стали искать супруга, звать его – а супруга-то и нет. Пока музыканты играли исполненное грусти танго, дон Танкреди тайком выбрался из-за стола и побежал к своей любовнице.

Он опоздал, и ему закатили истерику. Тогда он подумал: «Черт бы побрал тот момент, когда я сюда пришел!» Вернулся к жене, здесь ему закатили другую истерику. И поскольку супруги никак не могли примириться, в час ночи они отправились к одной супружеской паре, своим друзьям, чтобы те разобрались, кто прав, кто виноват. Друзья встали с постели, выслушали их, сказали много разумных слов и, после трехчасовых споров, смогли, наконец, примирить супругов.

– Поклянись, что больше не будешь мне изменять, – сказала жена дона Танкреди.

– Так, – ответил дон Танкреди, – давай не будем, а?

Они вернулись домой и собирались уже ложиться спать, когда с улицы их позвали. Та самая супружеская пара – пришли просить их уладить ссору, возникшую между ними вследствие трудного ночного разбирательства.

На следующее утро дон Танкреди, снедаемый угрызениями совести, отправился к любовнице. А ей пришла в голову удачная мысль приготовить ему своими руками блюдо, которое он очень любил: суфле. Они сели за стол, и от первого же прикосновения ножа суфле опало и почти уничтожилось. «Какой же я дурак, – подумал дон Танкреди, – сижу здесь, ем эту гадость, а ведь моя жена умеет готовить столько вкусного!» Он решил оставить любовницу и побежал домой. Его жена, услышав, что он уже поужинал, заплакала.

– Бог знает, какой гадостью она тебя кормит! – сказала она.

Дон Танкреди подумал о другой: «Бедняжка, она не умеет готовить суфле!» И решил покинуть жену. Но при этой мысли его охватила жалость. «Не буду бросать ни одной, – решил он про себя, – но так дальше нельзя: чтобы не обижать никого, брошу обеих. Но что же тогда станется с моей жизнью? Все, уйду в монастырь». И заплакал. Если бы он мог уснуть на несколько лет и ни о чем больше не думать! Черт бы побрал эту любовь! Ему хотелось бы подружить обеих женщин. Вот: или в монастырь, или все вместе втроем, в мире и согласии; это было единственное решение, которое он мог придумать. Он попросил совета у друга.

– Мне кажется, что ты слишком легкомыслен, – сказал ему тот.

Да, среди всех сомнений это одно казалось бесспорным: он слишком легкомыслен. Да какое там легкомыслен! Дон Танкреди чувствовал, что он несчастен.

В день своего рождения, чтобы не обижать ни одну из женщин, он отправился в трактир и заказал себе любимое блюдо – жареного голубя. Потом отправился к любовнице, которая его ждала с нетерпением. Чтобы порадовать его, она приготовила ему его любимое блюдо – жареного голубя. Дону Танкреди не хватило духу сказать ей, что он уже пообедал, и с трудом он съел этого второго голубя, с грустью думая о своей жене. В полночь он отправился домой. Его жена спала одетой, ее волосы были в беспорядке, а лицо мокро от слез. На цыпочках дон Танкреди прошел на кухню; стол был накрыт, как в праздничные дни, нетронут и весь уставлен цветами; перед его стулом стола тарелка с жареным голубем.

Опять голубь, черт бы его побрал!

Неверный супруг почувствовал комок в горле и инстинктивное отвращение в желудке, туго набитом голубями. Он пошел будить жену.

– Я еще не ужинал, – сказал он.

Из жалости он съел третьего голубя. И с омерзением его обсасывая, он с угрызениями совести думал о любовнице, которую он обманул дважды: с другой женщиной и с другим голубем.

Мы критикуем человека за то, что он добрый или за то, что он злой, как будто это так уж легко – быть добрым или злым. Трудно быть просто человеком!

Иногда дон Танкреди, отговариваясь работой, возвращался домой поздно, после ужина с любовницей в самых дорогих ночных ресторанах, и тут его ждал холодный суп, который ему приходилось проглатывать до последней ложки под надзором жены. Когда она закатывала истерики, с ней невозможно было говорить. Затем она принималась хлопотать по дому, с красными глазами и растрепанными волосами, кляня супруга. И все же, что бы ни случалось, когда он просто звал ее по имени, по каким-нибудь домашним делам, ее голос, спокойный, домашний, отвечал из других комнат:

– Иду.

Дон Танкреди обнаружил, что ссоры, которые не удавалось уладить самыми торжественными клятвами, самыми патетическими объяснениями, разрешались самым благополучным образом, когда ему приходило в голову попросить ее пришить пуговицу. Сколько же ему их было пришито! Однажды, во время исключительно тяжелой ссоры, он упросил жену пришить ему десять пуговиц. Жена прогнала его из дома.

Неверный супруг прожил несколько дней в гостинице. Однажды утром он поймал себя на том, что механическим жестом положил в карман использованные билеты, которые обычно сохранял для своей жены, собиравшей их с целью освобождения из рабства какого-нибудь негритенка. С болью в сердце дон Танкреди подумал, что теперь они ему больше не нужны, теперь их можно выбросить. На глаза у него навернулись слезы. Не из-за негритенка, из-за жены. Он вернулся к ней и попросил прощения. Но разразилась страшная ссора, потому что жена взяла у него без спросу коробку спичек. Танкреди решил развестись и отправился к любовнице. Пока он был у нее, началась гроза. От раскатов грома, вспышек молний, мелькания небесных стрел мысли унесли его к той, кто сидела в одиночестве; его охватила бесконечная грусть, и дон Танкреди вернулся к жене. Но уже час спустя между супругами вспыхнула новая ссора, потому что ему больше хотелось завести собаку, а ей кошку. Тогда дон Танкреди понял, что ему не остается ничего – только развестись, и вернулся к любовнице. Теперь он был спокоен, решителен; но вдруг, среди ночи – не жена ли ему приснилась? И он опять преисполнился сомнениями. На следующий день он пошел к ней и долго с нею говорил. В то время он еще питал иллюзии, что может изменить женщин. Странная мысль! Сделать их такими, какими нужно ему. Но если бы делал женщин он, вряд ли бы они ему стали нравиться.

С того дня он стал спрашивать себя, кого он обманывает – жену или любовницу. Но так и не смог этого понять до конца. Дело в том, что он обманывал себя самого. Он отдал дочь в пансион и уговорил жену уехать. На вокзале она заплакала:

– Я, – сказала она, – этого не заслужила.

Тоже мне довод! Ясное дело, не заслужила. Но при чем тут это? Такая беда, эти глупые женщины! А какая беда – умные женщины! Дон Танкреди пришел в ярость. Но когда поезд тронулся и, стоя на перроне, распутник увидел, как наконец исчез упрямо, до последнего, отчаянно махавший и махавший в окне платочек, он разразился рыданиями.

Назло он начал изменять любовнице с другой женщиной, потом с третьей и так далее. Ему было грустно. Он не знал, грустит ли он по одной женщине, либо по другой. Он думал: «Опишу-ка я эту историю: Радости любви. Это будет шедевр. Но сколько жизни у нас отбирает такой шедевр!»

Он стал путешествовать. Он переменил много женщин и много стран. Но когда солнце заходило, чтобы уступить место сумрачному свету, убивающему день, когда наступал час, в который он некогда возвращался домой и жена, ожидавшая у окна, сама открывала ему дверь, его охватывала глубокая грусть и он думал: «Где ты? Я здесь, в плену у самого себя». И так было, где бы он ни находился!

Впрочем, иногда вместо «Где ты?» он ловил себя на том, что вопрошал: «Где вы?» А другой раз ему хотелось выпить стакан молока в деревне, рядом с коровой, застывшей на обочине белой дороги, тянущейся вдоль зеленых лугов; или стоящей в неровно мощеном проулке, среди темных деревенских домиков. Он вспоминал первый ужин с женой, когда они еще не были даже знакомы, в привокзальном ресторане на маленькой русской станции, она тогда сидела за одним столом, а он за другим. Входили и выходили незнакомые люди. Там было холодно и мрачно. Все предвещало беду. Все должно было кончиться так.

Вдруг дон Танкреди почувствовал, что болтанка прекратилась. «Может быть, – подумал он, – мы пришли». Но сумочка открылась, и Баттиста сказал:

– Дон Танкреди, мы сейчас умрем.

– Я так и думал! – завопил старый распутник.

Баттиста сидел на обочине тропинки; он был измучен.

– Бр-р, как холодно! – сказал дон Танкреди. – Закройте сумочку.

Молодой человек не ответил. Устремив взор в небо, чтобы вверить душу господу, он заметил, что молодой месяц пребывает в первой четверти.

– Когда наблюдаешь первую четверть Луны, – сказал он, – нужно загадать желание, и оно исполнится.

Он три раза поклонился, как было положено, и пробормотал:

– Прежде чем умру, я хотел бы еще раз увидеть прекрасную наездницу из городского парка.

– Что за желание! – проворчал дон Танкреди. – Попросили бы лучше, чтобы мы оба спаслись!

– Не нужно просить невозможного, – сказал молодой человек. – Теперь, если Луна принесет мне удачу…

Дон Танкреди перебил его:

– Я, – сказал он, – прежде чем умру, хотел бы увидеть свою дочь, которую бросил девочкой; если Луна принесет мне удачу. Посмотрим, кто окажется удачливее. Но… Тише! Кажется, я слышу быстрые и легкие шаги.

Баттиста затаил дыхание: в самом деле, послышалось приближение быстрых и легких шагов. Молодой человек спрятался за вековой елью и стал ждать, а…

– Холодный пот выступил у него на лбу, – скажут читатели.

Нет. А сердце его бешено колотилось.

И вот вдали на тропинке показалась прекрасная девушка в черной накидке.

«Неужели она?» – подумал наш друг.

Он положил дона Танкреди в сумочку, выступил вперед и, галантно поклонившись, собирался уже произнести одну из фраз, которые говорят в этих случаях: «Разрешите вас на одно слово, синьорина?» – как вдруг девушка испуганно вскрикнула.

– И здесь вы? – сказала она. – Да оставьте же меня в покое, ради бога!

Баттиста быстрым движением спрятал свою старую шляпу: перед ним стояла незнакомая наездница из городского парка. Он поборол свою робость:

– Синьорина, вы позволите вас проводить? – сказал он.

– Сударь, – ответила девушка, – я ищу доктора для своей матери.

– Здесь как раз живет один недалеко отсюда, – сказал молодой человек, который уже больше не чувствовал ни усталости, ни холода.

Дон Танкреди хотел вмешаться, но Баттиста спрятал сумочку в карман и стал напевать, чтобы заглушить голосок своего непрезентабельного спутника. Быстрым шагом молодые люди добрались до дома, на двери которого Баттиста видел фамилию доктора. Здесь все было тихо и пустынно. Они дернули за шнур колокольчика и подождали минуту. Из дома не доносилось ни звука. Они стали бешено стучать в стекла низких окон. Снова подождали. Ничего. Они снова стали стучать, еще сильнее, и наконец изнутри донесся сонный голос:

– Мерзавцы! Вы прекратите когда-нибудь беспокоить спящих порядочных людей?

Баттиста страшно перепугался. Но Эдельвейс проявила храбрость.

– Извините, – сказала она, – что беспокоим вас в такой час. Мы хотели бы узнать, дома ли доктор.

Окно открылось и в проеме показалась почтенная лысина старого ученого. Он внимательно оглядел обоих.

– Да, дома, – сказал он. – Это я. Доброй ночи.

И стал было закрывать окно.

– Будьте так добры пойти со мной, – умоляюще сказала Эдельвейс, – пожалуйста.

– В такое время?

– Да, прошу вас, это очень срочно.

– О-ох! – произнес доктор.

Он быстро оделся, ворча, и вскоре вышел на улицу.

– Извините, – сказал он, указывая на свою совершенно лысую голову, – что я в таком виде: я потерял волосы.

– Да ничего, – воскликнул Баттиста.

– Зато, – весело продолжал старичок, – я отрастил вот это. – И показал на свою седую бороду. Потом посмотрел на молодых людей с бодрым видом человека, который только что встал и умылся. – Куда мне надо идти?

– Пожалуйста, за мной, – сказала Эдельвейс.

Молча они тронулись в путь.

Не прошли они и сотни шагов, как вдруг голос недалеко от них крикнул:

– Ноги вверх! Пардон. Я хотел сказать: Руки вверх!

– Джеппи! – закричал Баттиста.

И конечно же он прикрыл бы своим телом Эдельвейс, если бы в этот момент у него предательски не подогнулись колени. Но бандит не имел свирепых намерений. Уже давно это «руки вверх!», как и у всех бандитов с определенным стажем разбоя, стало для него простой привычкой. Можно сказать, он считал это приветственной формулой. Увидев, что в группе женщина, он с грубой галантностью снял шляпу, похожую на сахарную голову, и сделал поклон.

– Никогда и никто не посмеет сказать, – произнес он, – что Громила Джеппи, он же Похититель Спасательных Поясов, может хоть пальцем тронуть женщину. Позвольте сопроводить вас до самого выхода из леса, сеньорита.

Как и все разбойники, Джеппи отличался совершенно рыцарским обхождением и, хотя он не был испанцем, при таких обстоятельствах он не мог не сказать «сеньорита». Вся компания, ведомая свирепым провожатым, пошла быстрым шагом.

– Джеппи, – сказал вдруг доктор, – поскольку мне посчастливилось встретить вас и надеюсь, что такого счастья мне больше не представится, я хотел бы узнать, по какой причине вас называют Похитителем Спасательных Поясов. Быть может, ваша гнусность дошла до того, что вы отнимаете у потерпевших кораблекрушение последнее средство спасения?

Джеппи помрачнел. Было видно, что слова старого доктора вызвали у него горестные воспоминания.

– Это было, – сказал он, – мое первое преступление и начало моей гнусной жизни. Без этого я никогда бы не стал таким, как сейчас, но остался бы честным человеком. Но так распорядилась моя злая судьба.

Он вздохнул, и его грудь вздыбилась и опала как волна.

– Я отдыхал тогда, – начал он, – в Ливорно и каждое утро купался на пляже Панкальди. Должен сказать, что плаваю я очень скверно, – я из тех, кто отваживается плавать только там, где достает до дна. Однажды утром я плавал и время от времени вытягивал ногу, чтобы убедиться, что заплыл не слишком далеко. Я наслаждался теплой и прозрачной водой, искрящимся, приветливым солнцем и зрелищем юрких купальщиц в ярких костюмах. В какой-то момент я попробовал достать до дна ногой и почувствовал, что не достаю. Это был ужасный момент. Я собрал все свое мужество и подумал: «Не стоит пугаться: в несколько гребков вернусь назад». Я сделал несколько разнообразных гребков, но дна моря, которое в тех краях очень неровное, так и не нащупал. «Джеппи, – подумал я, – что будем делать?» Я лег на воду, чтобы не усугублять свое положение. Время от времени я вытягивал ногу, но единственным результатом было то, что я заглатывал соленую воду. Непосредственной опасности утонуть я не подвергался, но не мог же я лежать на воде часами; рано или поздно я бы выбился из сил, учитывая, что не видел достойного способа вытащить себя оттуда. У меня не хватало мужества позвать на помощь, потому что вокруг меня плавало много девушек, а море было совершенно спокойным. Каким позором было бы для меня звать на помощь в таких условиях! Я мог бы очень тихим голосом позвать какого-нибудь купающегося и сказать ему, не привлекая внимания других: «Пожалуйста, вы мне не поможете?» Но как можно обращаться с такой просьбой к людям, которые прыгают с вышки и плавают в открытом море? Поэтому я уже примирился с мыслью о том, что тихо утону, как вдруг услышал, как меня зовет какой-то незнакомец, сидевший на пляжной ротонде. «Прошу вас, – сказал он, – вы не подадите мне вон ту штуку?» Я обернулся и увидел, что в метре от меня плавает спасательный круг, оставленный в море незнакомцем, который, искупавшись, уже оделся. Увидеть круг и схватиться за него было для меня секундным делом: через минуту я бы пошел ко дну. «Спасибо», – сказал незнакомец, изготовившись принять из моих рук спасательный круг. Ну да! Так я ему его и отдал! Я покрепче ухватился за спасательный круг и, уже не в силах сделать ни единого гребка, спокойно лежал на воде. «Отдайте сюда! – кричал тот тип с вышки. – Он мой!» Я прикидывался глухим. «Я обращусь в полицию, и вас арестуют!» – продолжал кричать незнакомец. Если бы! Но, к несчастью, на пляже не было ни одного полицейского, который умел бы плавать. Я продолжал молча лежать на воде, уцепившись за круг. Тогда незнакомец стал визжать, как поросенок, и все повторял: «Держи вора, держи вора!» В одно мгновение ротонда наполнилась людьми, которые спрашивали: «Что случилось?» И все показывали на меня. «Это вор, – говорили они, – он украл спасательный круг». «Негодяй!» «Арестуйте его! Это преступник!» «Это опасный похититель спасательных кругов». И все посматривали на свои лодки. Не нашлось никого из тех, кто всегда бывает на пляжах, – кто, движимый благородным побуждением, снял бы пиджак и бросился в море, чтобы арестовать меня. Потихоньку гребя в воде, я отплыл от пляжа, добрался до скал и, выйдя на берег, бросился наутек, а все за мной. Я укрылся в зарослях тамариска и олеандра, которые растут вдоль набережной, и там дождался ночи. Под покровом сумерек добрался до города, где в газетах прочитал обширные репортажи о моем приключении, под заголовками вроде: «Ливорнийскому побережью угрожает банда опасных преступников, специализирующихся на похищении спасательных кругов»; или «Умопомрачительные подвиги бандита: похитив спасательный круг, он бежал вплавь»; или вот еще: «Появление дерзкого похитителя спасательных кругов сеет панику и отчаяние на наших приветливых пляжах». За мою поимку была назначена большая награда. И тогда я, после осквернения прибрежных рощ, решил перейти на нелегальное существование. Я приобрел справочник «Как стать разбойником за пятнадцать дней» и выучил его наизусть. Так я стал бандитом. Вот как сила обстоятельств может превратить приличного человека в гнуснейшего преступника. С тех пор я только и делал, что совершал преступления, и люди начали беспощадно на меня охотиться.

Все были потрясены рассказом Джеппи. Он покачал головой, как будто отгоняя тягостные воспоминания.

– Теперь, – сказал он, – я стар и устал, господа, и мне страшно надоела эта жизнь, все время в лесах, все время настороже, все время кражи и преступления. – Внезапно он замолчал. – Идти с вами дальше было бы для меня небезопасно. Я возвращаюсь. Прощайте.

Он учтиво попрощался с Эдельвейс и собирался уже уходить, когда Баттиста заглянул ему в глаза, как мужчина мужчине.

– Зачем, – спросил он, – ты бандит?

– Что за вопрос! – ответил тот. – Все как-то крутятся, чтобы заработать на жизнь.

– Ничего себе оправдание! – сказал Баттиста.

Старый доктор одернул его:

– Надо уважать, – сказал он, – чужие мнения.

Но Баттиста честно протянул руку бандиту.

– Джеппи, – сказал он, глядя ему прямо в лицо, – иди работать. Искупи свою вину.

Бандит с изумлением уставился на него.

– Почему ты не работаешь? – настаивал на своем Баттиста.

– Я скажу, – ответил зверь в человеческом облике, – я никогда об этом не думал. Но теперь, когда вы мне об этом сказали, я буду думать только об этом. Я сразу же найду себе работу…

– Молодец, Джеппи! – воскликнул молодой человек, хлопая его по плечу. – Верни себе доброе имя. Как знать, может, когда-нибудь я встречу тебя, порядочного гражданина, образцового семьянина, честного и неподкупного служащего.

Странности судьбы! Баттиста говорил правду, даже не подозревая об этом, как мы и увидим в продолжение этой истории.

Бандит удалился, прыгая со скалы на скалу, как горный козел. Наши друзья смотрели вслед этому скорее несчастному, чем виновному человеку, и, когда тот скрылся из виду, продолжили путь.

Равнина, окрестные горы и дорога были покрыты тонким слоем недавно выпавшего снега. В совершенно ясном небе серп луны склонялся к закату. Хотя еще стояла ночь, все было залито невероятным светом. Было настолько светло, что Баттиста в какой-то момент показал своим товарищам две далекие тени.

– Эти собаки, – сказал он, – которые до сих пор бродят. Неужели они не боятся волков?

– По-видимому, нет, – ответил доктор.

Они ускорили шаг, в тишине. Внезапно, когда две тени приблизились, доктор резко остановился.

– Какие там собаки! – сказал он. – Это волки.

То были два волка, которые по нюху уже обнаружили присутствие человека.

Что делать? Удирать значило наверняка подвергнуться преследованию зверей. Спрятаться? Но где? Трое путников поискали глазами укрытие и заметили невдалеке полуразрушенный домик без крыши. Они добежали до него и, цепляясь за камни, добрались до верхнего края стены, где притаились в надежде, что волки уйдут. Но волки, возбужденные запахом несчастных, быстро приближались прямиком по снежной равнине. Уже несколько метров отделяло их от разрушенной стены. С подъятыми от ужаса волосами, с замирающим дыханием в безумном стремлении не дать себя обнаружить, трое спутников, совершенно безоружные, увидели, как звери подошли к основанию стены, стали ее обнюхивать, махая хвостами, задирая головы, и уставив на них четыре горящих глаза.

Похолодев от ужаса, наши друзья увидели, как волки начали взбираться по стене. И вознесли последнюю молитву господу.

Вдруг, к своему огромному изумлению, они услышали тонюсенький голосок – как писк комара, – который запел веселую песенку, из тех, что когда-то пели с эстрады: