"Дочь Афродиты" - читать интересную книгу автора (Ванденберг Филипп)

Глава вторая

Каждый раз, когда грубые стебли крапивы со свистом опускались на ее обнаженное тело, Дафна тихонько вскрикивала. Сначала она кривилась от боли, но это длилось недолго. Постепенно крики перешли в сладострастные стоны. Переворачиваясь с боку на бок, она подставляла свою покрасневшую кожу гетере Мегаре.

Удары Мегары становились все нежнее и, наконец, превратились в осторожное поглаживание. Две рабыни притащили ведра с горячей, настоянной на травах водой, вылили ее в глиняные миски, покрытые черной глазурью, и стали поливать Дафну.

— Твоя кожа должна быть розовой и нежной, как у богини с Кипра, — говорила Мегара, — потому что отдавать свое тело во время элевсинских мистерий — большая честь.

— Расскажи мне о мистериях! — попросила Дафна, лежа в бане на мраморной скамье. — Даже в Ионии рассказывают чудеса об этом таинственном священнодействии.

Мегара, такая же пышная, как Мелисса, взяла на себя руководство в доме гетер. Она приложила палец к губам и прошептала с серьезным видом:

— Знай, дочь Афродиты, что ни один человек, когда-либо побывавший за стенами элевсинского святилища, никогда ни словом не обмолвится о том, что он видел там. Поскольку, прежде чем ему позволят выйти за пределы храма, он должен торжественно поклясться, что все забудет. Элевсинские жрецы жестоки. Они карают смертью каждого, кто хотя бы намекнет о своем знании.

— А ты уже когда-нибудь бывала в Элевсине? — осторожно спросила Дафна.

По лицу Мегары проскользнула легкая улыбка. Она закрыла глаза и откинула голову, так что ее красивые рыжие волосы волной легли ей на спину.

— Это было десять лет назад, — вздохьут-, сказала она. — Я была такой же юной и привлекательной, как ты, и меня переполняло чувство ожидания и перемен. Я тоже считалась тогда самой красивой гетерой, и меня выбрали для мистерий. Мне сказали, что я буду служить Деметре и Персефоне в их святилище. В мыслях я уже представляла, как в белом одеянии войду вслед за толпой кротких жрецов в храм, где витает запах ладана, и буду произносить благочестивые молитвы. Но потом… — Мегара вдруг резко прервала свой рассказ.

— Что потом? — Дафна поднялась. — Рассказывай дальше! Что произошло потом?

Мегара покачала головой.

— Ничего! Считай, что я ничего не говорила и ничего больше не скажу.

— Тебе причиняли боль? Тебя насиловали?

Гетера упорно молчала. Она сняла с бедер длинное белое полотенце и вытерла им пот. Когда рабыни выливали на Дафну очередную порцию воды, от ее тела шел пар. Она смотрела на обнаженную Мегару и восхищалась ее тугими, полными грудями, тонкой талией и округлыми бедрами. Дафна протянула к ней руку и Сказала:

— Ты красивая, как Афродита. Ты красивее всех.

— Тсс! Не так громко! Если это услышит прекрасная Аттис, начнется гражданская война.

Дафна хихикнула.

— Аттис считает себя самой красивой, — продолжала Мегара. — Самая умная, возможно. Во всяком случае, она на равных дискутирует с великими учеными из философской школы. Но самая красивая? Я думаю, что государственные мужи любят Аттис именно за ее ум.

— Как ты считаешь, что афинские мужчины больше всего ценят в женщинах? — поинтересовалась Дафна и снова легла на белый мрамор.

Мегара рассмеялась.

— Это зависит от того, о каких женщинах ты говоришь. Поэт сказал, что наивысшими достоинствами женщины являются молчаливость, скромность и умение тихо вести домашнее хозяйство. Но это касается только домохозяек. Известно, что каждый знатный афинянин любит женщин с противоположными качествами: умных, умеющих поддерживать беседу, возбуждающих чувства — в общем, с которыми не стыдно показаться в обществе. Не правда ли, парадокс?

— Действительно. Но такое отношение мужчин не говорит об их благородстве.

— Благородство! — Мегара всплеснула руками. — Что такое благородство? Каждый видит в этом что-то свое, и чаще всего то, что выгодно ему самому. Посмотри, например, на Фемистокла и Аристида…

— Я не сомневаюсь в благородстве Аристида! — перебила ее Дафна.

— Ты не сомневаешься! — Мегара усмехнулась. — Тогда попробуй спросить Фемистокла насчет благородства его противника, и ты услышишь совсем другое мнение. Он назовет Аристида властолюбивым, самодовольным и мстительным.

— Он вырвал меня из когтей гоплитов и избавил от участи рабыни. Я называю это благородством!

— О Зевс! Твоими устами, Дафна, говорит неопытность. В свои четырнадцать лет ты еще многого не понимаешь. Только не думай, что Аристид привел тебя сюда из благородных побуждений!

— Ты… ты считаешь, что он… — Дафна запнулась, и Мегара кивнула, не сказав ни слова. — Но он же мне в деды годится! — поразилась девушка.

— Вот именно, — подтвердила Мегара. — Вот именно…

Они стояли перед алтарем двенадцати богов, прикованные друг к другу за запястья, в рваной одежде, со спутанными волосами и мрачными лицами: военнопленные персы. Их было несколько сотен, и их ждала горькая участь рабов. Афиняне насмехались над варварами, соединенными между собой цепями. А ведь всего лишь несколько дней назад одно упоминание о персах наводило на жителей столицы страх и ужас. Теперь их можно было покупать как рабочий скот за двести драхм. Но торговля шла медленно.

Афиняне больше интересовались захваченным оружием и утварью. Все было выставлено в длинный ряд: повозки, щиты, копья. Особенно большим спросом пользовались персидские луки и стрелы. Их надежность была известна всем.

— Кому нужен такой раб, — говорил Фемистокл своему другу и боевому товарищу Фриниху, указывая на пленных варваров. — Ведь ни один из них не говорит на нашем языке. Его можно только отлупить и выгнать на работу. Но он же не будет знать, что и как ему делать. — Фриних утвердительно кивнул.

— Господин! — раздался голос из ряда пленников. — Я говорю на вашем языке!

Фемистокл изумленно замолчал, перешагнул через выставленные щиты и подошел к варвару, высокому, худому мужчине, который серьезно смотрел на грека.

— Я Артанаменеш, толмач.

Фемистокл оглянулся на своего друга Фриниха, спокойно взиравшего на пленника. Потом подозвал одного из демосиев, общинных рабов, которые вели продажу, и объявил:

— Двести драхм за этого мужчину, от Фемистокла из филы Леонтис!

Демосий освободил пленника от цепей. Фемистокл, окруженный целой толпой оборванных нищих, для которых алтарь двенадцати богов был родным домом, отсчитал в руку общинного раба двадцать золотых монет. Ситофилакс, ответственный за продажу рабов, записал сумму и имя покупателя на восковую табличку.

— Ты не пожалеешь, — учтиво произнес варвар и поклонился эллину.

— Для варвара ты превосходно говоришь по-ионийски! — Фемистокл был искренне удивлен.

А Фриних, поэт, добавил:

— Можно подумать, что ты научился нашему языку на одном из островов.

Артанаменеш кивнул.

— Я изучал язык в другом месте, нб мой отец родом с Сикинноса, одного из Кикладских островов. Вы, конечно, знаете этот остров. Сам я родился в Персии, в Эктабане. Мой отец, как и я, был переводчиком у Ахеменидов.

— Как тебя зовут? — переспросил Фриних.

— Артанаменеш, — ответил варвар.

— Ни один человек в Элладе не запомнит это имя! — запротестовал Фемистокл. — Мы будем называть тебя Сикиннос, как родину твоего отца. Все будет хорошо, пока ты будешь приносить пользу, — говорил Фемистокл, когда они шли к его дому в западное предместье. Это прозвучало не очень обнадеживающе для пленника, и он осторожно осведомился, какие обязанности ему придется исполнять. Полководец ответил, что это будет зависеть от степени доверия, которое сумеет внушить ему раб. Нередко прилежные рабы оказывались шпионами.

У подножия акрополя, где среди темных кипарисов протянулась Священная дорога, ведущая в Элевсин, варвар остановился, упал на колени и вознес руки к небу:

— Клянусь Митрой,[24] который до этого оберегал меня, и Зевсом, который теперь направляет мою судьбу. В моих жилах течет эллинская кровь, и я никогда не предам греков! — Затем он поднялся и подошел вплотную к Фемистоклу, будто хотел шепнуть ему что-то на ухо.

Тот, однако, отстранился и спокойно произнес:

— Ты можешь говорить вслух. Фриних — мой друг. У нас с ним нет тайн друг от друга.

— Хорошо, — согласился Сикиннос. — Я хочу кое-что рассказать. Возможно, это обеспокоит тебя, но все, что ты услышишь, — правда.

Оба грека с нетерпением смотрели на раба.

— Ты угрожал пленным пытками в связи со смертью гетеры. — Сикиннос на мгновение замолчал, а затем негромко произнес: — Ты поступил бы очень несправедливо, потому что смертельная стрела прилетела не из лагеря пленных персов.

Фемистокл схватил Сикинноса обеими руками и стал трясти его, желая во что бы то ни стало узнать правду.

— Ты видел убийцу! — все время повторял он. — Ты видел убийцу!

Фриних с трудом успокоил друга, и раб продолжил:

— Хоть персидские луки и славятся своей мощью, позволяющей поражать цель на большом расстоянии, но лагерь военнопленных находился слишком далеко от палатки гетер: только стрела Геракла могла бы поразить цель на расстоянии в полстадия. Но попасть в человека сквозь палатку — это (видят боги!) вообще граничит с волшебством.

— Кто это был? Ты видел его? — наседал полководец на своего раба.

— Да, — ответил Сикиннос. — Была полная луна, и мы все видели коварного лучника. Он крался вокруг палатки и, видимо, подслушивал разговор, происходивший внутри. Это был один из ваших, грек. Ни один перс не будет носить хламиду.

— Но стрела! — возбужденно закричал Фемистокл. — Это же была варварская стрела!

Сикиннос сделал успокаивающий жест.

— Персидские стрелы тысячами лежали на поле битвы. Сегодня на агоре их продавали пучками.

Фемистокл кивнул. Эмоции захлестывали его.

— Ты бы узнал этого лучника? — спросил он через некоторое время.

Раб подумал и ответил, закрыв глаза:

— Да, я ясно вижу перед собой этого человека с его крадущейся походкой и странными движениями, будто он превозмогает сильную боль. Он казался очень обеспокоенным и все время потирал лоб. Я, честно говоря, не видел его лица, но узнаю по осанке среди многих.

— А почему ты уверен, что это был не варвар?

— Через забор нашего лагеря невозможно перелезть.

— А если это был отбившийся от своих варвар?

На лице Сикинноса появилось удивленное выражение.

— О великий полководец афинян! Я всего лишь невежественный переводчик и далек от военного искусства. Но скажите мне: если воин разбитой армии пробирается в стан врага, разве это не подобно проникновению в пещеру ко льву?

Фриних согласился с рабом и заметил, что у перса вообще не могло быть мотива убивать гетеру эллинов. Посланный врагом убийца пустил бы стрелу в полководца, а не в его возлюбленную. Нет, этого стрелка нужно действительно искать среди своих.

— Да поразит его молния Зевса! — прошипел Фемистокл в бессильной ярости.

— Гнев не поможет тебе, — пытался успокоить друга Фриних. — Лучше принеси жертву олимпийским богам за то, что ты сам остался жив. Пожертвуй статуэтку Аполлону Дельфийскому и спроси у оракула, где тебе следует искать подлого убийцу Мелиссы.

Фемистокл, не выдержав, стал кричать, что ему не нужен оракул и он не верит во всеведение пифии,[25] двусмысленность предсказаний которой стала притчей во языцех.

Фриних перебил друга и напомнил ему, что пифия предсказала и падение Милета, и захват острова Эвбея. Конечно, эти предсказания исходили не от нее самой — устами жрицы говорил Аполлон, бог ясновидения.

— За звонкую монету! — насмешливо воскликнул Фемистокл.

— Да, за звонкую монету, — раздраженно повторил Фриних. — Потому что ничего в этой жизни не дается даром. Пекарь требует два обола за свою лепешку. За дом с участком ты должен заплатить целый талант,[26] и даже на народном собрании каждый гражданин вносит в кассу обол. Почему же этого не может делать оракул?

Тем временем мужчины подошли к дому Фемистокла в филе Леонтис. Приземистое здание казалось не особенно представительным — такие дома были повсюду в предместье Афин. Передняя половина, андронитис, служила хозяину дома и состояла из гостиной, столовой и комнаты отдыха. За ней находился гинеконитис, женская половина, в которой жила Архиппа с двумя рабынями и обеими дочерьми. Эти помещения она покидала редко и только по особому поводу.

Сикинносу отвели крошечную комнатку без окон, находившуюся сразу возле колонн у входа в дом. Этот щедрый жест свидетельствовал о том, что Фемистокл проникся большим доверием к новому рабу.

— Где вино? — крикнул Фемистокл и хлопнул в ладоши. Фриних без приглашения опустился на покрытую белым кушетку и, сладко потягиваясь, разлегся на ней. Кроме второй кушетки и крохотного низкого столика из белого мрамора, никакой другой мебели в этом помещении не было. Рабыня принесла два изящных черных глиняных кувшина и плоские чаши и молча поставила их на стол. Фриних положил руки за голову, а Фемистокл налил в чаши вино, разбавив его водой.

— Если хочешь, — предложил Фриних, не отрывая взгляда от потолка, — я поеду в Дельфы вместо тебя и поговорю с оракулом.

Фемистокл сделал большой глоток, отставил свою чашу и ответил, тихо вздохнув:

— Фриних, друг, если варвар прав и убийца Мелиссы действительно грек, то для меня годится любое средство, которое поможет найти предателя. Привези мне слово пифии, но привези не обоюдоострый меч, а надежное оружие, которое даст мне возможность отомстить. Я сам закажу жертвенную статуэтку. Главк отольет из бронзы фигурку Афродиты.

Только дюжина пленных варваров, как и Сикиннос, получили хозяина. Языковые трудности удерживали афинян от покупки рабов-персов, так что большинство из них отправились к рудникам на восточном побережье Аттики, где афиняне столетиями добывали серебро. Однако в последнее время выход серебра был незначительным, и уже появились планы свернуть работы, чтобы начать добычу где-нибудь в другом месте.

Греки довольно пристойно обращались с рабами-варварами. Пленники жили в бараках недалеко от штолен; питание их было не изысканным, но обильным; многие из рабов даже получали премии за успешную работу. Их почти никогда не били, хотя надсмотрщики всегда ходили с кнутами. Варварам повезло. Двое из них научились горному делу у себя на родине, в Персии, и теперь охотно применяли свои знания в Лаврионе.

Сикиннос пришел в один из бараков по окончании рабочего дня. Варвары лениво лежали, отламывали кусочки лепешек и макали их в миски из-под каши с салом. Узнав в приближающемся к ним человеке своего товарища, они с радостными возгласами окружили его и стали расспрашивать, куда он попал. Когда горнорабочие выяснили, что хозяином переводчика стал греческий военачальник, они решили, что ему повезло. Но теперь в их отношении к нему сквозило недоверие, да и Сикиннос слишком уж доброжелательно отзывался о греках, утверждая, что это образованный народ с высокой культурой.

После взаимных расспросов Сикиннос сообщил причину своего визита.

— Вспомните ночь после битвы под Марафоном!

— Лагерь военнопленных?

— Лагерь военнопленных. Некоторые из вас видели тогда лучника.

— Грека, который целился в палатку? — спросил один пожилой перс.

Сикиннос подошел к нему.

— Почему ты думаешь, что это был грек?

— Насколько я смог различить, — ответил тот, — на нем была греческая одежда. Борода и волосы тоже были подстрижены на греческий лад. А почему ты спрашиваешь?

Сикиннос долго смотрел на старика, потом сказал:

— Этой стрелой была убита возлюбленная моего хозяина. Фемистокл хочет отомстить за убийство. Ты бы смог опознать лучника?

Старик, медленно качая головой, ответил, что была ночь и злодей находился на расстоянии двух полетов камня. Единственное, что он мог бы опознать, — это его странную манеру движений. Сикиннос был доволен и этим.

Намереваясь продолжить разговор, старик отвел переводчика в сторону. Остальные настороженно оглядывались, не наблюдает ли за ними кто-нибудь. Теперь он говорил тихо:

— Ахриману, богу зла, было угодно отдать нас врагам. Но Аура Мацда, бог добра, дал нам знак.

— Знак? — Сикиннос вопросительно посмотрел на старика.

Тот улыбнулся, блеснув хитрыми глазками. Продолжая говорить, старик схватил удивленного гостя за рукав и потянул к одному из бесчисленных лазов в штольни.

— Дома, в Эламе, мы так глубоко зарывались в землю, что жара становилась невыносимой, и рабочие думали, что подошли к вратам преисподней. Мы говорили об удаче, когда находили хотя бы одну золотую или серебряную жилу. Но здесь…

Старик мягко, словно обезьяна, скользнул по шесту в шахту. Сикиннос с трудом последовал за ним. Сверху ему бросили факел, и он ловко поймал его.

— Пойдем! — сказал перс и, пригнувшись, исчез в штольне. Через несколько метров был поворот, а еще через пару шагов они остановились перед монолитной скальной породой.

— Держи факел! — С фантастической ловкостью старик нащупывал один кусок скалы за другим и вытаскивал их из стены — сначала мелкие, потом более крупные. Постепенно в скале образовался проход, через который мог спокойно пройти человек.

— Пойдем!

Невероятная теснота, пыльный воздух, которым едва можно было дышать, таинственно колеблющийся свет и неопределенность — все это вызвало у Сикинноса мучительную тревогу. Больше всего ему хотелось побыстрее убежать отсюда. Но за скальной стеной оказалась длинная высокая штольня, пробудившая в нем любопытство. Старик поднес факел к стене.

— Смотри, — благоговейно произнес он. — Нигде в Эламе мать-земля не бывает так щедра.

Теперь Сикиннос понял, что старик имеет в виду: повсюду на стенах сверкали жилы, покрывая породу светлой искрящейся сетью.

— Серебро, — сказал старик. — Чистое серебро! — В его голосе звучала гордость.

Сикиннос онемел, Никогда в жизни он не видел такого зрелища, тем более глубоко под землей. Но зачем такая таинственность? Прежде чем он успел открыть рот, чтобы задать свой вопрос, старик начал говорить, неуверенно и запинаясь:

— Друг, это открытие ценнее, чем сокровища Ахеменидов. Его хватило бы, чтобы кормить и одевать всех эллинов в течение года. Этот клад дает огромную власть. И поэтому мы поклялись хранить тайну как зеницу ока. Ты один из нас, ты должен это знать.

— Но, — робко начал Сикиннос, — мы рабы в чужой стране. У невольников нет никаких прав. Даже если бы вам удалось незаметно добывать и прятать драгоценный металл, как потом использовать его?

— Серебро открывает все двери! — воскликнул старик.

— В этом я не сомневаюсь, — ответил Сикиннос. — Но не кажется ли тебе, что у первого же человека, которого подкупит раб-азиат, возникнут подозрения?

Старик молчал, понимая, что Сикиннос прав, но ему не хотелось соглашаться с тем, что эти несметные сокровища не принесут им пользы. Дома, в Эламе, он сразу же превратился бы в богача, потому что там все получали свою долю от подобной находки. Но здесь, в Элладе, они сидели на несметных сокровищах и не знали, как извлечь из них выгоду.

— Как ты думаешь, Дарий смирится с поражением? — осторожно спросил старик.

Сикиннос немного подумал и сказал:

— Афиняне победили только Датиса и Артафрена, двух наших военачальников. Царь Дарий правит уже три десятилетия, и он еще ни разу не смирился с поражением.

— Ты полагаешь, — возбужденно продолжал старик, — что Дарий придет с новым войском и отомстит за поражение под Марафоном?

— Это знает только Иштар, богиня борьбы! — Сикиннос осторожно провел рукой по сверкающей серебром стене. — Неизвестно еще, предпримет ли Дарий вообще новый поход против греков, а уж исход битвы известен только звездам. Нам остается ждать и надеяться… — Помолчав, он вдруг твердо произнес: — Нет, наверное, нам следует действовать и все поставить на карту. Если мой план удастся, мы будем свободны. В ином случае…

— В ином случае? — Старик вопросительно посмотрел на Сикинноса.

Великие элевсинские мистерии начались на четырнадцатый день осеннего месяца боэдромиона. Иерофант, верховный жрец элевсинского святилища, как всегда, член семьи Эвмольпидов, с горделивой осанкой и каменным лицом, в окружении свиты одетых в белое жрецов нес накрытую покрывалом статуэтку богини по священной дороге в Афины, чтобы установить ее в святилище Деметры у подножия Акрополя.

На два дня и две ночи иерофант и жрецы закрылись в святилище, полностью отказавшись от пищи, и в экстазе бормотали молитвы Деметре, кормящей богине плодородия. Потом верховный жрец открыл ворота храма, вышел на широкую лестницу святилища, перед которой стояла в ожидании огромная толпа людей, и громко крикнул:

— Афиняне! Слушайте из моих уст слова Деметры, которая совокупилась с Иасионом на трижды вспаханном поле. Я приглашаю вас всех — свободных и рабов — при условии, что вы говорите на нашем языке, на священный праздник элевсинцев!

— Да будет так, именем Деметры! — вырвалось из тысяч глоток. — Именем Деметры, да будет так!

Некоторые жрецы несли фигурки в форме фаллоса, другие тащили снопы. Они пробивали иерофанту, который держал в руках священную статуэтку, дорогу сквозь толпу. По краям шли известные флейтистки и горнисты. Процессия направлялась к западным воротам города, где стояли два члена ареопага.[27] Они рассматривали каждого, кто в составе процессии выходил из города: убийцам и тем, кто совершил другие тяжкие преступления, было запрещено участвовать в элевсинских мистериях.

Слева и справа от ворот, за которыми начиналась Священная дорога в Элевсин, стояли семь паланкинов, накрытых дорогими покрывалами. В каждом из них сидели две женщины: одна совсем юная, почти ребенок, а другая постарше, ее наставница. В первом паланкине сидели Дафна и Мегара.

После того как священники миновали ворота, рабы подхватили паланкины, по четыре человека на каждый, и присоединились к шумной процессии, поющей и неистово молящейся.

— Мое сердце готово выскочить из груди, — сказала Дафна и испуганно прижалась к белой обивке паланкина. На ней был короткий прозрачный пеплум. Белокурые волосы были схвачены высоко на темени и длинными, слегка вьющимися локонами эффектно спадали на плечи. На ногах были плоские сандалии, ремни которых охватывали икры. Мегара, одетая в длинный, но тоже прозрачный хитон, пыталась успокоить девушку:

— Даже если то, что происходит за стенами Элевсина, является тайной, не бойся. Деметра еще никого не проглотила, все вернулись назад.

Руки Дафны дрожали, губы были судорожно сжаты, ей было страшно.

— Скажи, Мегара, — умоляла она, — какая страшная игра ожидает меня в этих таинственных мистериях? Ты же знаешь!

— Конечно, знаю, — ответила Мегара. — Но священная клятва обязывает меня молчать. Если бы я заговорила, моя жизнь не стоила бы и обола. Но помни: это большая честь — принимать участие в мистериях в роли Коры.[28] Каждый год выбирают только семь самых красивых девушек! Слава о том, что ты была элевсинской Корой, будет сопровождать тебя всю жизнь.

— Я только не понимаю, — сказала Дафна, — почему выбор пал именно на меня. Я совсем недавно в Афинах, и меня почти никто не знает.

Мегара рассмеялась.

— Дитя мое, элевсинский иерофант по всей стране разослал шпионов, поэтому у девушки, красивой, как Афродита, нет никаких шансов быть незамеченной.

Дафна отодвинула занавеску с левой стороны и посмотрела на пеструю толпу поющих и пританцовывающих людей. Процессия, подобно змее, продвигалась среди поросших кипарисами холмов на северо-запад, в сторону заходящего за горизонт солнца. Всех радовала перспектива провести два дня и две ночи в оргиях: пить вино, есть до отвала, распутничать и ничего не делать.

— Да будет так, именем Деметры! Да будет так.

Многие афиняне — в основном мужчины, так как приличная женщина не станет принимать участие в подобных мероприятиях — несли с собой покрывала и подстилки. Осенние ночи были прохладными, и, хотя в Элевсине было множество гостиниц, а залы и складские помещения были открыты для народа, некоторым приходилось ночевать под открытым небом. Это было доходное время для портовых проституток и продажных девушек.

Рано спустились сумерки. Вдалеке светилась огнями Элевсинская крепость. Стены и пропилеи[29] города, погруженные в мерцающий полумрак, казались особенно живописными. Когда праздничное шествие во главе с иерофантом достигло городских ворот, по Элевсину разлился таинственный свет. По обочинам дороги, ведущей мимо стой и Священного источника к большим пропилеям, стояли юные девушки с факелами в руках.

Возле колонного зала, перед шестью ступенями из белого мрамора, официальные участники праздника отделились от толпы. Иерофант, жрецы, музыканты и носильщики с паланкинами быстро исчезли за дорическими колоннами зала, а уставший народ расселся у стены с зубцами, окаймлявшей святилище. Элевсинские рабы разносили воду, вино и пироги с медом.

Мегара отодвинула занавеску паланкина, и Дафна с любопытством стала смотреть на залитую мягким светом внутреннюю площадку. Девушку провели через высокие ворота, за которыми находился священный двор. Слева возвышалось зернохранилище, длинное закрытое помещение с небольшими окнами. Его размеры свидетельствовали о несметных богатствах. Справа — три небольших храма, сокровищница, статуи и алтари. Надо всем высились огромные колонны святилища Деметры, подсвеченные снизу пламенем многочисленных факелов.

— Да будет так, именем Деметры! — сказала Мегара и поцеловала Дафну в обе щеки. Другие девушки тоже попрощались со своими наставницами. Два жреца крепко схватили Дафну под руки и повели ее вверх по ступеням к храму. Обернувшись, Дафна бросила последний взгляд на свой паланкин, а потом ее поглотила жуткая атмосфера телестерия, необозримого колонного зала, перекрытия которого состояли из причудливых конструкций.

К колоннам, увешанным толстыми шерстяными нитями, были прикреплены факелы. Из курильных печей по полу растекался белый дым, распространяя дурманящий аромат. Жара была невыносимая. Глаза Дафны постепенно привыкли к колеблющемуся полумраку, и она увидела посреди зала еще один, правда небольшой, храм с позолоченной крышей. К его блестящим стенам были прислонены снопы злаков, а между ними на мраморных тронах сидели полуголые жрецы с солидными, блестящими от пота животами. Они бормотали непонятные молитвы.

Повернув голову, Дафна увидела, как из белого дыма, словно привидения, выходят животные: корова, ослица, свинья, коза, овца, собака и кошка. Все они были с большими животами, на сносях. Перед ними стояли ульи и пирамиды из яиц.

Жрецы как по команде закончили молитвы, поднялись, и каждый из них уверенно направился к одной из девушек. К Дафне снова вернулся страх, который одолевал ее в последние часы, страх перед неизведанным, запретным, тайным. Ее дыхание участилось, на лбу выступил пот.

Монах, схвативший Дафну обеими руками, был маленького роста и жирнее, чем все остальные. В его движениях, прежде всего в походке, было что-то женское. Он подвел ее к каменному трону, на котором только что сидел, одним движением сорвал с нее пеплум, так что она осталась голой, и усадил на трон. Два раба притащили плоскую бронзовую чашу размером с колесо повозки, наполненную молоком. Дафна встала в чашу, и жрец начал тереть ее тело губкой, пропитанной молоком. По его кисловатому запаху Дафна догадалась, что это молоко ослицы. Прикоснувшись к своему телу, она почувствовала, что ее кожа стала шелковистой. В соответствии с древним священным обычаем с этого момента девушка считалась ритуально очищенной и могла приносить жертвы Деметре.

У Дафны были ужасные предчувствия по поводу того, что ее ожидало. Когда она смотрела на беременных животных, у нее внутри все сжималось от страха. Их, как и девушек, было семь. Жирный жрец насыпал из высушенной ослиной мошонки какой-то порошок в чашу с вином и протянул ее девушке. Дафна жадно выпила. Лепешки, которые затем ей дали, были сделаны из неквашеного теста с добавлением голубиной крови, молотых змеиных костей, рубленых перьев сипухи и телячьих мозгов и испечены на костре из тимьяна и лавровых веток. Острые и кисловатые на вкус, они в сочетании с вином одурманивали и возбуждали.

Начиная с пальцев ног, по телу Дафны пробежала приятная дрожь. Она устало откинулась в каменном кресле. Как сквозь пелену, широко раскрыв глаза, девушка наблюдала за фантастическим действом. Она тяжело дышала и прислушивалась к звукам, которые сливались в неясное бормотание. Ей казалось, что она находится в подземном царстве. Постепенно страх исчез, уступая место полной расслабленности. Пребывая в состоянии томного ожидания, Дафна почувствовала желание отдаться мужчине. Ее голова начала гореть, на губах появилась блаженная улыбка. Глаза затуманились.

Безучастно, почти равнодушно она наблюдала, как жрецы с мечами, топорами и ножами бросились на одурманенных животных. Жрец Дафны схватил меч двумя руками, размахнулся и одним мощным ударом перерубил передние ноги коровы у лодыжек. Беременная корова издала сдавленный звук, какой животные обычно издают в смертельном страхе, и осела на пол. С невозмутимым видом жрец воткнул ей меч в горло, взял миску и, вынув меч, подставил ее под струю теплой крови. Другие животные тоже лежали в крови.

Дафна видела это, но ее помутненное сознание не воспринимало происходящее как нечто омерзительное. Она не испытывала отвращения, хотя видела, как жрецы быстро и ловко разделывали жертвенных животных и сортировали теплое мясо. Гадатели на внутренностях выбирали их и бросали в корзины, которые тут же уносили рабы. У торцовой стены между четырьмя колоннами горел жертвенный огонь. Над ним был балдахин с отверстием посередине, через которое вытягивался едкий дым от сжигаемого на горящих поленьях мяса.

Нет, здесь царила не святая атмосфера олимпийской божественности, которую вообразила себе Дафна. Это нисколько не походило на торжественные ритуалы в честь почитаемого божества. Здесь примитивное сознание давало волю своим низменным инстинктам.

Смывая кровь со своих обнаженных тел, жрецы распевали монотонные молитвы во славу Деметре, дарующей плодородие матери-земле. Они попеременно окунались в горячую и холодную воду, которой были наполнены бронзовые, высотой в человеческий рост, сосуды, пока их тучные тела не покраснели. Потом они привязали себе олисбосы, твердые кожаные фаллосы, какими пользуются афинянки, оставаясь дома в одиночестве, и без разбору двинулись к девушкам.

Дафна видела, как к ней направился мрачный мужчина с перекошенным лицом. Он с презрением смотрел сквозь нее, и она, скорчившись от страха, прижалась к холодному мрамору кресла. О побеге нечего было и думать, и она, закрыв глаза, приготовилась пройти через священный ритуал во славу Деметре.

Священник схватил Дафну за лодыжки и стал всовывать в нее свой олисбос. Но юное тело оказывало искусственному, толщиной с руку, пенису упорное сопротивление, которое еще больше распалило чернобородого священника. Когда его собственный фаллос стал уже почти такого же размера, как кожаный олисбос, он впихнул в рот Дафне коробочку мака величиной со сливу, из которой сочилась белая пена, одурманивая сознание и ослабляя ее сопротивление.

Жрецам Деметры было запрещено осуществлять нормальное половое сношение с девушками. По священному закону они только должны были с их помощью произвести семяизвержение. Сперма принадлежала владычице Элевсина.

В голове Дафны шумело, ее изящнее тело стало подергиваться, но теперь она не сопротивлялась. Наоборот, юная гетера вдруг встрепенулась, охваченная желанием и необузданной страстью. Чувствуя, что олисбос вот-вот разорвет ее, она застонала в экстазе и крикнула так, что по храму прокатилось эхо:

— Де-ме-тра!

Ее крик прозвучал как сигнал, и другие девушки подхватили его. Они испытывали те же чувства, что и она. Скоро все семеро безудержно кричали:

— Де-ме-тра! Де-ме-тра!

Пыхтя, весь в поту, чернобородый излил свое семя на белый мраморный пол. Тут же подошел иерофант с чашей, наполненной ячменем, и насыпал зерна на сперму, пробормотав при этом:

— Деметра, мать плодородной жизни, прими эту чистую жертву в знак благодарности от твоих служителей!

Слова верховного жреца подействовали на Дафну отрезвляюще, и она открыла глаза. Сквозь дым в рассеянном свете факелов она увидела страшное, отталкивающее лицо склонившегося над ней мужчины. Дафна была беззащитна перед ним. Борода жреца торчала пучками разной длины, а на подбородке просвечивалась кожа. На правой стороне лба отчетливо виднелось синеватое пятно величиной с кулак.

Дафне было знакомо это лицо, хотя раньше она видела его не таким обезображенным. Уже в следующее мгновение она поняла: перед ней марафонский убийца! Дафна не сомневалась, что это тот самый коварный факелоносец, который ночью на ее глазах убил стоявшего на коленях варвара. Он не пощадил бы и ее, если бы не споткнулся о персидский лук и не поджег сухую траву. Тогда она подумала, что он сгорел в степи, а теперь он стоял перед ней, тяжело дыша и насмехаясь.

Какие дьявольские чувства одолевали старого сластолюбца, когда он смотрел на нее, понимая безвыходность ее положения? Какие страшные мысли пронеслись в его обгоревшей голове, пока в нее проникал олисбос? Дафна чувствовала, как ее тело судорожно сжалось. Казалось, кровь застыла в жилах.

Дафна не шевелилась, стараясь бесстрастно смотреть на Каллия. Девушка делала вид, что не узнает его, но ее мозг лихорадочно работал. Что если сейчас она попытается вскочить и убежать? Но куда? Как далеко она убежит? Страшный убийца догонит ее и воткнет в спину меч, как тому несчастному варвару, как этим жертвенным животным. Нет, она должна выдержать, она должна смотреть смерти в глаза!

Эти мысли сводили Дафну с ума. Она лежала обнаженная и застывшая, а страшное лицо чернобородого жреца висело над ней. Ей показалось, что оно склонилось еще ниже, как будто священник собирался шепнуть ей что-то на ухо. Его прищуренные глаза под кустистыми темными бровями пронизывали ее насквозь. Дафна попыталась повернуть голову в сторону, но ничего не получилось: мышцы шеи занемели и просто не слушались. Вместо этого она широко открыла рот и глубоко вдохнула, замерев на какое-то мгновение. Страшное лицо перед ее глазами исчезло, как рисунок на прибрежном песке, смытый волнами прибоя. Теряя сознание, она услышала голос, твердый как сталь:

— Никогда не вырвется из твоих уст то, что ты видела за стенами Элевсина. Это будет означать твою смерть…