12 февраля.

Эти дни я как пьяный. Вся моя воля в одном: в моем желании убить.

Каждый день я зорко смотрю: нет ли за мной шпионов. Я боюсь, что мы посеем, но не пожнем, что нас арестуют. Но я не сдамся живым.

Я живу теперь в гостинице "Узбекистан", на улице Хамзы. Вчера принесли мне мой паспорт. Я остаюсь один. Неужели за мной следят?

Мы встретились на Паркентском базаре, у рыбной лавки: я, Саша,

Гулом, Фориз, и Хосиййат. Они в кожаных куртках.

Я говорю:

- Шестнадцатого президент проводит мероприятие. Планы изменились.

Что делать? Кто первым взрывает его?

Саша волнуется:

- Я.

У него грязно белые волосы, серые глаза, бледный лоб. Я вопросительно смотрю на него. Он повторяет:

- Я должен это сделать.

Гулом ласково улыбается:

- Нет, Саш, я ждал это очень давно. Не огорчайся: За мною первое место. Фориз равнодушно пыхтит сигарой. Я спрашиваю:

- Фориз, а ты?

- А что я? Я всегда готов. Как говориться, человеком был я в мире, это значит быть борцом!

Тогда я говорю:

- Президент, вероятно, уедет быстро, раньше всех. Поэтому нельзя медлить. Саша подъедет первым.

Все молчат.

По железнодорожному полотну вьются тонкие рельсы. Столбы телеграфа уходят вдаль. Тихо. Только проволока гудит.

Саша молчит. Я беру его под руку.

- Помни, Саш, что сказал Мохаммед: А когда они увидели его близко, обезобразились лики тех, которые не веровали, и сказали им:

Так что, не удивляйся ничему.

14 февраля.

Осталось всего два дня. Через два дня Президент будет убит. Образ

Мехрибон встал перед моим взором. Я закрываю глаза, я хочу его воскресить.

Я знаю: у нее черные длинные волосы, у нее тонкие руки. Но я не вижу ее. Я вижу мертвую маску. И все-таки в душе живет тайная вера: она опять будет моею.

Мне теперь все равно. Вчера была гроза, гремел первый гром.

Сегодня трава умылась и на улице Нукусской вновь расцветет сирень.

На закате поет желтый соловей. Но я это не замечаю. Я почти забыл о

Мери. Ну, пусть она любит и мужа, пусть она не будет моею. Я один. Я останусь один.

Я так говорю себе. Но я знаю: уйдут короткие дни, и я опять буду мыслью с нею. Жизнь замкнется в кованый круг. Если только уйдут эти дни…

Сегодня я шел по бульвару. Еще пахло дождем, но уже щебетали птицы.

Справа, на мокрой дорожке рядом со мной, я заметил какого-то парня. Он был в штатском, но это чекист, в длинном желтом пальто. Я понял это, и свернул в глухой переулок. Он стал на углу и долго смотрел мне вслед.

Я спрашиваю себя опять: не следят ли за мною?

Вечером Саша пришел ко мне в номер. Мы вышли на улицу, сидим на скамье в сквере.

- Хасан, вот и конец.

- Да, Саш, конец.

- Как я рад. Как я буду счастлив и горд. Знаешь, вся жизнь мне чудится сном. Будто я на то и родился, чтобы умереть и… убить. Бог всем людям раздал беду поровну. Всем по заслугам он посылант несчастья. А может кому - то и без вины…

Белая мечеть уходит куполами в небо. Внизу на солнце блещет фонтан. Саша спокоен. Он говорит:

- Трудно в чудо поверить. А если в чудо поверишь, то уже нет вопросов. Зачем насилье тогда? Зачем меч? Зачем кровь? Зачем "не убий"? А вот нет в нас веры. Чудо, мол, детская сказка. Но слушай и сам сказки, сказка иль нет. И быть может вовсе не сказка, а правда.

Ты слушай.

Он вынимает черный, в кожаном переплете Коран. Открывает заранее приготовленную страницу. "Рука Аллаха - над их руками. А кто нарушит, тот нарушает против самого себя. А кто выполняет то, о чем заключил завет с Аллахом, тому даст Он великую награду''.

Саша закрыл Коран. Я молчу. Он задумчиво повторяет:

- "Аллах! Он даст великую награду…"

В синем воздухе вьются соловьи. За парком в мечети воспевают азан. Саша вполголоса говорит:

- Слышишь, Хасан, два дня, даже один день…

- Ну?

- Класс! Хасан.

- Что, Саша?

- Слушай.

Саша умолк. Тихо.

- Слышал, Хасан?

- Слышал.

- Разве мелочь? Ответь.

- Саш, ты веришь?

- Да, Хасан, - "блаженны не видевшие и уверовавшие". Когда б не солнечным был глаз, не мог бы солнце он увидеть.

- Да, ничего.

Тает день, становится прохладно. Саша приподнимается, надувает щеки.

- Ну, Хасан, прощай. Навсегда. И будь счастлив.

В его серых глазах грусть. Я говорю:

- Саш, а "не убий?"…

- Нет, Хасан, - убий.

- Это ты говоришь?

- Да, я говорю. Убий, чтобы не убивали. Убий, чтобы люди по-Божьи жили, чтобы любовь освятила мир.

- Это кощунство, Санек.

- Знаю. А "не убий" - не кощунство?

Он протягивает мне обе руки. Улыбается большой и светлой улыбкой.

И вдруг целует крепко, сжимая меня в своих объятиях.

- Будь счастлив, Хасан.

Я тоже целую его.