"Сильные мести не жаждут" - читать интересную книгу автора (Бедзик Юрий Дмитриевич)

14

Вновь назначенный комбат, который должен был сменить Зажуру, появился неожиданно. Это был широкоплечий, крепко сложенный майор, с широким, добродушным, открытым лицом, испещренным мелкими морщинками. В нем с первого взгляда угадывался бывалый фронтовик, из тех, что успели как бы сродниться с войной, с солдатами, с окопами и превосходно чувствовали себя в любой обстановке.

Майора в немалой степени удивило, что он встретил Зажуру с незажившими ранами на передовой, в блиндаже, а не в светлой и теплой госпитальной палате.

— Нам, дорогой товарищ, еще воевать и воевать. Напрасно вы пришли сюда с этими бинтами, — сказал, он Максиму с грубоватой прямолинейностью, бесцеремонно глядя на подвешенную на тесемке его раненую руку, обернутую грязным бинтом. — Меня за войну шесть раз ранило. В прошлом году в Воронеже доктора даже перевязывать не хотели. Говорят, позже, дескать, перевяжем, сейчас нет времени. А я вижу, чувствую, просто не хотят на меня попусту время тратить. И такая меня взяла досада, как закричу: «Перевязывайте, черти полосатые! Я жить хочу!» Ну, конечно, сделали перевязку, успокоили. Отлежался я тогда в госпитале на совесть, дорогой товарищ! До полного излечения. Поел, попил, отоспался. Потом еще и дома побывал. Ну, а пришло время, опять стал воевать. Вот потому и говорю тебе, дорогой товарищ, напрасно ты с больной рукой в окопы залез.

Слово «залез» в устах майора прозвучало добродушно, безобидно, и все же в нем чувствовалось что-то схожее с упреком: тебе, дескать, дорогой товарищ, не место здесь, отправляйся-ка ты долечиваться подальше в тыл!

— Я не по своему желанию пришел сюда, товарищ майор, — не скрывая обиды, ответил Зажура. — Я выполнял приказ старшего командира. И, как видите, дело свое мы сделали.

— Вы что, обиделись, дорогой мой? — искренне удивился майор, перейдя неожиданно на «вы». Дружески положив обе руки на плечо Зажуре, он усадил его на деревянный ящик из-под снарядов. — Слушайте, у меня есть бутылка французского вина. Правда, дрянь, медок, но все-таки давайте выпьем для знакомства. Где ваш ординарец? Эй, солдат, принеси посудины! Да быстро! — Он извлек из кармана бутылку с яркой этикеткой, откупорил и, когда солдат принес кружки, разлил в них поровну вино. Свою порцию опрокинул в рот одним глотком, даже не чокнувшись с капитаном. — Сволочи эти немцы! В котле сидят, а в благородных играют: французское вино… Ну ты, браток, право, не обижайся! Иди сейчас к какой-нибудь тетке в село, она тебе баньку устроит по-нашему, по-сибирски… Это, дорогой мой, роскошь в нашем положении. Пойми, я, может, расцеловать тебя хотел за то, что ты промучился ночь в этих окопах, и был бы рад воевать вместе с тобой, но жаль твою молодость, жаль видеть тебя такого, в бинтах. Оттого и злость разбирает.

Из траншеи, что начиналась сразу за входом в блиндаж, послышался громкий оклик, затем хохот и тяжелые шаги. Приподняв плащ-палатку, в блиндаж протиснулся солдат-ординарец.

— Товарищ капитан! Там наши шпиона поймали, от немцев шел, — доложил он.

— Ведите сюда.

— Вот он! — не без гордости сообщил вернувшийся через минуту солдат, держа за ворот кожушка что-то сгорбленное, скрюченное, в большой заячьей шапке-ушанке.

Задержанный сдвинул шапку на затылок. Зажура пригляделся и чуть не ахнул от неожиданности: перед ним был отец Зоси, лесник Становой.

— Напрасно вы его задержали, — засмеялся Зажура. — Никакой это не шпион, а партизан из села Ставки. Я его знаю.

— А зачем он к немцам ходил? — покосился на Станового солдат. — Он же от немцев шел, товарищ капитан!

Обладатель заячьей шапки с радостным оживлением бросился к Зажуре.

— Вы!.. Вы, товарищ капитан, не обращайте внимания на его болтовню, — кивнул он в сторону солдата. — Я шел с задания, возвращался к своим. До села всего километра полтора оставалось. Ну, думаю, пронесло, слава богу, остался живой, а тут вдруг мне под бок автомат: «Стой, буду стрелять!» У меня секретное поручение, товарищ капитан.

Зажуре почему-то было горько смотреть на старика. Что осталось от прежнего, всегда чисто выбритого, хорошо одетого лесника, каким он помнил его с довоенных лет! Тогда Становой с гордым видом разъезжал на линейке, в коричневых высоких сапогах, в белой вышитой украинской сорочке. Зимой появлялся в селе на запряженных парой ярко окрашенных санках, в старинной добротной шубе на лисьем меху. А сейчас!..

— Я Зажура! Не узнаете меня?

Становой от неожиданности вытаращил глаза и на миг как бы остолбенел.

— Товарищ капитан!.. Максим Захарович!

— Ну вот что, товарищ Становой, — решительно и немного насмешливо сказал Максим. — Сейчас я иду в село и забираю вас как свой трофей. И скажите спасибо, что встретились со мной, а то ведь солдаты народ недоверчивый, особенно к тем, кто от немцев приходит. — Обернувшись к майору, он спросил: — Вы, надеюсь, не станете возражать, товарищ майор, если я возьму его с собой?

— Бери, дорогой товарищ, — махнул рукой комбат. — Мне сейчас не до допросов-расспросов. Сами разберетесь там, что к чему.

Подписав акт о сдаче батальона майору, Максим вместе со Становым направился в село.

— А теперь давайте поговорим по душам, — остановил он лесника возле покосившегося плетня. — Скажите правду, что стало с партизанским отрядом, когда атаковали аэродром?

Мог бы спросить яснее: кто виноват в разгроме отряда? Однако удержался.

Лесник пожал плечами, скорбно сузил глаза. О бое за аэродром он, истинный бог, ничего не знает. Он был тогда далеко от отряда, ходил на задание, а вернулся — никого не застал. Сам едва не попался к немцам. Бог весть, как вырвался.

— Где тогда была Зося?

— Кто ж ее знает! — Сухонькое лицо лесника сделалось печальным. — Она тебе вроде женой приходится, а как там у вас вышло, мое дело сторона.

— То, что было, кончилось. Хватит! Я о другом спрашиваю: где она была, когда партизаны атаковали аэродром?

— Хватит так хватит, меня это не касается, — продолжал Становой. — А где была в ту пору Зоська, не знаю. Я давно ее не видел. — Лесник осторожно старался освободить плечо от крепко сцепленных пальцев Зажуры. — Будь добр, отпусти ты меня, Максим. Срочно нужно к начальству. Я же говорил, что у меня секретное задание.

— Хорошо, идите, — отпустил Максим лесника. — Крепко вы тут напартизанили.

Становой поправил на голове заячью шапку и зашагал вдоль улицы, обходя стороной лужи.

Зажура долго смотрел ему вслед. «Чудно у тебя выходит, дорогой тестек: «не знаю», «не ведаю». Не поешь ли ты вместе с дочкой немецкую песню?»

Теперь все его мысли сосредоточились на одном: что произошло с отрядом в ту страшную ночь? Кто предал партизан? Спасся Задеснянский — его вынес из-нод огня Василек. Осталась Зося, хотя тоже была в отряде, участвовала в бою. Жив старый лесник, отец Зоей. Не все, конечно, погибли. А старик что-то хитрит, прикидывается простачком.

Максим стал вспоминать, что говорил Задеснянский о Зосе. Мало, очень мало рассказал он. Зося сообщила Павлу и Задеснянскому о провале ставкинского подполья и предупредила, что немцы усилили охрану аэродрома. Значит, кто-то выдал им замысел партизан. Может, она и выдала? Тогда почему предупредила? Нелогично. А ее отец? Он, говорят, хорошо, честно воевал, был надежным связным. Но почему Павел не поверил Зосе? Почему не отменил намеченную операцию по нападению на аэродром? Хотя, по словам Задеснянского, сначала отменил, а в конце дня сказал: атакуем! При этом недвусмысленно намекнул, что не всякому слову нужно и можно верить.

«Может, вообще лучше не вмешиваться в это дело? — мелькнула в мозгу Максима безвольная мысль. — Пусть занимаются следственные органы. Они докопаются до правды, найдут виновных. Найдут и покарают предателей».

От этой мысли у него защемило в груди.

«Найдут предателей!..» А кто они, эти предатели? В конце концов, предал кто-то один. Следственные органы тоже могут ошибиться. Люди могут назвать случайно или по злому умыслу десятки тех, кто невиновен, и на них тоже падет ядовитая тень подозрения. Может случиться так, что слухи о Зосе подтвердятся, и тогда оправдается гнев матери.

Гнев матери!.. Как он мог усомниться в ее словах? Может, Зося и не предательница? Но ведь она путалась с немцами, угождала им. Возможно, действовала по заданию подпольщиков? Тогда почему Задеснянский не сказал об этом? И Плужник промолчал. Они-то должны знать истину. И, безусловно, знают, но, видно, не хотят сказать.

Максим собрался было повернуть к своему дому, когда неподалеку остановился грузовик с крытым кузовом. Зажура подошел к нему: может, водитель не знает, куда дальше ехать, заблудился? Из кабины, приоткрыв дверцу, выглянул генерал. Максим сразу узнал его — это был Рогач, командир дивизии, с которым он выехал из госпитального городка на бронетранспортере.

— Скажите, капитан, до немца еще далеко? — спросил генерал и вдруг улыбнулся, вышел из машины. — Зажура! Ты что тут бродишь?

— Товарищ генерал! По вашему приказанию…

— Помню, помню! — приветливо сказал Рогач, похлопав Максима по плечу. — Помню, капитан! Молодец! Майор Грохольский представил тебя к ордену. Говорит, вчера ты тут чуть ли не батальон сформировал из местных жителей. И дрался на славу.

— Все сформировалось само собой, товарищ генерал, — скромно улыбнулся Зажура. — Батальон сделал все, что мог. Да летчики помогли: сначала штурмовкой с воздуха, потом пулеметами на земле.

— И об этом знаю, капитан. Молодцы!.. А я вот с немцами приехал, с коммунистами. Пусть потолкуют со своими соотечественниками. Пока по радио, а потом пошлем парламентеров к окруженным. Как думаешь, пойдут на капитуляцию?

Зажура вспомнил утренний бой, атаку немецких танков, вспомнил, с какой яростью била по нашим окопам и по селу вражеская артиллерия, как рвались вперед эсэсовцы. Враг был еще сильным, дерзким, не терял надежды вырваться из котла.

— Вряд ли сдадутся добровольно, товарищ генерал, — серьезно, с нотками тревоги в голосе сказал Максим.

— Я тоже не очень надеюсь, но попробовать можно. Среди окруженных не одни эсэсовцы. Есть там, думаю, и другие немцы, есть, возможно, антифашисты. Они помогут. — Генерал оглянулся на стоявшего возле заднего борта машины человека в немецкой шинели. — Кстати, познакомься, капитан. Ефрейтор Курт Эйзенмарк, старый немецкий коммунист, один из руководителей подпольной группы в корпусе Штеммермана. Воевал в Испании.

Немец подошел, отдал честь. Он любил порядок, привык к дисциплине и при случае умел с блеском показать эту привычку, которая высоко ценилась в верной прусским традициям фашистской армии.

— Будем знакомы, товарищ капитан! — сказал он, приложив руку к пилотке. При этом его розовощекое, полное лицо осветилось приветливой улыбкой.

«Курт!.. Курт Эйзепмарк! Где я слышал эту фамилию?» — Зажура долго и серьезно смотрел в голубые, улыбающиеся глаза немца.

Генерал, уловив в его взгляде что-то необычное, догадался:

— Вы, кажется, знакомы?!

Максим молча сделал шаг вперед, протянул немцу руку, тепло, с удовольствием пожал его полную ладонь.

— Так точно, товарищ генерал, знакомы. Давно знакомы. Встречались в Лориане, во Франции. Вы помните меня, Курт? — спросил он немца. — Помните Лориан, гостиницу?

— Я, я! — отозвался Эйзенмарк. Удивительная встреча!

Собственно, ничего удивительного не было. Наверное, правду говорят, что земля тесна. Тот, кто много путешествовал, знает это по собственному опыту. Вчера он, Максим, случайно встретил бельгийца Ренна, а сегодня — новая неожиданная встреча с Эйзенмарком. Их пути вновь скрестились. Общие дороги, общая борьба друзей.

— О, нет! Леопольд Ренн не есть мой друг, не есть мой товарищ. Он есть фашист, эсэсовец, — поспешно произнес немец.

— Ваш друг Ренн — фашист?! — удивился Зажура.

— Я, я!.. Ренн есть фашист, — повторил Эйзенмарк. — Плёхо, очшень плёхо, что он бежал. Его надо было стрелять.

Зажура вопросительно посмотрел на генерала. Тот хмуро свел брови. Он мог бы объяснить капитану, что случилось с эсэсовцем, мог бы назвать виновника происшествия, однако в глубине души считал виновником прежде всего самого себя: не раскусил фашиста, поверил его клятвам. Не желая вдаваться в подробности, Рогач сухо бросил:

— Да, капитан, удрал валонец, недосмотрели.

С этими словами генерал повернулся к машине. Эйзенмарк отдал Зажуре честь.

— Хочу вас еще встречать, геноссе!

— Свидимся, обязательно свидимся.

Эйзенмарк перепрыгнул через лужу, подбежал к грузовику. Из-под брезента ему кто-то протянул руку. Машина тронулась и, разбрызгивая колесами грязь, поехала дальше.

Зажура долго смотрел ей вслед. Вдруг за спиной раздался крик, отчаянный, испуганный:

— Товарищ капитан! Там Зоська убила дядьку Плужника! Идите к леснику, товарищ капитан!

Обернувшись, Зажура увидел Василька верхом на взмыленной неоседланной лошади. Вначале он никак не мог сообразить, что случилось и чем так взволнован мальчик, а когда слова Василька дошли до его сознания, тот уже понесся куда-то дальше.

В ушах Максима звучало одно слово: «Зоська». Он должен пойти в дом лесника, его там ждут. Зоська. Вероятно, сама послала Василька разыскать его, Максима. Он должен идти к ней, идти немедленно.

«Она убила дядьку Плужника!..» Что это? Может, он не понял Василька? Нет! Ясно же слышал: она убила дядьку Плужника. Ноги вдруг отяжелели. По спине пробежал холодок… Она убила партизанского командира и теперь ищет помощи, оправдания. Просто и ясно. Он, Максим, — ее последняя надежда, он должен выручить, спасти ее от смерти.

Шагал вдоль улицы, точно ослепленный. В одном из дворов дымила солдатская кухня. К стене соседней полуразрушенной избы притулился танк, немного дальше — другой. Танкисты в комбинезонах, с перепачканными маслом лицами меняли траки гусениц… Сейчас он все увидит, все узнает. Он сам пристрелит ее, как последнюю тварь. Пусть не имеет? права вершить самосуд, но он все равно пристрелит. Потом будь что будет! Он должен наказать предательницу!

Вот и двор лесника. Большой, пятистенный дом из толстых бревен — настоящая лесная крепость. Сени из темных досок, высокие ворота.

Во дворе — ни души. Максим быстро прошел к высокому крыльцу с четырьмя точеными стойками, резным карнизом и крепкими, широкими ступеньками лестницы. Поднялся, дернул за ручку дверь. Закрыто изнутри. Вокруг тишина. Рванул со всей силой, с отчаянной злостью. Не поддается. Припал ухом к двери, замер, прислушался. В ответ — прежняя тишина. Забарабанил по двери кулаком с такой силой, что, кажется, задрожал весь дом.

Что, заперлась? Может, приготовила оружие? Ничего, красавица, откроешь! От людей и от ответственности не спрячешься за дверью!.. Зажура стоял на крыльце, слушал тишину, а сердце в груди стучало пулеметной очередью.

Заставил себя успокоиться. Обошел вокруг дома, заглянул в одно окно, в другое. Высоко, трудно дотянуться. Нашел чурбачок, встал на него, долго всматривался в глубь комнаты. Полумрак и тишина. Не мог же Василек соврать. Не такой он парень, чтобы обманывать. А может, сбежала вместе с отцом? Пока в лес, а там, глядишь, и к немцам. Не потому ли старик Становой так торопился? «Срочно нужно к начальству. У меня секретное задание». Может, в том и состояло «секретное задание», чтобы убить Плужника?

Зажура еще раз обошел вокруг дома, заглянул в каждую пристройку, в каждую щель. Богатый дом. Не дом, а полная чаша. Чего только тут нет! Здесь она жила вместе с отцом. Расти, дочка, красуйся кому-то на радость! С таким добром не пропадешь, найдешь себе мужа по душе!

Откуда-то послышался стон. Мгновение тишины, и опять стон, слабый, протяжный, вымученный… Стон умирающего.

Тут только Максим заметил след от дома к сараю. Дверь сарая была полуприкрыта. Вынув из кобуры пистолет, Зажура взвел курок и осторожно протиснулся в узкий створ. В нос ударил запах сена и смолистых, недавно нарубленных Дров.

Прерывистый, со всхлипами стон доносился из угла, Максим в полутьме сделал несколько шагов и увидел распластанное на земле тело — в кожушке и заячьей шапке. По шапке и узнал хозяина дома лесника Станового.