Елена БЫКОВА
ПРОЛИВНОЙ ДОЖДЬ

Борис чувствовал, что начальник отряда Валерий тоже не спит — потушил свой персональный ночник, работающий от аккумулятора, и притворяется спящим: делает вид, чтобы я не подумал, будто он волнуется, А что там волноваться, как ушли, так и придут. Но всё же какое-то неприятное чувство беспокоило его: две бабы, ночью, в тайге… Но раз ушли, никому не сказали — пускай. Конечно, Никандровна человек бывалый и места эти знает, не заплутают.

В палатке становилось холоднее, и он поглубже забрался в спальный мешок. Борис любил думать и умел это делать: чудно на свете всё устроено, что ни человек, то свой норов. Вот взять, к примеру, Валерия, самостоятельный, с головой, зря слова не бросит, выдержанный, такого голыми руками не возьмёшь. А приехала в отряд эта Марина и по-своему его повернула. Что ни скажет — соглашается. И сейчас тоже, сказала, что нечего их ждать, он и свет выключил. А ведь в другие-то дни ночь напролёт читает да записывает в дневник, знания свои пополняет. И даже не считается, что рядом в палатке человек от этого, может, не спит. Аккумулятор уже не в счёт, сел — не его забота. И на черта эта Марина сюда приехала. Борис высунул голову из мешка и прислушался: кажется, идут. Он приоткрыл полог. Наконец-то! Ручной фонарик высветил нежно-зелёные ветви лиственницы, и две фигуры, осторожно, чтобы никого не разбудить, пробрались мимо его палатки. Долетел всплеск Наташиного смеха и хрипловатый увещающий шёпот Вероники Никандровны. Борис облегчённо вздохнул, запрятал голову в мешок и сразу заснул.

Утрам он первой увидел Наташу. Сегодня было её дежурство, она возилась с костром и никак не могла его разжечь. Вчера все они — Марина, Валерий и сам Борис — решили бойкотировать Наташу и Никандровну за их самовольный, поздний уход из лагеря. Но Наташа подозвала Бориса, и он разжёг костёр, натаскал воды из ручья. Наташе он симпатизировал. По правде сказать, она всех больше нравилась ему в отряде, и совсем не за красоту, хоть, конечно, девчонка она была красивая. Ему с ней бывало проще, чем с другими — и посмеются, и покурят. Курила она всегда потихоньку, не хотела, чтоб знал Валерий, да и Никандровна, та ей как-то возьми да и скажи: «Отвратительно, когда от молодой девицы разит табачищем».

— Где это вы пропадали вчера? — спросил он. — Нагорит вам от начальника за прогулочку.

— Не шуми. Мы дошли до посёлка и были в гостях. Чаем нас с вареньем угощали.

Этого он не ожидал.

— Значит, в посёлке? Чего вас туда понесло?

— Там такие люди замечательные…

— Вы спятили! Чего вы там не видали? Да разве это люди?

— Как не стыдно?! Замолчи.

— Замолчи сама. Нечего вам там делать, в их компании. В гостях были! Тоже мне гости…

Из палатки вышел Валерий с полотенцем через плечо, и Борис оборвал разговор.

К завтраку собрались все. Ели молча. Марина сразу же после зарядки, такой, что не каждый циркач бы сумел, была уже причёсана — две крохотные косички заплетены волосок к волоску, торчали по бокам, скреплённые резинками. Она успевала подкрасить ресницы и веки, припудрить обгоравший в маршрутах нос. И за стол всегда садилась, даже когда сама бывала дежурной; будто не в тайге, а по крайней мере в ресторане первого разряда. Вероника Никандровна как-то отметила эту её особенность, как положительный факт:

— Красоту свою и молодость надо уметь беречь на радость людям.

А Наташа фыркнула, как будто Никандровна высказалась не в похвалу, а в насмешку. Уж так Наташа умела всё перевернуть.

Сегодня Марина в новом импортном батнике выглядела особенно торжественно. За стол села, ни с кем не поздоровалась, пододвинула к себе миску и начала поедать кашу с полной ответственностью. Сидит, ни на кого не смотрит, одну ложку глотнёт и губы поджала, делом занимается — кашу ест. Своим видом хочет показать, будто не Валерий начальник, а именно она. Хотя и к отряду-то имела отношение только как колесо к пожарной каланче. Прислали её из университета, с кафедры, собрать какой-то там материал по бору и железу, вот она к Валериевому отряду и присоединилась. А отряд его совсем и не университетский, а от Академии наук.

Борис за всем наблюдает и ждёт, когда же разрядка. Никандровна, видать от раздражения, бухнула в кастрюлю целую пачку кофе, они всегда его заваривала, никому не доверяла. Кофе Никандровна всем разлила, а Наташа Валерию сгущёнку накладывает и накладывает, знает, что до сладкого он любитель, и вообще поесть обожает, непонятно только, почему такой тощий. Он кружку кофе выпил, всё молчком, за добавкой потянулся. Никандровна ему наливает, тоже молчком. Борис никак не может понять, почему она-то молчит. Ведь всех здесь солидней и, кажется, всё понимает лучше других, разом бы навела порядок. Бойкот бойкотом, но сколько можно?.. Борис чувствует, что молчит она как бы понарошку и бойкота этого совсем не принимает, молчит — ни слова. Валерий вторую кружку пьёт, Наташа и в неё сгущёнки не пожалела и тут заговорила, не выдержала:

— Если вы думаете, что мы будем извиняться перед вами, то ошибаетесь. Мы себя виноватыми не считаем. Когда мы уходили гулять, мы не знали, что так задержимся. И вернулись раньше, чем нам бы хотелось.

— Тебе, может, хотелось всю ночь гулять, оно бы ещё интересней, — перебил Борис, — а что люди ждут да волнуются, на это тебе наплевать.

— Никто и не думал волноваться, — не поднимая глаз, произнесла Марина.

— Вот и неправда, — возразил Борис, — с чего бы вы это решили объявить бойкот? — ему нравилось это слово. — Валерий волновался, точно знаю, скрывать не буду, и я тоже. Мало ли что может стрястись… Потом отвечай.

Но тут Вероника Никандровна сказала:

— Считаю, что мы с вами, Наташа, должны извиниться. Как бы вы этого и не хотели, должны. Если кто-то волновался, значит, мы виноваты. Тех, кто волновался, прошу нас простить. Больше этого не повторится.

— Ну? Вы удовлетворены? — Наташа улыбнулась. — А теперь слушайте, почему мы задержались.

— Да уж знаем, знаем, в гостях были, в посёлке, чай пили, и не интересуемся, — перебил Борис.

— Ничего-то ты не знаешь и, пожалуйста, не перебивай. А мы вот познакомились с чудесными людьми. Они там поселились в уцелевшем домике. Буровики, бригада. И с ними женщина — Тамара Николаевна. Она нас пригласила, всех, весь отряд. Сказала: «После маршрута вы усталые, голодные, приезжайте прямо к нам, оладьев напеку, накормлю вдоволь». Мы пообещали, что приедем. Вот увидите, какие это люди.

— Оладьями, значит, тебя соблазнили… — проворчал Борис.

— Как же это ты так просто обещаешь за других? — вставая из-за стола, сказала Марина, положила в таз свою миску и кружку и добавила с подчёркнутой вежливостью: — Спасибо за завтрак.

Каждый раз, как только Борис принимался за ремонт машины, в нём нарастало раздражение. Он злился и на себя, зачем согласился работать на такой развалине, и проклинал начальника автобазы, спихнувшего Валерию машину, которую давно пора было списать, сердился и на Валерия за его уступчивость… Но сейчас к обычному для него раздражению примешивалось ещё неприятное, незнакомое ему чувство. Значит, были у Тамарки. У Тамары Николаевны! А мне-то что?..

Тамарку он знал давно. Судьба свела их тоже на Алдане. Тогда она работала завскладом в Якутской экспедиции. Тамарка рассказывала ему, что выросла на Оке, жила в Казани, в Свердловске, бывала в Москве. И счетоводом-то она работала, и воспитательницей, и в библиотеке. Она говорила: «За хорошую книгу душу отдам».

Мотало её, мотало и по работам, и по городам, а прибило к геологии. «Жить не могу без геологии», — он точно помнил её слова. В экспедиции многие тогда к ней шились, болтали, никому не было отказа. Борис решил попробовать своё счастье, и не без успеха. Ночевали они в кабине его машины. И каждое утро расставался с ней, как говорится, с лёгким сердцем. А к вечеру снова ждал её. Через год опять попал на Алдан, а её и след простыл. Выгнали Тамарку. Болтали, что разбазарила она спирт, вроде недочёт получился. И решил ещё тогда Борис, что вовремя развязался, хоть увидеть страсть как хотелось. А потом и забыл про неё. Вот только слова её помнил: «Жить не могу без геологии». Как и он, Борис.

Что привлекало его в экспедициях, он и сам не мог понять. Первый раз ехал неохотно — уговорили товарищи. Ни черта за лето не заработал, устал, похудел, вернулся в Москву, решил не связываться больше с геологией. А тут Зинаида подвернулась — женился. На хорошую работу устроился, однокомнатную квартиру получил. Год прошёл — затосковал, да ещё как — сосёт да сосёт. Решился ехать. Зинаида ему: «Хочешь из меня жену моряка сделать? Полгода дома — полгода в море, не выйдет».

Вышло. Уехал. Где только за эти годы не побывал, но красивей Сибири не видел. Особенно Алдан. Вот уже третий раз он здесь и всё не налюбуется, не надышится. А потом — свобода. И поразмышлять можно, и помечтать, не для того ведь только живёшь, чтобы баранку крутить да под машиной лежать — гайками лязгать. И книжки можно почитать. А книги Борис любил, только серьёзные. История его занимала. Детективов и всяких романов не терпел. Историческая книга прибавляет знаний, прочтёшь и сразу умней становишься. Вот только с именами у него не получалось, никак не мог он запомнить имён и фамилий. Даже Веронике Никандровне пожаловался на себя. А она ему: «Вся история, мой друг, это имена, имена и ещё раз имена. Ничего не поделаешь. Записывайте, заучивайте и запоминайте. Вот так».

Борису нравилось в Валерии, что тот читает, записывает, заучивает, потому и запоминает. А Наташа и так помнит, что не прочтёт, что надо и что не надо — всё. Значит, голова так устроена. Валерий как-то про неё сказал: «Самая способная на факультете. Защитит диплом, и сразу в аспирантуру возьмут. Конечно, если сама захочет». А чего она хочет, того она ещё сама не знает. От неё всего можно ждать. Но чего захочет, того добьётся, это уж обязательно. А Валерий, пусть умён, а вот понять не может, что у Наташи он под наблюдением. Изучает она его и неспроста. Видать, очень для неё важно, как и в какой момент он себя покажет. Борис не раз уже замечал, как только Валерий поступит справедливо или примет какое-нибудь ответственное решение, Наташа засияет. И ведь чувствует всё, как никто. Почувствовала же, что неприятно мне слушать о Тамарке, так она, как назло, всё о ней да о ней и знай нахваливает. И какая там она необыкновенная — баба как баба, такая же, как и все. И, вспомнив о Тамарке, Борис опять ощутил непонятное, не то чтобы ревнивое, но неприятное чувство.

Ведь за день до того, как Наташа с Никандровной пошли гулять к заброшенному посёлку, Борис там побывал и напоролся на Тамарку.

Ехал он в сельпо за продуктами мимо посёлка, слышит — движок работает. Посёлок уже несколько лет был заброшен, экспедиция поработала, установила запасы железа и ушла. Домов никаких не осталось. А подъехал, видит — буровая. Откуда она взялась? Он туда, не померещилось. Двое у станка. Один, кореец, молчит, другой, Петром звать, русский, из Иркутска. Разговорились. Их бригада работает от управления. Задали им здесь несколько контрольных точек на железо, бурят на триста метров. Жильё себе сколотили. Не успел Борис его расспросить, как подходит к ним женщина, походка вёрткая такая. Он спрашивает Петра: «Это кто?» — «А это с нами, Тамарой Николаевной звать». Тут и она подошла. Смотрит на неё Борис — узнаёт и не узнаёт. Драная, как кошка, в морщинах, а глазищи как были зелёные, кошачьи, такими и остались, и щурится по-кошачьи. «Здравствуй! — говорит. — Давно с тобой не виделись». И руку Борису протягивает с большим фасоном. Он её руку в свою взял да как стиснет во всю силу. Она даже в лице переменилась, но промолчала. «А тебя-то какой чёрт сюда занёс? — спрашивает её Борис. — Ты как сюда попала?» Она отвечает: «Почему чёрт, может, ангел. — Улыбнулась и левой рукой правую растирает, видать, здорово он её прихватил. — Я здесь с мужем. Он мастером работает. Приходи в гости, познакомлю». И с таким достоинством всё это преподносит, всем видом хочет показать, что у неё с Борисом никогда ничего не было. Смотрит, как святая, будто с этой самой Тамаркой он в кабине не ночевал и вместе с ней ни разу пол-литра не раздавил. Забыла, как будто всё забыла.

Борису ничего не оставалось делать, как сесть в машину и уехать. В сельмаге он купил, что было надо, опять мимо посёлка проезжает, и что-то подмывает его свернуть на буровую, порасспросить Петра. «Скажу, что воды в радиатор долить надо».

Корейца не было, у буровой Пётр. «Ну, как вы тут?» — спрашивает его Борис. «Хорошо. Как видишь, работаем. А за водой придётся тебе к ручью сходить, у нас здесь нет». Опять о том, о сём поговорили. Борис разговор так направляет, чтобы побольше про мастера разузнать, и никак это у него не получается. Но всё же выведал. Мастер их, по фамилии Божан, муж, значит, Тамарки, в управлении работает недавно. Мужик рискованный. Там зачислили его сразу, потому что на такую тяжёлую работу охотников мало. Мастер он хороший, справедливый, норму они перевыполняют, и вообще грамотный и специальностей у него много. Тамара Николаевна готовит им здесь еду и вообще женщина очень даже уважительная. Где её Божан отыскал, Пётр не знает, только в управление они уже вместе приехали.

Пошёл Борис к ручью за водой, хотя вода ему эта совсем и не нужна была. Шёл он как дурак, для виду и чуть было не наткнулся на Тамарку. Заметил их в траве. Он, значит, Божан, лежит лицом вниз, а она, Тамарка, сидит рядом и гладит его по волосам, шевелюра богатая. И так она гладит, что можно с ума сойти… А лицо у неё — как на картине. Они не заметили его — как прошёл к ручью, как ушёл… Тогда и мелькнула у Бориса мысль, вот ему уже за тридцать, и никогда в своей жизни этого он не знал, чтобы какая-нибудь баба с ним вот так, как Тамарка с этим.

Ехал и думал: ну их к чёрту. Сама оторва и, видать, связалась с таким же, только его и ждала, кошка драная. Теперь мимо посёлка ездить не буду, лучше дам кругаля, пропади они пропадом. И всё же не удержался, рассказал Наташе, что бичаги в посёлке появились. Про Тамарку, конечно, ни слова. Не сказал бы ей, не потащилась бы она туда с Никандровной, это уже наверняка. А теперь своим носом что-то учуяла и всё о Тамарке да о Тамарке. Конечно, может, она так, простосердечно, без всякой подковырки, всё это ему рассказывает, не понимает, что красным машет перед быком. А он, делать нечего, должен слушать со всеми подробностями. И всё, что Наташа ему рассказывает, как будто сам видит, видит и переживает.

…Добрались они с Никандровной к посёлку уже совсем затемно. Пустырь. Вокруг одна свалка. Как-то не по себе им стало, решили повернуть обратно. Вдруг огонёк заметили, ну и пошли на него. Домишко маленький, только что название, но всё же домишко, окна застеклённые. Постучали. Довольно долго не было ответа. Потом услышали: «Кто там?» — женский голос. «Геологи, — отвечают, — из отряда, ваши соседи». — «Сейчас, сейчас открою, пожалуйста, подождите минутку», — голос звонкий, приветливый. Дверь женщина открыла, а сама волосы в пучок забирает, высоко на затылке их закручивает, лицо всё освободила. Глаза зелёные, вразлёт, скулы заострённые, шея длинная. Халатик голубой накинула, байковый.

А Борис думает: эти её манеры мы знаем — шею вытягивать.

«Проходите, проходите, — говорит. — Мы уже слышали, что рядом с нами геологи. Вы уж нас извините, что врасплох застали. И как хорошо вы сделали, что зашли!»

Всё помещение — одна комната на всех. Обстановка — нары, стол да табуретки. Лампочка на потолке горит от движка. Печка-времянка. Вот и всё. Тамарка-то встала, а сам лежит. Раз уж вошли, вроде и подыматься ему неудобно, небось в кальсонах. За ним на нарах, тоже под одеялом, кореец — одной рукой транзистор настраивает, музыку ловит, в другой — мячик на резинке, с ним играет. «Не обращайте внимания, вы уж их извините, — Тамарка говорит, — пусть лежат, весь день работали, устали. Здесь у нас всё по-походному. Сейчас, сейчас я чай поставлю. Усаживайтесь. — Табуретки им придвигает, стол скатертью накрыла. — У нас и варенье для вас найдётся, сейчас, сейчас. Это муж мой, — на лохматого показывает. — А это — Ким. Не его смена, отдыхает лапонька. — К корейцу обращается: — Выключи-ка свою музыку. Что поговорить не даёшь?»

Наташа смутилась, не вовремя пришли. Но Вероника Никандровна, как ни в чём не бывало: «Лежите, лежите, очень даже хорошо. Мы и не разрешим вам подниматься. Чаю выпьем с удовольствием». И начинает разговор так просто, будто сто лет со всеми знакома. Наташа, уж какая бойкая, и то удивляется. Только кореец молчит, ни слова, как с ним Никандровна ни заговаривает, транзистор свой выключил и только мячик на резинке — вниз и вверх, вниз и вверх.

«И как же у вас здесь хорошо, и тепло, и чисто. Повезло вам с такой хозяйкой». Тамарка улыбается, а Божан Никандровне: «Повезло не то слово. Жизнь она мне вернула». И всё о себе как на ладони выложил. И о том, что сидел два раза тоже рассказал. Первый раз посадили — приписки к нарядам делал, ребят хотел заинтересовать, чтобы лучше работали. Он мастером тогда был на авторемонтном заводе, на Украине. Мало одному надбавки показалось, донёс, решил — себе больше берёт. Он этого не стерпел, врезал ему как следует, так, что тот в больницу угодил. Отсидел. Вернулся. Жена не ждала его, с другим связалась. Он всё ей оставил: и дом, и обстановку всю. С одним чемоданом к братёнку в село. Встретили его там с приветом, с угощением, стол накрыли, гостей наприглашали. А он весь в своих переживаниях. Выпили. Кто-то возьми да и скажи про него: «Без кола и двора остался, зато с рогами». Не сдержал себя, опять врезал. Ещё три года схлопотал. Ну, а потом на шахтах, и механиком, и буровым мастером, как и сейчас.

Всё это он им запросто излагает, а Тамарка с таким участием ему: «Божан, ты мой обожан, ну не волнуйся. Всё у нас с тобой так хорошо…»

«Очень хорошо, — думает Борис, — трепалась, трепалась и удостоилась на свалке жить, на нарах спать». Наташин рассказ вызвал в нём только раздражение против Тамарки. Для себя он решил больше с ней никогда не встречаться, но и отряду не видать Тамаркиных оладий.

Начал он с Валерия.

— Зачем нам тащиться к такому сброду?

Валерий поначалу отнёсся довольно безразлично:

— Как они хотят. Что тут такаго особенного, можно и заехать. Я, лично, не возражаю. — Он весь этот день был очень занят, составлял для Москвы месячный отчёт, и было ему ни до кого и ни до чего. А Наташа услышала, как Валерий прореагировал, и просияла.

Тогда Борис решил действовать через Марину. Как к ней подъехать, он себе ясно представлял. Он высказал Марине своё мнение о дружбе Наташи с Никандровной. Наташа, мол, хочет показать, что она не глупее Марины, хоть и не кандидат наук, только студентка, а вот с Никандровной у неё больше общего в интересах.

Конечно, это не могло не подействовать на Марину, тем более, что совпало с её собственным ощущением этой дружбы, и Борис это понимал. Вероника Никандровна не нравилась Марине. Прекрасный специалист, больше сотни печатных работ, конечно, ей нельзя отказать в образованности. Но не нравилась она Марине своей независимостью и тем, что даже с Борисом, простым шофёром, ей интересней было общаться, чем с ней, Мариной. А Марина и музыку знает, не как-нибудь, а профессионально, музыкальное училище окончила, и в литературе, и в живописи разбирается, и по театрам ходит. У Марины на всё хватает времени, все даже удивляются. Даром она его не тратит. Вот она, Марина, в посёлок знакомиться со случайными людьми не пошла бы. Делать ей там нечего. Ехать туда всем отрядом — значит не уважать себя. В назначенный день у Валерия не было намерения заезжать в посёлок после маршрута.

— Но как же так? — сказала Наташа. — Мы же обещали. Ты согласился. Нас будут ждать, готовиться. Что случилось, Валерий? Почему это ты вдруг возражаешь?

— Нечего нам делать в этой кампании. Личного приглашения не получал. И довольно об этом.

Сказал, как пощёчину залепил. Ничего она ему не ответила, только глазами прожгла, отвернулась и пошла к себе. Борису даже совестно стало: оказывается, вот как на Валерия она реагирует, всем сердцем.

— В таком случае, — Вероника Никандровна даже закурила, — вы считаете, что мне прилично будет проехать мимо посёлка?

Борис понимает, что неприлично. Понимает, что сам всё сделал, чтобы расстроить их планы. Но у него-то ведь другие отношения с Тамаркой! И чтобы как-то всё же сгладить свою вину, он предложил Валерию ехать не мимо посёлка, а в объезд. И пусть они там думают, что отряд сегодня в маршрут вообще не поехал. Валерий промолчал, но Марина резко возразила:

— Что за глупости? У нас маршрут, а не игра в прятки. Какое нам дело, кто там и что там будет думать.

Наконец тронулись. Солнце уже встало, иней растопило, трава мокрая блестит, и над каждой росинкой радуга. Мимо посёлка Борис лихо газанул и вообще довольно быстро довёз отряд до места. Конечно, в обязанности шофёра не входило сопровождать отряд по тайге во время маршрута, следовать с ними пешим ходом к пунктам отбора проб. Его дело лишь вести машину. Довёз отряд — можно спокойно отдыхать, читать, либо загорать, что хочешь. Но Борису бывало как-то и не совсем удобно прохлаждаться, когда все тащатся в маршрут, волокут на себе тяжёлые рюкзаки с пробами, приборами, особенно Никандровна, хоть и жилистая, но пожилая, надо помочь. И чего только она ему не рассказывает и не показывает по своей работе: и как выращивает на разных питательных средах колонии бактерий, изучает их виды, а по видам устанавливает металлы. Борис ей помогает в опытах, когда делать нечего.

На этот раз он тоже пошёл со всеми. Ходили они, ходили, солнце печёт, жарища. На каждом намеченном участке останавливаются, пробы отбирают: и почвы, и воду из родников, и растительность всякую, мох и всё такое, что по земле стелется. И мешочки у них, и склянки, и пробирки. Всё записывается, этикетки на всё это наклеиваются. В общем работы хватает. На пяти точках пробы отобрали, все исследования нужные провели, а исходили уж наверняка километров тридцать, если не больше, у Бориса ноги гудят, нет такой привычки, как у них, но и они, видать, тоже здорово устали, еле тащатся. Одной Марине хоть бы что, легко шагает, тренированная, чёрт, ноги у неё длиннющие, а сапоги, болотные, по пояс, это ещё больше их подчёркивает, и сама длиннющая, тонкая-претонкая, живот к позвонку прирос. Идёт с Валерием, он за ней еле поспевает, губы всё облизывает, а она на научные темы рассуждает:

— Самое плохое, — говорит ему, — доделывать и переделывать. Диссертацию надо сразу защищать. Потому что ни конца ни края в работе не бывает. Точку надо ставить смело. Может, я ещё подумаю, и оппонентом соглашусь вашим быть. Как знать? Вот утвердят меня доцентом…

Валерий ничего не ответил, только кулаком подбородок потёр: видать, понравилось предложение.

Наташа с Никандровной идут и над каждым ручьём, над каждым озерком останавливаются.

— Борис, вы только поглядите, какие удивительные цветы! Это лиана. Видите, какое изящество, изыск. Так вот такая прелесть обовьёт это несчастное дерево своей красотой, оплетёт, запутает и загубит, все соки из него вытянет, — Никандровна ему объясняет. А Борис думает: вот Валерия красотой не оплетёшь, не таков, вроде бы любовь его не увлекает, человек он спокойный, расчётливый…

Отобрали пробы ещё на одной точке, хоть и устали, уже шесть проб, а им всё мало, хотят ещё. Тут Борис Валерию намекает, что живот уже подвело, что из еды с собой взяли, съедено. Пора бы возвращаться. И до машины ведь ещё сколько тащиться. Уговорил. Оборудование они своё сложили. Только собрались идти — туча налетела. Дождь пошёл.

Думали — пустяки, под лиственницами переждём. Выбрали погуще крону, наверняка дождь ненадолго. А он всё сильней да сильней. И никто не ожидал, такая чудесная полгода была. Но льёт и льёт. А у них с собой ни палатки, ни брезента. Кто это всё потащит в однодневный маршрут?..

Лиственница уже не защищала, дождь всё хлеще и хлеще. Промокли все хоть отжимай. Борис говорит:

— Может, плюнем, пережидать не будем? К машине пойдём? Меня вовсю уже трясёт, в ходьбе хоть потеплее.

Но Валерий не согласен:

— Под таким дождём далеко не уйдёшь. Надо переждать.

Тучи нависли, откуда только набежали, потемнело, и дождь стеной. У Наташи зуб на зуб не попадает, дрожит, а Никандровна заметно повеселела. Валерий всё старается Марину от дождя собой загородить. Куртку снял, на неё набросил.

Борис не выдержал, к Наташе шагнул, решил встать хоть поплотнее. А она ему шепчет:

— Я ведь знаю, это ты во всём виноват. А сейчас бы самое время поесть да погреться. Ведь там для нас оладьи напекли…

Дождь без просвета. Похолодало. В сапоги заливает вода, а ноги мокрые в тайге хуже всего. Даже Марину, на что крепкая, и то забрало, нос посинел, с косичек капает и волосы стали реденькие, как облизанные.

Тут своё слово Вероника Никандровна возьми да и скажи.

— Валерий, вы отвечаете за отряд. Иного выхода нет — скорее к машине и отогреваться к буровикам. Подходящая или неподходящая там для вас компания, это всё ерунда. Все заболеем, сорвётся работа. Вот о чём надо думать. Я иду к машине. Наташа, пошли!

Делать ему ничего не оставалось, как согласиться. Марина тоже промолчала. А что тут можно возразить. В лагере ничего не ждало, только что мокрые палатки, да и костёр под дождём не очень-то ещё разожжёшь.

Шлёпали к машине невесело. Земля обмякла в кисель, шли как по болоту, снизу вода, сверху вода. У Бориса не то чтобы джинсы — трусы промокли. Свою неудачу с гостями он проглотил — понимал, что решение принято правильное. Шлёпали они, шлёпали, наконец дотащились.

Машину Борис подогнал аккурат к самому Тамаркиному домишку. Дождь, видать, зарядил надолго, все стёкла ей промывает.

Она машину услыхала и дверь нараспашку. Плащ на голову накинула, в дверях стоит, ждёт. Из машины все вылазят, а с них вода ручьями, как из водосточной трубы. Тент на машине, одно название, дождь под ним всех захлестал, как избитые выходили. Одна Наташа ничего, в кабину её Борис с собой посадил, Никандровна в её пользу отказалась. Валерия так забрало, что совсем поник.

Вошли в дом. И уж тут Тамарка не растерялаеь, оперативность проявляет, всем мохнатые полотенца суёт, новые, нестираные.

— Вытирайтесь, сушитесь. Надо водочкой протереться, чтоб не простудиться. Водочка есть… Муж, затапливай скорей печку.

Борис себя в руки взял (а что ты будешь делать?), профессия его к тому же выдержке научила.

Её Божан тоже всех приветливо встречает:

— Заходите, заходите. Ну и промокли! Скидайте скорей одежду. Тамарочка, женщинам халатики бы надо дать. Как же вы это так, бедные?.. — Борису и Валерию подаёт рубахи фланелевые. — Вы не стесняйтесь, переодевайтесь в мои, сейчас печь разожгу, ваши сушить будем.

В комнатёнку все забились, вытираются, куртки свои отжимают. Женщины в Тамаркины шмотки переоделись, и Марина тоже. Времянку Божан мигом растопил, затрещала, жар повалил.

— Сейчас, сейчас, в тесноте да не в обиде, ваши одёжки мы развесим, они мигом высохнут. — Тамарка верёвку протянула. — Ну, кажется, у нас уже тепло. Теперь угощать вас буду. Проголодались. Мой Божан в район специально ездил, мяса привёз. Я котлет вам нажарила. Всё жду вас, жду… И оладий тоже, как обещала. — Наташе улыбается. — Муж, водку ставь! Кажется, все перезнакомились? Вот и хорошо.

Котлеты на сковородке шипят, Валерий носом потягивает, голод его разбирает.

Сели к столу. Табуреток на всех не хватило, так Божан стол к нарам придвинул, всех усадил. Тамарка миски, ложки, вилки всем разложила, стаканы вынесла. В передней у неё вроде чулана, чего она только оттуда не повытаскивала: и консервы всякие, и варенье, и масло сливочное, ничего не жалеет. Всё на стол с такой охотой ставит:

— Кушайте, пожалуйста, кушайте!

Борис стакан водки опрокинул, горячей котлетой закусил, наблюдает.

Вероника Никандровна с Божаном как со старым приятелем чокается, выпивает, закурила, на международные темы беседу завела. И Божан ей грамотно возражает, видать, в политике здорово разбирается.

Валерий одну котлету за другой в себя запихивает — дорвался. А Марина ест, пальчик отставила, как будто для неё одной здесь всё наготовили. Котлеты у Тамарки из парного мяса, сочные. Вкусно наготовила, для Мариночки, ничего не скажешь. От водки наотрез отказалась, даже глотка не выпила против простуды, как Тамарка её ни уговаривала. Не так воспитана!

Посуды не хватает, Тамарка хочет помыть, чтоб оладьи в чистые миски накладывать, а Божан ей:

— Присядь, посиди, Тамарочка, я помою.

Борис подумал: ему только с мисками и возиться. Ручищи-то какие здоровенные — силища. Ему штанги выжимать. Кулак, поди, в три моих будет. Представляю, как он может двинуть.

Тут Наташа вызвалась Тамарке помочь. Но Тамарка ни ему, ни ей мыть посуду не позволила, мигом всё сама ополоснула.

К Борису Божан тоже очень ласков, пожалуй, изо всех его выделяет. А Бориса гнетёт — рассказала Тамарка или умолчала. И склоняется к тому, что знает о нём Божан, знает и вроде даже сочувствует, будто забрал себе его, Борисово, добро. Подумать только! Подливает ему да подливает.

— Тамарочка на готовку большая мастерица. Ещё одну котлетку! — А котлетища в его ладонь.

Валерию Божан тоже подлил, только тот слабо пьёт, на еду нажимает, за всё лето так ещё не наедался. В Божановой рубахе сидит! А утром ведь твёрдо решил, что Божан ему не компания. И замечает Борис, что и Наташа всё это понимает, но смотрит на Валерия пустыми глазами и сердцем за него не переживает. Вот оно что.

Марина на чай перешла с вареньем, и всё молчком, разговор поддерживать не хочет. Вид у неё такой — «пусть я и здесь, но меня здесь нет».

«И как же это я Тамарку не разглядел? А ведь когда прощались с ней тогда, она, зараза, мне сказала: «А будешь ты меня вспоминать». И права. Сиди теперь, Борис, и молчи. И чего только на свете не бывает!

Марина на часы всё поглядывает, как будто торопится скорее уехать. Тамарка это отлично заметила. А часы-то у неё, оказалось, стоят, дождём их, наверное, залило. Но Божан выручил. Взял их у Марины, раскрыл, что-то в них подкрутил огромными ручищами, и пошли часики, как миленькие затикали. И Марина по такому случаю в первый раз за всё время еле улыбнулась. Поблагодарить-то ведь его за часики всё же надо было.

Дождь прошёл. Возвращались к себе в лагерь при луне. Взошла золотистая, тяжёлая, а вокруг тройное сияние. На этот раз в кабину Борис посадил Веронику Никандровну. Она, пожалуй, больше всех выпила, весёлая была, такой её Борис ещё не видел. И как-то так случилось, что дорогой он ей о Тамарке возьми да и расскажи. И про то, как принял решение никогда с ней больше не видеться и в гости со всем отрядом к ней не являться, и что для этого проделал, тоже рассказал.

Никандровна слушает его и ничего не отвечает. Борис машину осторожно ведёт, не спешит. И молчание Никандровны всё больше и больше его гнетёт. И хочется ему узнать, чем же её, Никандровну, эти люди привлечь могли. Она — интеллигенция, они — народ рабочий. Может, просто поизучать захотела, как свои бактерии изучает. Хочется её спросить, да не решается.

А она вдруг говорит:

— Мы с Наташей на их огонёк пошли… Два человека в огромном мире нашли друг друга. Разве это не чудо?!

И от слов её опять с Борисом что-то такое происходит: сам всё понимает, да только надо ему всё наперекор, наперекор, возражать да возражать.

— Она ещё ему покажет — эта ваша Тамара Николаевна, обязательно с кем-нибудь да спутается. А может, и он к жене вернётся…

— Нет. Никогда.

— Чего это вы так уверены?

— Нимбами они зацепились.

— Это как понимать, нимбами?

— Да так и понимайте. Самым высоким, самым светлым. Оттого они и богаче нас с вами.

…Борис не спал. Он лежал в своём спальном мешке и опять думал, но почему-то всё, о чём он думал, казалось ему теперь мелким и незначительным.