"Тысячи лиц Бэнтэн" - читать интересную книгу автора (Адамсон Айзек)

20 ТРИ ВЕЧЕРА В КАБУКИ-ТЁ

Конец декабря, воскресный вечер, девять часов — Миюки и Афуро сидят в кафе «Акрофобия». Над ними лабиринт блестящих улиц Кабуки-тё сплетается с людским карнавалом. Роскошные чуваки с рыжеватыми волосами и в кожаных плащах треплются по сотикам и рассекают на мотороллерах сквозь толпу; мимо надравшихся работяг вышагивают иностранки в шубах и кожаных сапогах по колено — огромная комедия людского круговорота. Обрывки русского, тайского, кантонского, вьетнамского и фиг знает еще какого вплетаются в грохот музыки из игровых галерей патинко; орут в мегафоны зазывалы, раскручивая сопурандо,[56] стрип-клубы, массажные салоны, караоке-бары, диско-клубы, джаз-бары, закусочные и простые старые добрые бары, которые превращают Кабуки-тё в самый оживленный район развлечений в городе, в стране и в целом мире.

Только что в состоянии головокружительного истощения Афуро и Миюки закончили слоняться по магазинам в Сибуя и Синдзюку в поисках новогодних подарков. Весь день девчонки провели в цирке неона и шума — толкаясь среди толп таких же покупателей, превративших улицы в массовый спектакль. Уже почти неделю девушки живут в Токио, и город оказался жутко дорогим, битком набит людьми и вообще срывает башню. И совсем не похож на Мурамура. Иными словами, Токио оказался именно таким, как они надеялись, за исключением дороговизны. Но Миюки на что плевать — она весь день не выпускает кредитку из рук, точно это волшебный ключ, отпирающий двери в тот мир, о котором она лишь мечтала.

Афуро и Миюки сидят у барной стойки, передними — раскрытый номер журнала «Виви» и два полупустых бокала водки с тоником. Листая журнал, Миюки тычет в разные прически — что покатит, а что нет. Назавтра ей идти к парикмахеру, и она размышляет, не обкорнать ли ей волосы ради того, чтобы найти работу. Прикурив сигарету, Афуро пожимает плечами. Журналы она терпеть не может, а о поисках работы ей не хочется даже думать. Пока что она взяла только один бланк заявления о приеме на работу — в кофейне «Колорадо», недалеко от их квартиры, — и не собирается его заполнять. Но она — соседка Миюки и ее лучшая подружка, так что надо хоть что-то вякнуть.

— Корнай лохмы, — говорит Афуро. — Снова отрастут.

— Думаешь, стоит?

Кажется. Миюки видит, что Афуро не в своей тарелке, и меняет тему, треплется об эксцентричных школьницах, которых они видели в Сибуя, — прикид словно прямиком с ведьмовского шабаша. Девчонки заказывают еще по водке с тоником, и Миюки спрашивает, что Афуро думает о бармене. Афуро отвечает, что особо о нем не думает. А вот Миюки говорит, что он милашка. Смахивает на Наоки, гитариста из «Синей истерики». Почему-то, услышав это, Афуро принимается хохотать.

Тут подваливает упомянутый бармен с конвертом в руках. Высокий чувак с длинными патлами чайного цвета, в синей футболке от «Моссимо» и коричневых шортах — и это посреди зимы.

— Извините, — говорит бармен. — Кто из вас Миюки?

— Вон она, — говорит Афуро. — А я — Афуро. Приятно познакомиться.

— Вот, для вас оставили, — говорит бармен, протягивая конверт Миюки. Та берет его обеими руками — жест на грани кокетства, думает Афуро. На конверте простая черная надпись — три слога хирагана складываются в «Миюки». Левушка поднимает глаза на бармена.

— Что это? — спрашивает она.

— Понятия не имею, — отвечает тот. — На барной стойке кто-то оставил. Там еще записка была — передать его девушке с… ну…

— Красивой улыбкой? — подсказывает Афуро.

— Точно, с красивой улыбкой, — отвечает бармен, хотя ясно как день, что он имел в виду родинку. — Вообще-то с красивейшей из улыбок.

Вспыхнув, Миюки оглядывает бар, но не понимает, кто же мог оставить конверт. Афуро тоже озирается и решает, что этот кто-то уже свалил. Еще один безнадежный лузер, околдованный черной родинкой, размышляет она. Может, всю дорогу от Мурамура до Токио за Миюки тащился один из одержимых извращенцев? Ясный пень, Афуро тоже тащилась за Миюки до самого Токио, но это совсем другой коленкор. Они же лучшие подруги.

— Ну что, открывать? — спрашивает Миюки.

— Нет, — отвечает Афуро. — Тащи его в полицию. Может, это бомба, «зарин», сибирская язва, фотки голого министра здравоохранения. Я бы это сразу властям сбагрила.

Смущенная Миюки шутить не настроена.

Дождавшись, когда свалит бармен, она разрывает конверт. Внутри — куча бумажек по десять тысяч йен. Громко ахнув, Афуро прижимает ладонь к губам. Внутри есть и письмо. Развернув листок, Миюки кладет его на стойку. В молчании девчонки читают послание, написанное тем же непримечательным почерком, что и имя на конверте:

И подпись — «Боджанглз».

Прочитав письмо еще раз, девчонки пересчитывают деньги. В конверте сто тысяч йен.

Март, воскресный вечер, девять часов — Миюки и Афуро в кафе «Акрофобия». В холодном вечернем воздухе эхом отзывается звон гулянки тремя этажами выше. Сезон цветения вишен, и по сверкающему лабиринту Кабуки-тё снуют орды празднующих наступление весны так, как не учат в школьном курсе по традиционным сезонным церемониям. Атмосфера праздничная — но в Кабуки-тё она всегда такая. Весело до отчаяния: на этой вечеринке слишком многие празднуют слишком многое, компенсируя то, что отмечать особо и нечего.

Афуро и себя относит к этой категории. Наконец она нашла работу — такую скучную, что даже думать об этом не хочется. Девчонка уже допивает третью водку с тоником и размышляет о том, что от четвертой, пожалуй, блеванет. Однако это не помешает ей заказать пятую, но об этом тоже думать не хочется. Положив на барную стойку кулак, Афуро опускает на него подбородок. Ладонью Миюки откидывает назад волосы — они теперь ниже плеч, струятся по спине.

Миюки уже получила от Боджанглза в общем и целом 480 тысяч йен. А взамен и делать ничего не пришлось — лишь отращивать волосы да еще купить определенное белое платье и как раз вчера заявиться в нем на работу. Боджанглза она в жизни не видела, даже по телефону с ним не говорила ни разу. По всему городу он оставлял для нее в камерах хранения письма и деньги, а ключи от камер доставляли курьеры и мальчишки на посылках. Эти письма приходили ей на работу, а еще на квартиру в Отяномидзу, где она живет вместе с Афуро. Миюки понятия не имеет, кто такой этот Боджанглз, и такое отсутствие любопытства и шокирует, и беспокоит ее подругу.

— Это неправильно, — говорит Афуро, выпрямившись и прикуривая сигарету. — Не зная, кто такой этот тип, ты не можешь просто брать капусту. Типа, он же точно извращенец какой-то. Маньяк, наверное, или еще кто похуже.

— Это безобидная игра, — отвечает Миюки.

— Ты не знаешь наверняка, — парирует Афуро. — Совсем не знаешь. Если он до сих пор ничего не сделал, это еще не значит, что так будет и дальше. Говорю тебе, этот чувак Боджанглз, кто он там ни есть, — долбанутый. И ты долбанутая, раз ему подыгрываешь.

Тут Миюки меняет тему и начинает рассказывать, как вчера в клуб «Курой Кири» заявился матерый клиент. Из всех девчонок в клубе выбрал Миюки, хотя девчонки сказали, что обычно он предпочитает сисястую иностранку Зоэ, которую за глаза все обзывают Дзо-но тити.[57] В натуре, когда он увидал Миюки, у него чуть глаза не выпали, и за всю ночь он и двух слов не выдавил.

— Как будто привидение увидел, — продолжает Миюки.

Под утро он отвалил ей огромные чаевые и обещал скоро вернуться.

Афуро стишком наклюкалась, и только через несколько дней она врубится, что вообще-то Миюки тему не меняла и разговор сошел на нет. В последнее время многие их разговоры сходят на нет. Несколько минут царит неловкое молчание, и тут Миюки решает поправить дело и затевает новую игру, которой научилась у девчонок в хостес-баре. Обычно Афуро от этой игры кайфует. Секунду Миюки оглядывает бар, потом выдает:

— Слева от тебя. Синий галстук, темные очки. Афуро смотрит на мужика и кривится:

— Корень лотоса.

— А тот? — кивает Миюки на другой конец бара, где сидит чувак, корчащий из себя растамана.

— Ножка от гриба шитаки.

— Серьезно? Я думала, редиска да икон. Как минимум.

— Не обольщайся мешковатыми штанами, — говорит Афуро. — Ножка от шитаки. Сморщенная.

Миюки заливается смехом, а растаман, заметив, что они пялятся на него, лыбится в ответ. Бедный идиот, думает Афуро. Выглядит как пугало огородное, в этой своей вязаной шапке и рубашке а-ля Боб Марли, наверное, даже траву ни разу не курил и не знает, что она только что сравнила его пенис с крошечным перезревшим грибом. Тут Афуро врубается, что, пожалуй, блеванет раньше, чем доберется до четвертой водки с тоником.

— А я? — спрашивает Итиро, появляясь за стойкой. Итиро — бармен в кафе «Акробофия», и Афуро вроде как в него втрескалась. Он высокий, волосы, как уже говорилось, длинные, чайного оттенка, и он вправду чем-то смахивает на Наоки из «Синей истерики». Сегодня на нем футболка с надписью по-английски «Миру — мир». Только из-за него каждый воскресный вечер Афуро позволяет Миюки затаскивать себя в этот крошечный подвальный бар. Проблема в том, что, похоже, Итиро больше западает на Миюки, чем на Афуро. Вечная проблема.

— Ты, Итиро? — мычит Афуро. — У Миюки спроси.

— Афуро! — отшатывается Миюки якобы в ужасе.

Перед этим пацаном Миюки вечно строит из себя невинную, прикидывается косноязычной инженю из Кансай, которая только-только сошла с пассажирского экспресса. Может, несколько месяцев назад примерно такой она и была, но несколько месяцев — это уйма времени. Миюки рассказывала Афуро, что с тех пор, как работает в «Курой Кири», она учится читать мужиков, ведь разливать напитки и вежливо трепаться с бюрократами средних лет — это лишь часть работы. Настоящая хостес выясняет, каков идеал женщины любого мужика, а потом из кожи вон лезет, чтобы стать таким идеалом, хотя бы на ночь. Эта часть работы — удивительна, все равно что быть актрисой, тележит Миюки. Афуро же думает, что, превращаясь во всех этих идеальных теток, Миюки так или иначе теряет себя. После приезда в Токио она слишком сильно изменилась. Может, они обе изменились.

— Ну? — спрашивает Итиро. — Чё скажете? Чё у меня в штанах?

Миюки, вспыхнув, опускает глазки.

— Выключатель, — выпаливает Афуро. — Малюсенький такой выключатель.

От этого намека Миюки вспыхивает еще больше и бьет Афуро по руке.

На секунду Итиро вешает нос, но вскоре приходит в себя и смеется. Девчонки тоже смеются, а потом вдруг Афуро всю себя заблевывает.

Июнь, воскресный вечер, девять часов, Миюки и Афуро — в кафе «Акрофобия». Наверху по адскому лабиринту улиц колошматит ливень, загоняя дрогнувших зазывал обратно в занюханные бары и грязные массажные салоны, где нелегалки из Таиланда и с Филиппин за месяц зашибают капусты больше, чем за год дома. Отчаянные же зазывалы торчат на улице — мелкие пешки в индустрии эякуляции, пытаются стойкостью впечатлить боссов якудза или триад. Сквозь шум дождя они рявкают в мегафоны, объявляя цены в минутах и телках. И есть кому их услышать. По узким улочкам льются безликие армии под масляно-черными зонтами, в которых отражается рвущийся со всех сторон неон. В Кабуки-тё грустный парад бесконечен.

Афуро не знает, за каким хреном она по-прежнему каждое воскресенье сюда таскается. Теперь весь этот отвратный район просто вгоняет ее в депрессняк. И многое другое — тоже. На личном фронте сплошной отстой, а работа — об этом ей даже думать не хочется. Но сегодня Афуро вообще не грузится собственными проблемами. Сегодня из головы не идет Миюки.

Они девять недель не встречались по воскресеньям, чтобы побухать, даже не общались. Афуро пыталась найти подружку, даже заявилась к ней на работу — и узнала, что почти два месяца назад Миюки свалила из клуба «Курой Кири».

И все равно каждый воскресный вечер Афуро тащится в кафе «Акрофобия» — приходит в одиночестве, но уходит не всегда одна. Незачем сюда ходить, говорит она себе. Особенно теперь, когда пацан, смахивающий на гитариста «Синей истерики», нашел работу в мелкой фирме по графическому дизайну и сделал отсюда ноги. Афуро клянется, что сегодня — последний вечер в кафе «Акрофобия». Она уже четырежды в этом клялась.

И кто же сегодня заваливается в бар? Старая подружка Миюки.

Сначала Афуро ее почти не узнает. На Миюки шикарное вечернее платье и дорогущие шузы — и то и другое, считай, пропало из-за дождя. Шея обмотана ниткой влажного жемчуга, на запястье искрится серебряный браслет. Ни зонтика, ни даже плата. Лицо облеплено мокрыми патлами, которые, словно тряпка, свисают на спину.

Выдавив улыбку, Афуро машет рукой. Миюки едва ли замечает, но пробирается к бару, оставляя за собой мокрый след, будто каина или слизень. Народ вокруг пялится, а в углу, точно бухая ослица, орет китаянка.

Когда пару месяцев назад Миюки съехала с квартиры, Афуро разозлилась. В конце-то концов, они вместе приехали в Токио, и она типа лучшая подруга Афуро. А лучшие подруги не сваливают вот так, с бухты-барахты, без объяснений.

Конечно, Миюки более или менее отмазалась.

Она нашла патрона. В хостес-баре Миюки подцепила мужика старше себя, важного чувака с кучей бабла. Он водил ее по лучшим ресторанам в Гиндза и поселил в пентхаусе в Аояма. Больше Афуро из Миюки ничего не вытянула про нового любовника, или, как Миюки больше нравилось, нового патрона. Сваливая, Миюки только это и рассказала, но Афуро и сама доперла, что за тип этот патрон. Какой-нибудь старикашка, оядзи[58] в скучном костюме и с высокомерной мордой, и воняет от него плесенью. Такие с детства ходят в правильные школы, щелкают экзамены как орехи, а предков своих знают вплоть до обезьян. Патрон, фыркала Афуро: как будто Миюки гейша или художник времен Ренессанса.

Но сегодня Афуро заставит Миюки разговориться.

— Охренеть, да ты глянь на себя, — выдает она, когда Миюки усаживается. — Чё, твой милок зонтик зажал?

При этом Афуро улыбается, но Миюки словно оглохла. По щекам размазалась тушь, под глазами мешки, накрашенные губы распухли и потрескались. А еще она скинула фунтов десять, которых у нее, если на то пошло, изначально и не было. Все еще хуже, чем ждала Афуро.

Афуро заказывает им обеим по водке с тоником. Новый бармен — пацан по имени Кэндзи. В простой голубой рубашке, короткие темные волосы, ни на кого не смахивает. Пока он принимает заказ, Афуро замечает, что Кэндзи пялится. Не на нее, а на Миюки. И пялится он не потому, что она выглядит так, словно ее кошки трепали, — он на родинку глазеет. Сжав зубы, Афуро стискивает зажигалку. На мгновение вспыхивает образ — вот она щелкает зажигалкой под родинкой Миюки и слушает, как шипит и щелкает горящая плоть.

— Ты на потопшую крысу смахиваешь, — говорит она Миюки.

В ответ та слабо улыбается:

— Ты просто завидуешь.

— Я серьезно. Паршиво выглядишь. Что, блин, творится?

— Разве не ясно? — спрашивает Миюки. — Под дождь попала.

Тут приносят коктейли. Афуро прикуривает, Миюки тянет руку, вынимает сигарету у Афуро изо рта и затягивается сама. Пальцы у нее белые, карандашно-тонкие, от сигареты почти не отличишь. С каких это пор Миюки курит? Молча Афуро прикуривает новую сигарету.

— Слушай, одно мне скажи, — просит она. — Это Боджанглз?

Рассеянно глядя на бар, Миюки качает головой.

— Но ты с Боджанглзом еще не развязалась? Он все еще дает тебе бабки?

Рассеянно глядя на бар, Миюки кивает.

— А твой патрон, он-то кто?

Миюки рассеянно глядит на бар.

— Его зовут Накодо.

— Нда? И какой он, этот Накодо?

— Прошу тебя.

— Я за тебя беспокоюсь, — говорит Афуро.

Миюки закрывает глаза.

— Так дальше нельзя, — продолжает Афуро. — Может, я лезу не в свое дело, но мне плевать. Ты не видишь. Не видишь, что с тобой стало с тех пор, как мы сюда приехали. Ты превратилась в кого-то другого, может, ты этого и хотела. Но, Миюки, я твоя лучшая подруга. И во всем этом идиотском городе всем начхать на тебя, кроме меня, сечешь? И этому извращенцу начхать, который тебе платит, чтобы ты лохмы отращивала, и этому Накодо, которому ты продаешься. А именно этим ты и занимаешься, понимаешь ты это или нет. Если хочешь этого — отлично. Ноты глянь на себя, Миюки. Глянь хорошенько и подумай, счастливее ли ты сейчас.

Афуро знает, что сказала слишком много, что, не будь она бухая, и рта бы не раскрыла. Но ей плевать. Она рада, что высказалась, и готова подписаться под каждым словом. Странно, но Миюки совсем не расстроилась.

— Афуро, он хочет на мне жениться.

Афуро оглушена не только новостями, но и этим безжизненным сухим тоном. Ни тени радости, ни иронии — ничего. Глаза у Миюки по-прежнему закрыты, и она, точно ребенок-аутист, качается на табуретке туда-сюда.

— Бред какой-то.

— Нет, правда хочет.

— Миюки, ты чокнутая, если хоть задумаешься об этом.

— Он меня любит. Бедняжка Накодо в натуре искренне меня любит.

— А ты его?

Миюки открывает глаза:

— Ты не понимаешь.

— Так объясни мне, — говорит Афуро. — Расскажи, что с тобой творится.

Но Миюки молчит.

И Афуро тоже молчит до конца вечера. Они обе лишь тянут водку с тоником и пялятся в пространство. Через час Миюки встает и, шатаясь, выбирается из бара. Афуро размышляет, не окликнуть ли ее, но толку? Сказать-то нечего.

Афуро осталась торчать на барной табуретке. Закрыв глаза, девушка вспоминает, как в детстве на Золотой Неделе[59] она с семьей ездила на пляж Кацурахама. Она помнит, как босиком стояла на песке, а прибывающие волны щекотали ей ноги. Но сейчас она вспоминает отлив, когда все точно неподвижно повисает в тишине. Ногами она ощущает, как убегает вода. Афуро вспоминает, как закрывала глаза и слушала чаек, несущихся по небу, и уходящие волны — будто весь мир мало-помалу отдаляется, выскальзывает из-под ног.

Афуро встает, ковыляет через бар и взбирается по лестнице на улицу. Дождь прекратился. Словно повис в воздухе — влажный занавес, готовый упасть, окутал город.