"Тень друга. Ветер на перекрестке" - читать интересную книгу автора (Кривицкий Александр Юрьевич)

СО ШПАГОЙ И КНИГОЙ, ИЛИ КОЕ-ЧТО ИЗ ЖИЗНИ РУССКОЙ ЖЕНЩИНЫ

Неожиданные открытия в истории — редкость. Более всего их там, где кончается письменность и начинается археология. Не все еще раскопано, но, кажется, уже все прочитано. Действительно, письменные источники в главном изучены, хотя, конечно, существуют и еще не рассмотренные фонды. По мало кто ждет переворота в человеческих представлениях о Троянской войне, Наполеоне или Бородинской битве от не найденного еще листка бумаги.

Другое дело — забытые или полузабытые страницы истории. Не странно ли? Проходит тридцать, сорок лет, и подросшее поколение уже смутно знает то, что еще так недавно волновало людей. Исключение составляют времена, когда преемственность идей большого общественного движения влечет за собой пристальный интерес человечества к истокам и этапам его развития.

Подробно знакомясь с биографией героини этого рассказа, я вновь и вновь ощущал — это уже случалось не раз по различным поводам, — как быстро становится историей, окутывается ее туманом, приобретает зыбкие очертания, скрадывающие детали, то, что, казалось бы, еще вчера жило, дышало, смеялось, плакало и пело, было живой плотью, убедительной в каждой черточке.

Как поразительно быстро затеняет время то, что еще вчера было освещено резким светом, изучено и как будто бы измерено со всех сторон! И мы забываем и, бывает, трагически уже не можем вызвать даже в воображении отчетливый облик человека, некогда любимого, дорогого, и говорим себе в тоске и смятении: «Что-то с памятью моей стало...»

Дело не в памяти. А в том, что безостановочны валы жизни, накатывающие на берег человечества, а их обратный откат в глубины вечности уносит с собой наши хрупкие воспоминания.

В наше время историк уже с трудом восстанавливает биографию Василия Клочкова, вожака 28 героев, совершивших подвиг у разъезда Дубосеково в 1941 году под Москвой, а что же сказать о событиях и людях, отделенных от нас столетиями?

Хорошо ли знают у нас женщину, некогда стоявшую во главе Российской академии наук? Я не спрашиваю об этом у историков и завзятых книгочиев. В советское время, насколько мне известно, вышла в свет лишь одна монографическая книжка — Л. Лозинской «Во главе двух академий».

Изучая жизнь героя Бородинской битвы, а затем, по прошествии времени, наместника Кавказа Михаила Семеновича Воронцова, я попутно открыл для себя возникновение генеалогической ветви Воронцовых-Дашковых.

Однажды на балу пятнадцатилетняя, не очень красивая, но весьма начитанная графиня Екатерина Воронцова внимала несколько вольным любезностям рослого гвардейского офицера князя Михаила Дашкова, одного из самых блестящих придворных кавалеров.

Невдалеке стоял ее дядя, Михаил Илларионович Воронцов, занимавший в ту пору, при царице Елизавете, пост государственного канцлера. «Дядюшка, — обратилась к нему юная девица, — князь Дашков делает мне честь, просит моей руки».

И, не смея признаться первому сановнику империи, что слова его, обращенные к Екатерине, не заключали в себе именно такого значения, князь женился на племяннице канцлера.

Трудно сказать, что в этом рассказе секретаря французского посольства в Петербурге Клода Рюльера — правда и что — салонная выдумка.

Похоже, что юная графиня могла так поступить.

Это она, спустя четыре года, 28 июня 1762 года, облачившись в военный мундир, скачет из Петербурга в Петергоф вместе с будущей императрицей во главе гвардейских полков, чтобы низвергнуть Петра III.

Можно легко представить себе картину: две женщины, одна по виду совсем подросток, тоненькая, быстрая в движениях, другая постарше, но не вышедшая еще из поры цветущей молодости. Обе в военной форме, но но в узких голштинских мундирчиках, а в светло-зеленых, петровского времени, кафтанах Преображенского полка. Через плечо претендентки на престол надета голубая Андреевская лента. Волосы Дашковой убраны под форменную шляпу. Русые косы Екатерины надают из-под треуголки на красный ворот кафтана.

В первые же дни нового царствования Дашкова пожалована в статс-дамы и награждена орденом святой Екатерины. Но независимость ее суждений не по нраву молодой государыне. «Несмотря на то, что я была графиней Воронцовой по отцу и княгиней Дашковой по мужу, всегда чувствовала себя неловко при дворе», — писала она в записках, впоследствии так восхитивших Герцена.

Это она, подруга Екатерины II, попадает в опалу, уезжает инкогнито за границу, и там, наслышанные о талантах этой поразительно образованной для своего времени молодой княгини, с ней ищут знакомства короли, владетельные герцоги, первые министры различных дворов.

Она искренне избегает таких встреч и поддерживает отношения с философами, художниками, писателями. И постоянно думает об отечестве. Княгиня посещает университеты, интересуется фабричным производством — новозаведенными мануфактурами. Берет на заметку все, что может пригодиться дома. Из Италии она посылает Екатерине подробное описание устройства лазарета.

Она свободно владеет четырьмя языками, хотя русский начала изучать только после свадьбы. Таков один из парадоксов аристократического образования в XVIII веке.

Впрочем, и позже случалось подобное. Л. Толстой в «Хаджи-Мурате» отмечает английский акцент у командира Куринского полка С. Воронцова — сына наместника Кавказа.

Но вернемся к портрету княгини.

Она состоит в дружбе с Вольтером и Дидро, пишет стихи и просветительские статьи, знает работу каменщика и умеет сложить стену, плотничает, поправляет священника, если он сбивается с канонического текста, сочиняет музыку, по-аптекарски готовит лекарства. И все это она делает не любительски, а профессионально.

Ее детство и отрочество прошли не совсем обычно. После смерти матери она воспитывалась в семье дяди. Кто знает, как сложился бы ее духовный облик, останься она с отцом, пустым, невежественным сенатором. Она жила в сельской усадьбе и в городе, и всюду ее любимыми друзьями стали книги из дядиных библиотек. Любимыми ее авторами были Монтескье, Вольтер и Буало. И это в четырнадцать лет! Вскоре она тщательно подобрала и собственную библиотеку — почти в тысячу томов. Превосходный круг энциклопедического образования!

Она многое знала и умела. В ней соединились образование, артистическая тонкость и владение ремеслами.

Отблеск петровской эпохи — «и мореплаватель, и плотник...» — светился в ее глазах.

Она едва ли не первая такая женщина в России. Она выводила женскую личность из патриархального затворничества.

Шли годы. Княгиня Дашкова вернулась на родину и кое-как, внешне залатав свои отношения с императрицей, стала по высочайшему рескрипту директором Петербургской академии наук и президентом Российской академии. Первая была средоточием точных наук, вторая — гуманитарных. Впоследствии они слились воедино.

Одиннадцать лет управляла княгиня Дашкова двумя академиями, и есть многочисленные свидетельства того, что исполняла она свои обязанности умело, достойно и принесла своей деятельностью большую пользу развитию русской науки и культуры.

Ей мы обязаны первым изданием полного собрания сочинений Ломоносова. Она пестовала составление грамматики и первого толкового словаря русского языка, редактировала «Собеседник любителей российского слова». В этом журнале она напечатала трагедию Княжнина «Вадим Новгородский» — произведение тираноборческое, антимонархическое, где главный герой обрисован как сторонник вечевого образа правления.

Теперь даже внешняя дружба с императрицей дала непроходимую трещину. Екатерина II была взбешена, приказала сжечь тираж трагедии. Екатерина Дашкова снова оказалась в немилости, и ее отставка приняла форму двухгодичного отпуска. В академию она уже не вернулась.

После смерти Екатерины II судьба Дашковой накренилась еще круче. Новый император Павел I не забыл ее роли в свержении отца, Петра III, когда молодая княгиня в гвардейском кафтане и сапогах со шпорами, обнажив шпагу, скакала в Петергоф.

Теперь она получила формальную отставку от всех должностей и повеление безвыездно жить в деревне.

В Петербург она вернулась только на коронацию Александра I, но уже не захотела остаться в столице, отказалась вернуться на свой прежний пост в Российскую академию.

Екатерина Дашкова — противоречивый, колючий, независимый характер, соединенный с глубокими разносторонними знаниями и органическим влечением к справедливости, правда, отнюдь не предполагавшим радикальных перемен в развитии государства.

Перед кончиной она хлопочет о высочайшем разрешении ее наследникам по линии мужа носить двойную фамилию. — Воронцовы-Дашковы.

При жизни сложный характер Дашковой был понят далеко не всеми. Да и после ее смерти не утихали споры об этой юной подруге Екатерины II, о превратностях ее судьбы, мотивах ее поступков.

Характер этих оценок подчас не был объективным, а зависел, в первую очередь, от отношения мемуариста, историка или литератора к тем царственным особам, с которыми пересекался жизненный путь Дашковой.

Известно, например, стремление талантливого романиста Г. Данилевского приукрасить русских венценосцев. Не будем говорить о «матушке государыне» Екатерине II. В своих преувеличенно восторженных эпитетах по ее адресу Данилевский совсем не одинок. Нужно было быть Пушкиным, чтобы тонко уловить свет и тени ее царствования.

Но вот похвалы и поиски привлекательных черт у Петра III и Павла I, чья мрачная репутация прочно определилась еще в дворянской историографии, не могли, конечно, не привести Г. Данилевского к отрицательным отзывам о Дашковой. Они как бы мимолетны, высказаны между прочим, но не один раз встречаются на страницах его романа «Мирович», хотя ее образ и не является центральным в повествовании.

В сохранившейся рукописи II и III частей романа есть варианты, не вошедшие в прижизненные издания. Трудно окончательно с уверенностью судить, какие из них были отвергнуты цензурой, а какие исключены самим автором. Во всяком случае, там можно обнаружить прямо-таки злостные наветы на Дашкову, бесспорно искажающие ее характер. Хотя бы такой:

«— Чем могу Вас отблагодарить за оказанную услугу, — спросила Екатерина Дашкову, — облегчите, Катерина Романовна, мою душу, столько, согласитесь, обязанную Вам.

— Чтобы сделать меня счастливейшей из смертных, немного нужно, — притворно почтительно и сентиментально ответила Дашкова. — Будьте матерью России... А мне позвольте навеки пребыть Вашим другом...

Екатерина горячо обняла ее. Это, впрочем, не помешало Дашковой, вопреки ее горячайшим увереньям, через месяц выпросить себе у императрицы и получить «за отменные отечеству услуги» пособие в двадцать четыре тысячи рублей».

Здесь все не похоже на действительность. В натуре Дашковой было намешано всякое, но меньше всего притворство да еще в то юные ее годы.

Что касается денег, то Дашковой, хотя она и нуждалась (нужно было платить долги мужа-кутилы), не было необходимости «выпрашивать» у императрицы такую, в сущности, по масштабам двора, не очень уж значительную сумму.

Наоборот, именно в интересах Екатерины был денежный расчет с Дашковой за ее неоценимую помощь на пути ангальт-цербстской принцессы к русскому престолу.

Императрицу устраивала легенда «о божьем промысле», опустившем на ее главу царский венец. И что при этом значит самоотверженность близкого человека, если с ним можно учинить расплату серебром, переведя пылкость чувств в категорию оплачиваемой услуги? Этот расчет как бы подводил черту под прежними отношениями двух Екатерин и доставил Дашковой немало душевных страданий.

Герцен писал о ной: «Оттого-то, между прочим, что она верила и хотела верить в идеальную Екатерину, она и не могла удержаться в милости». И дальше Герцен говорит о ее государственном уме, об ее прямоте и нравственной честности.

Итак, когда-то я открыл для себя подробности жизни Екатерины Дашковой, просто желая установить, кто такие Воронцовы-Дашковы, в каком родстве они состоят, кем приходятся одному из героев Бородинской битвы Михаилу Воронцову, командиру сводной гренадерской дивизии, которая вместо с дивизией генерала Неверовского так блестяще обороняла Семеновские флеши и Шевардинский редут на поле Бородинской битвы.

И оказалось, что этот Воронцов, впоследствии новороссийский губернатор и наместник Кавказа, — сын младшего брата Екатерины Дашковой, Семена Романовича, того самого, что стал русским послом в Лондоне и так точно предсказал в послании к сыну ход и исход войны 1812 года.

В одном из писем другому своему брату Дашкова вновь и вновь, подтверждая свое решение избегать придворной жизни, оставляла за собой лишь возможность «своим опытом или какими-нибудь советами быть полезной родине и оказать еще несколько услуг сыну или нашему племяннику».

«Наш племянник» и есть М. С. Воронцов. В дни, когда Дашкова писала это письмо, он был еще юношей. Таким образом, у начала его карьеры, в числе тех, кто ворожил молодому родовитому и образованному аристократу, была и знаменитая его тетка, обломок отшумевших эпох, женщина, впитавшая петровскую страсть к русскому просвещению.

А откуда же пошла ветвь Воронцовых-Дашковых? Незадолго до своей кончины Екатерина Романовна хлопотала о высочайшем разрешении одному из ее наследников, сыну ее двоюродного брата, носить двойную фамилию. Может быть, она чувствовала себя столько же Дашковой, сколько и Воронцовой. И хотела, чтобы фамилия Дашковых не исчезла из списков русской знати, поскольку к тому времени сына ее уже не было в живых и роду Дашковых суждено было оборваться. Просьба княгини была удовлетворена. Таким образом и возникли Воронцовы-Дашковы.

Ну хорошо, и что же все это обозначает? Ровным счетом ничего, кроме желания автора познакомить читателя с тем, как он накапливал нужные ему сведения, становясь сам себе историком.

Впрочем, можно сказать еще несколько слов.

Восторгаясь с отрочества русскими генералами двенадцатого года, в том числе и Михаилом Воронцовым, я знал о нем лишь то, что он так же, как и Багратион, был тяжело ранен и, может быть, даже погиб, как и его любимый начальник. У меня не было тогда повода специально изучать биографию Воронцова, в конце концов, не ровня же он был Суворову или Кутузову, чьи биографии я знал назубок.

Подробности жизни таких людей, как Воронцов, чаще всего узнаешь по встретившейся надобности. Такая необходимость появилась у меня во время нашей Отечественной войны. И я узнал об этой жизни многое, открыл в ной кое-что не только для себя. Нельзя сказать, что родство Дашковой и Михаила Воронцова ключевой факт русской истории XVIII—XIX веков. И когда я наткнулся на него, то не почувствовал себя Колумбом, открывающим неизвестную америку истории. Но, признаюсь, узнав сие, получил немалое удовольствие, представив себе — сразу и ясно — масштаб воронцовского рода в государственной системе России того времени.

Почти все они позволяли себе подчас ссориться с венценосцами. Один — канцлер империи при Елизавете, другой — русский посол в Лондоне, третья — подруга-сподвижница Екатерины II, четвертый — канцлер империи при Александре I и, наконец, лицо, мне хорошо известное по истории Бородинского сражения, будущий генерал-фельдмаршал и прочее — Михаил Семенович Воронцов.

Мне стал понятнее процесс формирования характера этого русского военачальника и вельможи и то, каким образом в нем уживались бесспорно суворовские взгляды на обучение и воспитание войск с надменностью царского сановника, делающего большую карьеру, каким он стал впоследствии, и то, почему ему было высочайше прощено его «антиаракчеевское вольнодумство» времен войн с Наполеоном, и как сформировался в нем этот аристократический либерализм, который был так свойствен его умной и образованной тетушке, не уберегший его, однако, от знаменитой эпиграммы Пушкина. Обо всем этом я уже подробно писал в другом месте.

Понял я также вновь и вновь, что единственный ключ, но только теоретически точный, но и действительно на практике открывающий секретные замки загадочных противоречий прошлого, есть ключ классового анализа.

Когда мы говорим о военно-дворянской фронде или о каких-либо раздорах русских вельмож с царями, то следует всегда помнить, что в конечном счете эти разногласия, хотя иногда и весьма существенные, происходили в своем кругу. И бунт Екатерины Дашковой не затрагивал ее монархических догматов.

Что уж говорить о других, если наш хрестоматийный любимец, обожаемый солдатами и поэтами многих поколений, в том числе и нынешнего, Денис Давыдов, отвечая отказом на предложение примкнуть к декабристам, заявил: «Укажите мне на русский бунт, и я пойду его усмирять».

Но вот однажды не усмирили. И теперь советские люди, листая страницы истории, имеют возможность, в отличие от принципа известной пословицы, все понимая, но не все прощая, снова ужаснуться крепостничеству, произволу, тирании во всех сословных, имущественных и прочих формах и дружески улыбнуться через века тем, кто и тогда обладал добрым сердцем, пылким характером и честным взглядом на жизнь, хотя бы и в пределах своего исторического зрения.

Но в то время подобная улыбка простолюдина была бы сочтена непочтительной, дерзкой вольностью и повлекла бы за собой наказание, может быть даже палками. И возможно, распорядилась бы о том и Екатерина Дашкова, матушка барыня в своем имении Троицкое.

А придя к такому вполне умозрительному выводу, я пошарил глазами на полках с книгами — кто бы его подтвердил. И, конечно, нашел. Писал же Герцен, неподкупный очевидец нравов прошлого столетия: «...Слуги лишены права улыбки в присутствии помещиков. Одни равные смеются между собой».

Так что возблагодарим судьбу за то, что живем мы в свое время.