У ПОДНОЖИЯ ГИНДУКУША

           Недавно я гулял в тутовой роще и мог бы легко себе представить, что нахожусь в английском саду, если не смотреть на хмурые скалы Гиндукуша, нависающие сверху, или на одеяния монахов братства Сармун.

Обосновавшееся здесь, в Северном Афганистане, это братство (а также связанная с ним сестринская община) вот уже много веков поддерживает свое поселение, как некоего рода пристанище, где учеников обучают древнему искусству служения и характерной для данного культа самодисциплине. Пожилые монахи и миряне, прибывающие сюда из таких далеких мест, как Армения или Тунис, заканчивают здесь, у Гробницы Мусы Терпеливого, свое последнее паломничество − паломничество к уединению.

Сармунов (название означает «пчелы») часто обвиняли в том, что они – тайные христиане, или буддисты, или исламские сектанты, или даже те, кто хранил еще более древние учения, исходящие, как некоторые утверждали, из Вавилона. Другие настаивали, что их учение пережило Потоп, хотя какой из них, сказать не могу.

Как и их тезки «пчелы», члены ордена, не склонны вступать в споры и дискуссии, они заботятся лишь об исполнении своего девиза: «Работа производит Сладкую Эссенцию» («Амаль мисазад як заати ширин»).

Не считая того единственного раза, когда они вынуждены были на время уйти отсюда, спасаясь от орд Чингисхана, которые перешли через реку Амударью и ринулись на север, разрушив по дороге лежавший неподалеку Балх − «Мать Городов», сармуны жили здесь так долго, что не сохранилось даже исторических записей об их происхождении.

Жизнь их безбедна, по крайней мере, насколько мне позволили с ней ознакомиться. Многие из религиозных упражнений, например, общинный «зикр», или поминание, выполняются скрыто. Братия, состоящая не менее чем из девяти сотен человек, живет в основном в горных поселениях, в так называемых теккиях – изящно расположенных строениях, своего рода часовнях, окруженных виноградниками и плантациями лечебных трав.

Каждый монах − специалист в какой-то области: в садоводстве, традиционной медицине, растениях и травах, в математике, − как они ее сами понимают, каллиграфии или даже в соколиной охоте. Одно растение они выращивают с особенным вниманием − это чунгари (трава Просветления); я не смог увидеть его или получить образец. Согласно афганскому преданию, оно имеет силу, вызывающую мистические откровения.

Внутри стен обители братья занимаются различными ремеслами. Работая с кожей, шкурами, шерстью и тканями, они создают разнообразнейшие изделия непревзойденной красоты и прочности. Некоторые ковры, называемые бухарскими, на самом деле сотканы здесь. Настоятель монастыря, Баба Амин, разрешил мне остановиться в облицованной деревом келье. Он разговаривал со мной на языке хинди, который выучил, когда в течение трех лет находился в услужении у принца – это было, как он мне сказал, частью его учебной программы.

Мне выдали чашу, плед из овечьей шкуры, костяной пояс и шапку – стандартное оснащение дервиша, хотя я не имел понятия о смысле этих предметов и об их назначении.

Однажды вечером мне позволили осмотреть некоторые сокровища братства и заверили меня, что до этого момента их не видел ни один непосвященный. Но теперь их объявили «секуляризированными», поскольку новая фаза учения где-то на западе заменила ритуал, в котором они использовались. Отныне они станут просто музейными экспонатами.

Дерево, сделанное из золота и других металлов, показалось мне невероятно красивым и похожим на вавилонские произведения искусства, которые я видел в Багдадском музее. Оно-то и произвело на меня самое сильное впечатление. Дерево служило схемой для поз, которые принимали дервиши в своих похожих на йогу духовных упражнениях, выполняемых под специальную музыку и изучаемых в целях саморазвития. Высокая колонна из лазурита высотой в девять футов и диаметром в два фута использовалась для даур − вращательного движения, в котором последователи учения крутились, держа одну руку на колонне, − так как они достигали определенного состояния сознания.

На стене, отделанной афганским мрамором, был выложен сверкающими рубинами символ братства. Это был мистический Ну-кунджа, состоящий из девяти частей − Накш, или «отпечаток» − эмблема, которую я потом видел в различных формах вышитой на одеждах. Мне сказали, что эта фигура «проникает в самую сокровенную тайну человека».

Ее действие могло быть проявленным лишь в правильное время и при особых обстоятельствах, и делать это мог лишь Повелитель Времени, глава общины. К сожалению, он отсутствовал. Он вообще жил не в монастыре, а в другом тайном месте, которое называли Аубшаур. Отзывались о нем с глубочайшим почтением, как о человеческом воплощении всех учителей. Он – Суркаур, или «Руководитель Работы».

Поскольку мрамор, рубины и лазурит добываются в Афганистане и многие из горняков и старателей – члены братства Сармун, это необычайно богатое наследие было не таким уж и странным, как мне сперва показалось.

Существует много легенд о Сармун-Даргаут (Двор Пчел), и одна из них такова. Утверждается, что настоящее знание существует как реальный предмет потребления, например, пчелиный мед. Так же, как мед, его можно накапливать. Время от времени в человеческой истории наступают периоды, когда оно лежит без пользы и происходит его утечка. В таких случаях члены братства Сармун и их коллеги со всего света собирают его и помещают в особое хранилище. Затем, когда наступает соответствующий момент, они снова открывают его миру − через специально обученных эмиссаров.

Слушая седобородого главу сказителей, повествующего обо всем этом, я подумал, что не только на Западе все еще живут легенды о тайном знании. Он был не слишком отзывчив, когда я стал забрасывать его вопросами, пытаясь узнать, насколько разработана их доктрина.

«Есть ли подобные эмиссары в Европе?» − спросил я. « Да, есть один, но о нем нельзя говорить», − ответил старец. «Но ведь это, безусловно, было бы полезно, если бы о нем знали?» − настаивал я. «Наоборот, − сказал он, − это могло бы привести к катастрофе. Он должен “работать, как пчела, в тайне”». «Мог бы такой гость, как я, получить немного этого «меда»? «Нет», − был его ответ. Причем я − в последнюю очередь, как ни странно, потому что я уже видел и слышал так много, что ничего большего получить не в состоянии.

«Разве ты не видел, что тебе не разрешали делать фотографии, несмотря на то, что остальным иностранцам это разрешалось?» Я видел сокровища, и это было самое большее, что я мог получить.

Другим вечером я наблюдал исполнение прекрасной Церемонии Ключа. На закате солнца нас собралось несколько дюжин под руководством Мастера Представлений, который был блистателен в накидке из замысловато украшенных вышивкой разноцветных лоскутьев. В свете угасающего солнца один из дервишей, скрестив руки на своих плечах, преклонил колени перед Мастером, представлявшим на этой церемонии Суркаура.

Дервишу подали большой ключ, после чего он двинулся к резной двери, установленной в большом квадратном сооружении из дерева, которое, в свою очередь, было частью сценической декорации, украшенной флагами, булавами и другими символами силы и авторитета. Он вставил ключ в замок, покрытый замысловатым рисунком, и повернул его. Вдруг короб развалился на части. Тут зрелище осветила появившаяся процессия людей со свечами в руках, которая протяжно запела Панихиду сейидов в память учителей.

Затем мы увидели, что части короба поворачиваются на штырях и складываются в совершенно другие формы; сцена полностью преобразилась: вместо прямоугольного сооружения появились сады, птицы в полете и иные картины, созданные из дерева и раскрашенной ткани.

Мне объяснили значение этой сцены. То была аллегория, показывающая, что любое учение трансформируется человечеством во что-то искусственное, скристаллизованное в общественный институт − наподобие короба. «Ключ Настоящего Человека открывает доступ к подлинной радости и смыслу жизни.»

«Как было бы здорово, если бы процесс, подобный этому, можно было вывести за пределы разума и воплотить в материальном мире, − подумал я. − Если бы только его можно было применить к нашему западному взгляду на жизнь, когда человек превращает каждую частичку земли, на которой он строит дома, в нечто искусственное и институциированное! Если бы можно было таким же магическим способом трансформировать уродливое и жесткое строительство!». Я поделился своими мыслями с Абадом.

«Человек может и станет это делать, − сказал он, − когда он сможет работать правильно и с такой же самоотдачей, с какой работают враги красивых ландшафтов».

Я не мог не сказать ему, что по крайней мере в нашей стране мы работаем, скорее, на то, чтобы воспрепятствовать заболеванию, а не лечить его.

«Почему бы не делать эти две вещи одновременно?» − только и ответил он.