"Око флота" - читать интересную книгу автора (Вудмен Ричард)

Глава шестая. Призовые деньги

Фрегаты Его Величества «Метеор» и «Циклоп» бросили якоря на рейде Спитхеда в последнюю неделю мая 1780 г. Только что из Вест-Индии пришли вести, что адмирал Родни 17 апреля дал сражение флоту де Гишана у Мартиники. Результат оказался неопределенным, и ходили слухи, что Родни отдал под трибунал нескольких капитанов за неподчинение приказам. Хотя новости были крайне важными, для команды «Циклопа» они стояли на втором плане. Все плавание из Средиземного моря домой корабль бурно обсуждал, какой может оказаться цена приза.

Во всем экипаже нельзя было найти хотя бы одного человека, который не предавался бы мечтам о роскоши или разврате, обещавших воплотиться в жизнь с передачей «Санта-Тересы» в состав британского флота. Для Генри Хоупа это означало безбедную старость, для Дево – возможность вернуться в свет, и – почему бы нет? – заключить выгодный брак. Для парней типа Морриса, Тригембо или О’Молли сладостные картины рисовались в зависимости от склонности возложить свою жертву на алтарь Бахусу или Афродите.

Но по мере того, как оба фрегата и порожние транспорты шли на север, первоначальное возбуждение спадало. Главные споры теперь разгорались о том, сколько денег можно будет выручить в целом, и, что еще важнее, какая доля достанется каждому. Слухи, догадки и предположения будоражили корабль, как ветер будоражит поспевшую пшеницу. Случайная фраза, оброненная кем-нибудь из офицеров, подхватывалась квартирмейстером и тут же передавалась на нижнюю палубу, заново раздувая пожар дискуссий, топливом для которого служили не факты, а грандиозные пирамиды умозаключений, основанных исключительно на желаниях и догадках. Совсем недавно, в прошлом году, такие же как «Циклоп» фрегаты захватили «золотой флот», каждый год отправляющийся из испанских колоний в Америке. Это событие сделало капитанов кораблей сказочно богатыми, даже старшим матросам досталось по 182 фунта на брата. Но воображение людей занимали не только картины богатства. С течением времени все чаще поднималась иная тема: что если «Санта-Тересу» отбили испанцы, вновь осадившие Гибралтар, что если ее утопили артиллерийским огнем или сожгли брандерами? Если испанцы окажутся не в силах отбить корабль, то почему бы им не попытаться смыть пятно со своей чести, уничтожив хотя бы некоторые из призов в Гибралтарской бухте?

Тревога обуревала «циклопцев» все сильнее, и с течением дней разговоры про призовые деньги слышались все реже и реже. А с появлением в виду мыса Лизард они и вовсе сделались табу. Все, даже офицеры, оказались во власти некоего суеверия. Ощущалось незыблемое убеждение в том, что упомянуть вслух о желаемом – значит подвергать судьбу опасному искушению. Любой моряк, независимо от класса и возраста, с философским спокойствием принимал факт, что никто не в силах помешать Атропе, Лахезис и Клото прясть свою пряжу. Вся его жизнь служила тому доказательством. Штормы и битвы, течи и потеря мачт, болезни и смерть; веления божьи и веления лордов-комиссионеров Адмиралтейства – все причины, делающие жизнь на море невыносимо трудной – все они ложились своей тяготой на Джека-Смоляной-Бушлат. Тяготы были неотъемлемой частью его жизни, и возникшее вдруг видение золотой лестницы, ведущей к радостям и богатству, воспринималось им с глубочайшим недоверием.

Когда якорный канат «Циклопа» заструился по клюзу и фрегат встал на якорную стоянку в Спитхеде, никто не проронил ни слова про «Санта-Тересу». Но при звуке голоса первого лейтенанта, отдающего команду спустить на воду капитанскую гичку, на всем корабле невозможно было сыскать человека, чье сердце не забилось бы быстрее.

Хоуп отсутствовал более трех часов. Но даже когда он вернулся, команда ожидавшей его у Кинг-Стерз гички не смогла прочитать по его лицу ничего нового. Дринкуотер, бывший на гичке за старшину, с головой погрузился в задачу маневрирования среди толчеи маломерных судов в портсмутской гавани. По-правде говоря, призовые деньги волновали его не так сильно, как остальных. Он еще не знал, что такое деньги. Полученное дома воспитание и интерес к новой профессии более чем отдаляли для него мысли о бедности или от осознания о том, как мало у него есть. Еще дремавшая тяга к соблазнам ограничивались для него несколькими робкими опытами, в которых его романтические идеалы в купе с элементарным образованием оказывались в резкой конфронтации с реалиями жизни. Натаниэль не понимал пока, как деньги могут приносить удовольствия, а его юношеские представления о противоположном поле были весьма расплывчаты. Стоит заметить, что в отсутствие иных увлечений, он находил службу морского офицера тем более увлекательной, и сам существенно изменился со времени первого плавания на шлюпке по рейду Спитхеда. Хотя Дринкуотер не слишком прибавил в длине или ширине, тело его окрепло. Мускулы стали сильными и выносливыми, некогда нежные ладони загрубели от тяжелой работы. Черты лица остались красивыми, но приобрели твердость, а властные складки возле губ совершенно изгладили сходство с девичьим личиком. Пробивающаяся темная поросль заставляла его время от времени браться за бритву, а прежняя бледность уступила место здоровому румянцу.

Несмотря ни на что, в нем сохранилось то рвение, которое привлекло внимание Дево, благодаря чему первый лейтенант охотно привлекал Дринкуотера к выполнению поручений, посильных «молодым джентльменам». Он назначил Дринкуотера на почетную должность старшины капитанской гички. И если Хоуп не мог позволить себе разрядить в пух и прах экипаж своей гички, то мог хотя бы похвалиться молодцеватым мичманом с кортиком на поясе, сидящим на ее кормовой банке.

Блэкмор также находил Дринкоутера самым способным среди своих учеников, и, если бы не грозная немезида в лице Морриса, Натаниэль мог бы вполне насладиться похвалой вышестоящих командиров.

Гичка плясала на волнах. Сидящий рядом с Дринкуотером капитан Хоуп хранил гробовое молчание. Он переваривал новости, полученные от секретаря адмирала. Казна решила купить «Санта-Тересу». Призовой суд, заседавший под председательством контр-адмирала Кемпенфельта, проверил результаты предварительных слушаний Дункана в Гибралтаре. Суд вынес решение, что фрегат действительно хорош и будет приобретен для целей службы за сумму в 15 750 фунтов стерлингов. Доля капитана Хоупа составит 3793 фунта и десять шиллингов. После стольких лет тяжкой службы, не принесшей славы и благосостояния, если не считать скудного жалованья, которое не всегда платили в срок, фортуна улыбнулась капитану. Ему нелегко было поверить в такую удачу, и он воспринимал ее с присущим моряку цинизмом, что позволяло ему сохранять каменное выражение на лице.

Откуда его подчиненные сделали вывод, что их худшие опасения оправдываются. Дринкуотер подвел гичку к борту корабля. Хоуп поднялся на палубу под аккомпанемент боцманских дудок. Все на верхней палубе побросали работу, спеша прочесть по лицу капитана какие-нибудь новости о «Санта-Тересе». Но взгляды натыкались на непроницаемую стену.

Хоуп прямиком направился на корму и исчез. Взгляды всего экипажа провожали его спину. Все сто семьдесят шесть человек, молча стоявших в тот момент на палубе «Циклопа», оказались охвачены единым чувством горчайшего разочарования.

Спустя полчаса Дринкуотеру снова была дана команда приготовить гичку. Но вместо капитана на берег предстояло доставить мистера Коппинга, казначея. Коппинг поделился сведениями, что ему поручено закупить кое-что для капитанского стола, и что сегодня вечером капитан приглашает офицеров на обед. Еще он передал Дринкуотеру письмо, написанное ломаным почерком капитана. Адресовано оно было «Его превосходительству Ричарду Кемпенфельту, контр-адмиралу». Дринкуотер должен был доставить его, пока казначей будет ходить за покупками.

Хоуп пригласил всех офицеров, штурмана, канонира и мичманов. Хирург Эпплби тоже присутствовал. Когда пробило три склянки второй собачьей вахты, шумная компания собралась на корме, не хватало только первого лейтенанта и Вилера, которым выпала честь встречать адмирала.

Отваживаясь направить приглашение Кемпенфельту, Хоуп находился во власти почти детской радости. Но, отдавая приказы Коппингу, капитан уже успел овладеть собой, так что казначей покидал своего командира в абсолютной уверенности, что самые худшие опасения команды оправдались, и нет больше смысла питать несбыточные надежды. Хоуп считал адмирала главным виновником их удачи, и желал хоть как-то выразить ему свою благодарность. Авторитет Кемпенфельта среди морских офицеров был огромен, особенно с учетом того, что в те годы интеллект был редкостью среди высших флотских чинов. Среди офицеров, больше интересовавшихся вопросами управления флотом под парусами чем собственным обогащением и продвижением по службе, его новаторские идеи обсуждались с большим жаром. В глазах Хоупа фигура Кемпенфельта представлялась очень значимой. Будучи обязан своему капитанскому рангу стечением неприятных ему политических обстоятельств, да еще в эпоху, когда подхалимаж ценился едва ли не выше настоящей преданности службе, Хоуп стремился выразить адмиралу свое искреннее, неподдельное уважение.

Но по мере того, как офицеры собирались на верхней палубе, капитана начали терзать сомнения. Получив с Дринкуотером согласие адмирала, он впал в раздумья. Розыгрыш, устроенный им для команды, выглядел совершенно детским. Конечно, капитанам позволительно вести себя так в отношении своих подчиненных, но как насчет адмиралов? Хоуп не был уверен, что Кемпенфельт не сочтет его…

Через световой люк до него долетал с палубы гул голосов беседующих офицеров. Речь наверняка идет о решении призового суда: скорее всего, они ни о чем не догадываются, и почитают капитана настоящим ослом. Хоуп вспыхнул, но взял себя в руки, услышав в разговоре нотки уныния. Он стал прислушиваться более внимательно. Голос второго лейтенанта Прайса, с напевным валлийским акцентом произнес сердито:

– Ну, ведь я вам, говорил, Блэкмор?

В воображении Хоупа возник старый штурман, кивающий в знак согласия головой. Зная Блэкмора как самого себя, капитан почти дословно мог представить, какой ответ получит Прайс.

– Верно, мистер Прайс, разве случиться такое, чтоб наш простофиля сумел выручить хоть медный фартинг?

Фраза прозвучала глухо, но весомо и безаппеляционно. Тут Хоуп рассмеялся. К черту адмиралов! Он устроит сюрприз для Блэкмора, да еще какой. И пусть потом вся команда смотрит, как седой штурман получает свою долю!

Раздался стук в дверь.

– Войдите, – произнес капитан, и в дверях появился Дево.

– Все готово, сэр. Виден адмиральский катер, – первый лейтенант замялся, не решаясь продолжать. – Сэр…

Замешательство Дево забавляло Хоупа. Как часто этот образчик хороших манер и лоска досаждал ему. Но теперь наступил, наконец, день Генри Хоупа.

– Что, мистер Дево?

– Э… как там… приз, сэр?

Хоуп пристально посмотрел на него – он, возможно, несколько переигрывал, но театральная пауза возымела желаемый эффект. Первый лейтенант напрягся как нашкодивший мичман.

– Приз, мистер Дево… Приз… Не время толковать о призах, когда нужно встречать адмирала, – закончил капитан нравоучительным тоном.

Контр-адмирал Ричард Кемпенфельт встретил капитана Хоупа улыбкой. Он приподнял треуголку, отдавая салют Вилеру и его почетному караулу, и кивнул Дево. Пока Хоуп провожал его на корму, по направлению к притихшей компании офицеров, адмирал внимательно изучал «Циклоп» и его команду. Люди наблюдательные могли подметить, как старается капитан угодить адмиралу. Еще они видели, как на губах адмирала заиграла широкая улыбка, а потом послышался и его смех. Это успокоило Хоупа. И все-таки сегодня – его день.

Хоуп представил офицеров, уоррентов и мичманов. Потом Кемпенфельт попросил провести его по кораблю.

– Мне только хочется посмотреть на «Циклоп» и бравых парней, взявших того «испанца».

Кто-то на шкафуте без особого энтузиазма закричал в честь адмирала «ура». В ушах Дево этот нерадушный крик отдавался как похоронный звон. Он не заметил веселых искорок, заблестевших в глазах Кемпенфельта. После короткой прогулки по фрегату адмирал повернулся к Хоупу.

– У вас чертовски хороший корабль, капитан Хоуп. Мы найдем для вас работенку. Но пока… – он понизил голос. Хоуп кивнул и обратился к Дево:

– Общее построение на юте, мистер Дево.

Начались общая суматоха и беготня, сопровождаемая трелями дудок и отрывистыми командами. На корму примаршировали облаченные в красные мундиры морские пехотинцы, и постепенно на корабле воцарился порядок. Кемпенфельт вышел вперед и приготовился говорить.

– Вот что, ребята. Капитан Хоуп попросил меня лично сообщить вам новости о вашем призе, фрегате «Санта-Тереса». – Он вынужден был замолчать, пережидая гул голосов, прокатившийся по строю. Даже в присутствии адмирала люди не могли сдержать нетерпения, и строй заколыхался.

– Думаю, вас порадует весть, что фрегат куплен… – тут шум стал таким громким, что его невозможно было перекричать.

– Молчать! – рявкнул Дево.

– фрегат был куплен за пятнадцать тысяч гиней, и вы получите свою долю в соответствии с законом и обычаем.

Адмирал отступил назад.

Дево посмотрел на Хоупа, не в силах сдержать счастливой улыбки. Потом, улучив момент, крикнул:

– Тройное ура в честь адмирала!

Последовавший рев никак нельзя было сравнить с похоронным звоном. Его слышали даже на стоящем в миле от них «Цербере». Когда крики стихли, Хоуп бросил первому лейтенанту:

– Мистер Дево, жен и возлюбленных можно пускать завтра. Полагаю, контора адмирала распространила сведения насчет нас уже несколько дней назад.

Да, это был день капитана Хоупа. И когда он провожал адмирала и его флаг-лейтенанта в каюту, раздался крик «ура» в честь самого капитана.

Обед у капитана Хоупа, как и водится на военных кораблях, не отличался изысканностью. Но заходящее солнце, проложив сияющую тропку от самого горизонта, достигло окон кормовой галереи «Циклопа», наделив каюту частью своей магической силы. Возбужденные голоса младших из присутствующих, общее воодушевление, вызванное непривычным для моряков вином и необычным стечением обстоятельств, тоже внесли свою лепту, делая этот вечер незабываемым.

Готовя банкет, Коппинг был ограничен в своих возможностях. Но если угощение и не произвело на Кемпенфельта особого впечатления, он этого не показал, а для полуголодных мичманов поданные блюда казались произведением королевской кухни. По-счастью, в трюмах «Санта-Тересы» оказался изрядный запас портвейна и хереса, с которыми кларет капитана не выдерживал никакого сравнения. Нашлось также несколько гаванских сигар, и после того, как с каплуном и пудингом было покончено, их голубой дым и изысканный аромат заполнили каюту.

Не прошло и часа с момента, как они сели за стол, а организм Дринкуотера уже погрузился в приятные ощущения легкого дурмана. Непривычный к таким порциям желудок был полон, а в голове начала шевелиться мысль, что некоторая непослушность конечностей является признаком самой приятной, но и самой короткой стадии опьянения. Его и без того ослабевшие ноги окончательно вышли из подчинения, когда он попытался сконцентрировать сознание на разговоре. Он слушал, не вполне понимая о чем речь, как старшие офицеры обсуждают новую систему сигналов, предложенную Кемпенфельтом. Изложение адмиралом действий Родни у Мартиники почти целиком пролетело мимо его ушей, оставив в памяти только несколько фраз, породивших в его затуманенном мозгу яркие зрительные образы. Хоуп, Прайс, Кин, Дево и Блэкмор внимали контр-адмиралу с должным его рангу почтением, но для Дринкуотера величественная фигура Кемпенфельта представлялась порождением некоей фантасмагории.

После тоста за короля, Кемпенфельт предложил поднять бокалы за храбрость, проявленную моряками «Циклопа» в ночном бою под Кадисом. В ответ Хоуп провозгласил тост за адмирала, «без чьего участия вопрос об их вознаграждении до сих пор оставался бы нерешенным». Адмирал пхнул своего флаг-лейтенанта, после чего сия достойная персона с трудом поднялась на ноги и провозгласила здравицу в честь лейтенанта Джона Дево и мичмана Натаниэля Дринкуотера, заслуживших благодаря отваге, проявленной при взятии приза, особого упоминания в рапорте капитана Хоупа. Дево вскочил и поклонился флаг-лейтенанту и адмиралу. Заявив, что мичману выпала почетная миссия принять капитуляцию испанцев, он предложил предоставить виновнику слово для ответа.

Дринкуотер не совсем понял, чего от него хотят, зато увидел вдруг Морриса, сидящего на другом конце стола. Тот смотрел на него, а на губах его играла ядовитая улыбка. Лицо Морриса вдруг стало разрастаться, принимая пугающие размеры и источая ненависть. Разговоры стихли, все глядели на Дринкуотера. Натаниэль смутился. Он помнил, что старшие поднимались, говоря тост, и с трудом встал. Несколько секунд он стоял, слегка покачиваясь. Выражение скуки на лице флаг-лейтенанта сменилось вдруг интересом: он уже предвкушал афронт, о котором можно будет посудачить со своими лощеными дружками.

Дринкуотер посмотрел в окно, туда, где алели на горизонте последние лучи заходящего солнца. Лицо Морриса стало расплываться, ему на смену явилось лицо матери. Он вспомнил, как мать, готовясь к расставанию с сыном, вышивала ему салфетку. Она так и лежала, ни разу не использованная, на дне его рундучка. На ней был девиз. Этот девиз вдруг всплыл перед глазами мичмана, и он выкрикнул его громким, командным голосом:

– За посрамление врагов короля!

Он сказал это на одном дыхании и без запинки. И буквально упал на стул под крики одобрения, раздавшиеся за столом. На лице флаг-лейтенанта снова появилось выражение скуки.

До слуха Дринкуотера смутно донеслось одобрительное замечание Кемпенфельта:

– Черт побери, капитан, а парень-то – орел!