"Сильные мести не жаждут" - читать интересную книгу автора (Бедзик Юрий Дмитриевич)

15

После неудачного боя под Ставками Штеммермая и Блюме прибыли в ближайшее тыловое село, на запасной командный пункт корпуса. Генерал вновь обрел решительность. Приказал радисту вызвать по рации Лшшерта, отдал командиру «Валонии» распоряжение о продолжении атак. Майор Блюме, уже успевший поговорить с Гауфом по радио, осторожно напомнил генералу, что пехотный полк и эсэсовская бригада «Валония» под натиском советских танков оставили занимаемые утром позиции и отошли в глубь кольца окружения. Штеммерман не хотел верить. Он не допускал мысли о поражении. Но вскоре безразлично махнул рукой. Вспомнил утренний бой — и протрезвел. Все к черту! Конец! Никаких надежд! Он лег на койку, закинул руки за голову, устало закрыл глаза.

Блюме продолжал объяснять обстановку. Дивизия «Викинг» задержала продвижение русских танков, однако не исключено, что советские войска будут снова атаковать. Имеются и приятные вести. Только что получена радиошифровка от генерала Хубе.

— Где она? Покажите! — сразу оживился Штеммерман. Жадно впился глазами в листок бумаги. «Мои танки в Лысянке, — сообщал Хубе. — Ждите нас в ближайшие дни. Верю — сталинградская трагедия не повторится».

Штеммерман знал, что под командованием Хубе — семь танковых и несколько пехотных дивизий. Сила! Значит, еще не все потеряно, еще есть надежда. О, боже всемогущий! Штеммерман снова откинул голову на подушку. Теперь он готов был ждать, готов был перенести любые испытания.

Опять послышался голос майора Блюме — корректный, задумчивый, успокаивающий. Неторопливо шагая по просторной комнате, Блюме заговорил о мужестве генерала Хубе, о его рыцарской верности долгу. Разумеется, генерал Хубе не пожалеет сил, чтобы выполнить волю фюрера. Ему можно верить. Но, к сожалению, положение немецких войск на внешнем фронте кольца недостаточно надежно. Совсем не случайно танковая группа Хубе до сих пор находится в районе Лысянки и не может ни на шаг продвинуться вперед. По только что полученным сведениям, русские остановили ее продвижение.

— Как остановили? — не хочет верить Штеммерман. — Согласно утреннему донесению…

— Обстановка изменилась, герр генерал. Простите, что докладываю с некоторым опозданием. Еще утром, когда мы находились на КП майора Гауфа, поступило донесение о том, что русские нанесли по группе генерала Хубе мощный контрудар и принудили ее перейти к обороне в районе Лысянки. Они бросили туда новые резервы — танковую армию.

Штеммерман нервно потирает лоб, внимательно смотрит на своего адъютанта. Что он за человек, черт его возьми? Какому богу молится? Почему докладывает о положении группы Хубе только сейчас, спустя несколько часов? Почему не доложил сразу там, на КП майора Гауфа? Не хотел беспокоить? Может быть… Впрочем, какая разница! Все равно он, генерал Штеммерман, бессилен что-либо изменить. Однако майор Блюме ведет себя довольно странно. Докладывает спокойно, будто не произошло ничего особенного. Заботится о своем генерале. Утром вынес его, Штеммермана, из самого пекла… Умный, смелый, исполнительный, безусловно честный, преданный офицер, только немного идеалист. Штеммерман ловит себя на мысли, что Блюме нужен ему, очень нужен. Без него он не выдержит и дня в этом страшном бедламе. Правда, Блюме излишне прямолинеен и безжалостен в своих суждениях, но это лучше, чем низкое лицемерие, чем жалкая, пустая болтовня. В груди генерала неожиданно вспыхнула обида на Хубе, своего старого сослуживца. «Ждите нас в ближайшие дни!..» К чему напрасное обещание, если оно невыполнимо? Танковая армия русских!.. Неужели Хубе не понимает, что прорваться сквозь ее заслон невозможно?

В притулившейся в углу печке-голландке весело потрескивают сухие дрова. Яркие отблески пламени, причудливо изгибаясь, рисуют уродливые тени на стенах. Окна плотно завешены. В комнате теплый полумрак. Ночь погромыхивает канонадой, далекой, совсем не страшной, похожей на утихающий гром. Кажется, только что прошумела весенняя гроза и ушла за горизонт, как когда-то в Саксонии, в сонном местечке Бад-Шандау. Это было давно-давно, в дни беззаботного детства, в пору веселой юности…

Майор Блюме подошел к рации, приказал радисту подключить новые батареи, выпроводил солдата из комнаты. Светящиеся стрелки наручных часов майора показывали без пяти десять. Близилось время советских радиопередач для окруженных войск.

Генерал вроде спит. Или это только игра? Не услышит ли он ненавистные ему призывы?

Вдруг Штеммерман открыл глаза, повернул освещенное неровным розоватым светом лицо к майору.

— Включайте, Блюме. Я знаю все. Лишняя информация никогда не повредит.

В тоне — грустная насмешливость. Глаза из-под тяжелых надбровных дуг тянутся к зеленому ящику рации. Что это? Подозрение, проверка? Или на самом деле старику пришла в голову озорная мысль послушать русских?

Блюме вновь посмотрел на часы. Задумался. До передачи оставалось две минуты. Сейчас он, Блюме, услышит то, чего так долго, с таким напряжением ждал, ради чего его боевой товарищ Курт Эйзенмарк ушел за линию фронта. Гауф говорит, что переправился он удачно, даже помог русским отбить атаку эсэсовцев. Курт молодчина! Наверное, он уже встретился с друзьями из «Свободной Германии» и, как было условлено, сегодня обратится по радио к окруженным войскам.

— Включайте же, Конрад! Чего вы медлите?

Генералу не терпится. Он приподнялся на локте, и кажется, еще мгновение — сам возьмется за ручки настройки. В голосе уже не любопытство, а суровое, настойчивое требование. Лицо замкнуто-настороженное, хмурое. Седые брови сдвинуты.

Зеленый ящик сначала отозвался тихой мелодией. Затем она зазвучала громче, еще громче. Блюме с замиранием сердца слушал аккорды бетховенской «Аппассионаты». Мелодия разносится по всей комнате, кажется, по всему дому.

И сразу все стихло, будто по взмаху палочки невидимого дирижера. Все замерло. Слышно лишь, как высоко в темном небе, точно в потусторонней дали, грозно гудят моторами ночные бомбардировщики.

Секундный шорох в динамике, потом властный, ровный, уверенный голос. Где-то там, в ночи, сидящий перед микрофоном человек рассказывает о результатах утреннего боя. Рассказывает спокойно и деловито, как обычный радиокомментатор читает заранее написанный текст. Напоминает о мужестве и храбрости окруженных войск, отдает должное тем, кто утром пытался вырваться из железного кольца. Ничего не скрывает, ничего не приукрашивает. Говорит правду о понесенных немцами потерях, о сотнях оставленных на поле боя трупов. И скорбно, с болезненным удивлением: «Для чего все это? Зачем столько пролито немецкой крови? Чьим повелением обречена Германия терпеть безумство нацистов, быть символом позора и ужаса?»

Дужки седых бровей на генеральском лбу свисают, будто наплывают на глаза. Лицо темнеет. Штеммерман спускает на пол ноги в теплых шерстяных носках, смотрит в невидимую даль, растревоженный и разочарованный.

Он не хочет слушать! Он боится этих до боли правдивых слов! Ему кажется, что он слышит голос своих собственных сомнений, своего собственного отчаяния. Кто осмелился впустить в комнату это отчаяние? Генерал Штеммерман еще не собирается сдаваться в плен! Генерал Штеммерман был и остается верным своему воинскому долгу перед Германией! Для него долг солдата превыше всего!

Генералу сделалось душно. Он обеими руками схватился за воротник свитера и расстегнул его.

Выключить, немедленно выключить рацию, чтобы не слышать этой болтовни. Ничего не изменится! Правда останется правдой! Его собственный голос молчит, испуганно залег в груди загнанным зверем и не отваживается вступить в спор с сомнениями.

Опять тишина, короткий перерыв. И вновь: «Ахтунг! Ахтунг!»{[14]} Но теперь уже другой голос: властный, сухой, решительный.

— Комитет «Свободная Германия» передает экстренное сообщение. Завтра, восьмого февраля тысяча девятьсот сорок четвертого года, советское командование во избежание напрасного кровопролития предъявит окруженным немецким войскам ультиматум о безоговорочной капитуляции. Для передачи ультиматума в штаб командования окруженных войск будут посланы парламентеры. Немецкий национальный комитет «Свободная Германия» призывает всех солдат, офицеров и генералов в этот трагический час проявить гражданскую рассудительность и сделать все возможное для успешного завершения переговоров.

Опять минута тишины. Шорох в динамике. Затем торопливый, нервно-возбужденный голос:

— Друзья! Это я, ваш боевой товарищ Курт Эйзенмарк.

Вы слышите меня? Я заклинаю вас: Германия ждет своих сынов! Пора кончать грязную, кровавую войну, затеянную нацистами. Сдавайтесь в плен! В этом спасение. Спасайте себя, спасайте дорогую всем нам Германию!

Весело трещат в печке дрова. На стенах колышутся багряные отблески.

Генерал подошел к столу, протянул руку к зеленому ящику рации, пошевелил старческими, узловатыми пальцами. Хотел что-то сказать, но промолчал. Вновь лег на походную койку, с трудом проговорил:

— Воды, Конрад! И погасите свет… Не нужно света.

Блюме склонился над генералом, внимательно посмотрел на его страдальчески-бледное лицо, подал воды.

Штеммерман закрыл глаза и впал в тяжелое, болезненное забытье.