"Вся ночь впереди" - читать интересную книгу автора (Вейр Тереза)

Глава 4

Остин, сидя в кресле на колесах, смотрел в окно больничной палаты.

Итак, она возвращается.

Он не хотел ее видеть.

Он опустил глаза, посмотрел на свое беспомощное тело, обряженное в зеленую больничную пижаму, на неподвижную левую руку и сделавшиеся будто деревянными ноги.

Он не хотел, чтобы она его видела таким.

Остин находился в больнице вот уже восьмой день и хорошо изучил здешний распорядок. Завтрак в семь. После завтрака его отвозят в кабинет терапии – местечко, надо сказать, не из приятных. Там полно таких же бедолаг, как он, волею судьбы низведенных до состояния идиотов.

Остин терпеть не мог калек и прочих обиженных богом существ. Тем труднее было для него переносить свое нынешнее состояние.

В кабинете терапии медбрат пытался научить его заново стоять на негнущихся ногах. Потом логопед старался восстановить его речь, а другой врач учил его делать основные, присущие человеку движения.

Остин даже не пытался освоить всю эту премудрость и указаниям врачей не следовал. Прежде он ничьих приказов не выполнял, а сам раздавал указания.

Кроме того, ему казалось, что все это абсолютно бесполезно.

Ему говорили, что многие оказавшиеся в его положении люди после реабилитационного курса достигают почти полного выздоровления. Но Остин знал одного парня, который после перенесенного инсульта так никогда и не научился ходить и разговаривать.

И стал овощем.

Остин – в который уже раз! – с отвращением оглядел себя.

Ужас.

Ну почему Эми не захотела ухаживать за ним сама и вместо этого позвонила своей матери?

Вспомнив, в каком беспомощном состоянии нашла его Эми, Остин поморщился…

Он отправился кормить птиц. За последний год он стал знатоком в этой области. Научился даже составлять специальные смеси из разных семян и биодобавок, которые привлекали редкие виды птиц.

Он уже успел наполнить семенами несколько кормушек, когда его взгляд упал на одинокий розовый куст, который Молли по неизвестной ему причине не выкопала и оставила расти в разоренном садике. Остину пришло в голову, что куст было бы неплохо полить. Он подошел к колонке, включил воду и взялся за шланг.

Именно в этот момент он ощутил, что его тело стало неметь. Такое с ним уже случалось, но он не придавал этому значения. На этот раз онемение было куда сильнее, чем прежде: он перестал чувствовать свое тело и рухнул на землю.

Остин не знал точно, сколько пролежал на земле. Несколько часов, не меньше. Солнце село, и в садике стало темнеть. Он лежал на спине, устремив глаза в небо, на котором начали уже проступать звезды. Потом налетел ветер, который принес с собой облака, затянувшие звезды сплошной пеленой.

«Я умираю», – отрешенно подумал Остин.

Его затухающее сознание рождало образы прошлого. Перед его мысленным взглядом предстала маленькая Эми. Она была в своем любимом алом с синим свитерке и короткой юбочке. Потом Остин подумал о Мелинде: вспомнил, как он подбрасывал ее в воздух. Кроха при этом радостно верещала. Потом его мысли вернулись к Молли.

«Почему? – задавался он вопросом. – Почему ты от меня ушла?»

А потом он провалился не то в сон, не то в беспамятство…

Он пришел в себя от холода. Его одежда промокла насквозь, а тело сотрясалось от озноба. Лежавший на траве рядом с ним шланг продолжал извергать из себя потоки воды. Остин сделал попытку подняться, но ему не удалось пошевелить даже пальцем. Тогда он собрал все силы и дал себе команду: «Встать!» Ничего не помогло. Посланные его мозгом сигналы до конечностей не доходили.

Достоинство всегда играло важную роль в существовании Остина. Он считал, что человек должен идти по жизни с высоко поднятой головой.

Остин часто думал о смерти. Не о том состоянии, которое наступало после того, как душа расставалась с телом, а о процессе перехода в лучший мир. Больше всего его занимало, как он умрет и как будет выглядеть, когда его найдут. По некотором размышлении он решил, что в его распластанном на мокрой земле теле нет и намека на достоинство, и это неприятно его поразило.

Пошел дождь. Резкие поначалу капли довольно быстро сменились холодными, как лед, струями. Мрачная ирония того, что с ним происходило, заставила его рассмеяться в голос. Его частично парализованное горло издавало при этом страшные каркающие звуки, в которых не было ничего ни от смеха, ни от его прежнего голоса.

По этим ужасным звукам Эми его и нашла.

Остин не чувствовал левой руки и ноги. Левая часть его лица тоже ничего не чувствовала и оставалась неподвижной, как античная маска. Казалось, ему сделали сильнейший обезболивающий укол.

Когда его внесли на носилках в машину «Скорой помощи» и повезли в больницу, он вцепился правой рукой в запястье Эми и заплетающимся языком пробормотал:

– Только не говори матери…

Это была последняя фраза, которую ему удалось произнести.

Теперь, сидя у окна и озирая больничный двор, Остин раздумывал об этом своем указании, которое дал Эми. О том, в частности, что дочь вряд ли его исполнит. Она терпеть не могла подчиняться указаниям, от кого бы они ни исходили.

За спиной у него скрипнула дверь.

Кто это? Молли?

Остин очень надеялся, что это не она.

Он автоматически, позабыв про свой паралич, попытался было подняться с кресла, но у него, конечно же, ничего не получилось.

Между тем в комнате кто-то был, только Остин не знал, кто именно.

Он попытался взглянуть на себя глазами Молли, и его охватил стыд. Он был жалкой пародией на мужчину, настоящей развалиной. Беспомощный, прикованный к креслу-каталке, бессловесный. Остин попробовал было упросить медсестру пересадить его в обычное кресло, но она просто-напросто не поняла, чего он хочет.

– Здравствуй, Остин.

Все-таки это была Молли.

Он сразу узнал ее голос и испытал сделавшуюся уже привычной душевную боль. Молли оставила его, даже не посчитав нужным лично сказать ему об этом. Остин решил, что при сложившихся обстоятельствах ему следовало бы ее возненавидеть.

Смотреть в ее сторону он, во всяком случае, не захотел. Он даже не подал виду, что слышит ее или отдает себе отчет о ее присутствии в палате. Остин решил, что, если будет ее игнорировать, она скоро уйдет.

В комнате воцарилась тишина.

Он замер, прислушиваясь.

Неужели она и впрямь ушла?

Очень медленно он повернул голову и увидел стоявшую у двери незнакомку.

Это Молли? Его Молли?

Не может быть.

Остин смигнул и впился взглядом в стоявшую у дверей женщину.

Да, это его блудная жена.

Вернее, ее улучшенная копия. Она помолодела, похорошела, кожа ее была покрыта ровным золотистым загаром, а волосы отсвечивали медью. Они имели тот же самый неуловимый красноватый оттенок, как в годы ее юности.

Похоже, жизнь без него пошла ей на пользу. За то время, что они не виделись, она здорово помолодела, а вот он – сильно сдал. Поседел и похудел – это не говоря уже обо всем остальном.

Неожиданно он уловил незнакомый ему запах и понял, что это пахнут духи, каких у нее прежде никогда не водилось. Уж слишком этот новый аромат был чувственным, вызывающим и экзотическим.

Так вот какими духами она теперь душится…

В первый год их женитьбы он подарил ей духи на Рождество. Это были не просто духи, купленные в магазине, а духи, которые он заказал специально для Молли, заполнив предварительно особую анкету. Там было необходимо описать внешность и указать индивидуальные черты человека, кому эти духи предназначались. На основании этой информации парфюмер разрабатывал духи, предназначавшиеся для конкретного клиента – в данном случае для Молли. Остин до сих пор помнил их аромат, в котором было что-то от запаха душистого мыла, наводившего на мысль о свежести и чистоте.

Помнится, Молли тогда подарила ему сшитую собственноручно рубашку. Рукава у нее были слишком коротки, манжеты – тесны, а под мышками жало. Он надел ее только раз – чтобы доставить Молли удовольствие, а потом повесил в шкаф и благополучно о ней забыл. Но Молли о своем подарке не забыла. Когда она спросила его, почему он не носит подаренную ею рубашку, Остин ответил, что она не подходит ему по размеру и он выглядит в ней, как пугало.

Молли расплакалась, а потом сунула рубашку в ящик со старым барахлом, предназначавшимся для Армии спасения. Позже Остин случайно узнал, что рубашку, которую ему сшила Молли, не взяли даже в Армии спасения.

После этого подарков, изготовленных по индивидуальному заказу, они друг другу уже не дарили.

Много позже, вспоминая этот инцидент, Остин не раз сожалел о вырвавшихся у него грубых словах и о том, что он не стал носить подаренную Молли рубашку. Ничего бы с ним не случилось, зато Молли это было бы приятно.

– Остин, – снова окликнула его Молли.

Он хотел воспользоваться методом дистанцирования, разработанным и опробованным им за последние годы, – другими словами, накричать на нее, сообщить ей, что она слишком стара, чтобы так краситься и носить такую короткую юбку…

Но говорить он не мог и знал это.

Сжав зубы, Остин мысленно дал ей установку: «Убирайся прочь».

Ему казалось, его желание прогнать ее было настолько явным, что не понять было просто невозможно, однако Молли никак на его молчаливый призыв не отреагировала. Тогда он попытался произнести эти два коротких слова губами. Напряжение было столь велико, что от затраченных им усилий он покрылся потом. Крохотные капельки стекали по лбу, отчего у него защипало в глазах.

К его ужасу, Молли и не подумала уходить, вместо этого взяла со спинки стула полотенце и подошла к Остину, чтобы промокнуть пот со лба.

Он отшатнулся от нее и ухитрился-таки издать вопль отчаяния, стыда и протеста, прозвучавший как низкий утробный рык, вырвавшийся, казалось, из самых глубин его существа и эхом прокатившийся по комнате.

Настороженность в глазах Молли сменилась жалостью.

Сколько раз Остин пытался разглядеть у нее в глазах любовь и нежность, но взамен – да и то под конец их семейной жизни – увидел лишь неадекватные их заменители: сочувствие и жалость.

Он не мог избежать прикосновений полотенца, которое Молли сжимала в руках.

– Позволь тебе помочь, – сказала она.

Ему не нужна была ее жалость. Настоящий мужчина терпеть не может, когда его жалеют. Настоящий мужчина никогда не плачет. Так учил его отец, и Остин всю жизнь старался быть сильным. Он и был сильным, но теперь… Господи, во что же он превратился! Нет, он больше не мужчина.

Чтобы Молли не увидела злых слез, стоявших у него в глазах, он, пользуясь здоровой правой рукой, так сильно крутанул колесо своего кресла-каталки, что едва не потерял равновесие и не рухнул вместе с креслом на пол. Тем не менее ему все-таки удалось повернуться к окну. Устремив взгляд во двор, он решил оставаться в таком положении до тех пор, пока она не уйдет.

Он не виноват в том, что у него на глазах слезы, решил Остин, не ожидавший от себя такого бурного всплеска эмоций. Это проявление слабости связано прежде всего с посттравматическим синдромом. Так, во всяком случае, говорили врачи. Они утверждали, что некоторые парализованные или частично парализованные люди становятся более чувствительными и расслабленными, у них понижается кровяное давление. Остин, однако, к разряду таких счастливцев не относился, а принадлежал к совсем другому типу. Он воспринимал происходящее куда острее, чем прежде, и пребывал в состоянии сильнейшей депрессии.

Лично он, Остин, считал это вполне естественным. Как же не быть депрессии, если он не может ни говорить, ни ходить, ни двигать левой рукой?

Дожидаясь того момента, когда Молли уйдет, он старался не думать о том, что она все еще находится совсем рядом. Он вообще старался о ней не думать, но это ему плохо удавалось. Ему всегда это плохо удавалось. Вот и теперь перед его мысленным взором предстали мгновения прошлого, когда он впервые увидел, как Молли отряхивает снег со своих волос…

Он работал в офисе благотворительного фонда, находившемся в пригороде, – зарабатывал средства для обучения в колледже. Как-то раз к нему в офис пришла Молли, чтобы подать заявление о назначении ей пособия. Уж если кто и заслуживал поддержки – так это она. По большому счету, Остин не слишком жаловал людей, обращавшихся за пособием. Считал, что большинство из них пытается получить деньги фонда без всякого на то основания.

Но с Молли все обстояло иначе. Она была беременна, не замужем и имела временную работу в пиццерии, где ей платили жалкие доллар двадцать пять центов в час. Остин хорошо знал тот тип людей, которые посещали заведения вроде этого. Они были требовательны, настырны и любили драть глотку по любому поводу. По мнению Остина, такой девушке, как Молли, там было не место.

Хотя в пособии ей было отказано, Остину удалось добиться для нее бесплатных талонов на питание. По крайней мере, она не будет голодать, решил он.

Разбирая бумаги Молли, Остин взял на заметку пиццерию, где она работала, и вскоре стал одним из ее постоянных посетителей.

Сидя за столиком, он наблюдал за тем, как она обслуживала клиентов, как ходила, как опиралась о прилавок, дожидаясь заказа. Остин отметил про себя, что в каждом ее движении сказывается сильное утомление. Усталость наложила также отпечаток и на ее облик. Остин обратил внимание на морщинки у нее вокруг глаз, которых ей по молодости иметь еще не полагалось. Все это было следствием тяжелого, отупляющего труда и, конечно же, ее состояния. Впрочем, несмотря на беременность, которая ее не красила, в ней имелось нечто, что заставляло замирать его сердце. К примеру, ее осунувшееся личико было исполнено такой тихой печали, что Остина так и подмывало сорваться с места и, чтобы заслужить ее улыбку, совершить ради нее какой-нибудь рыцарский подвиг: к примеру, прикончить в ее честь парочку драконов.

Однажды вечером, когда Остин сидел в пиццерии и дожидался сделанного им заказа, Молли упала в обморок. Она направлялась к раздаточному окошку, потом вдруг остановилась, покачнулась и стала медленно оседать на пол. Остин устремился к ней на помощь, но, когда он до нее добежал, она уже начала приходить в себя.

Остин предложил отвезти ее к доктору, но она отказалась. Поначалу она даже хотела возобновить работу, но вскоре поняла, что ей это не по силам. Не полагаясь на себя, она позволила ему проводить ее домой. Молли снимала крохотную квартирку над грязной, задымленной закусочной, находившейся неподалеку. Остин уложил ее на диван, а затем обследовал холодильник и кухонный шкафчик, но не нашел там никакой провизии.

– А как же талоны на продукты? Вы их что же – не отовариваете? – спросил он.

– Мне пришлось их продать, чтобы выручить немного денег на жилье. Пришлось выбирать: или питаться, или спать на улице.

Ее грустный взгляд надрывал ему сердце. Она напоминала ему беженку: была такая же голодная, несчастная и всеми покинутая.

С того дня Остин стал ее другом и покровителем. Он узнал, что отец ее еще не рожденного ребенка погиб во Вьетнаме, а брат – единственный ее родственник – служил в армии и находился на заморских территориях вдали от Штатов.

Впервые в жизни Остин заботился не о себе, а о другом человеке. Он до такой степени проникся чувствами к этой несчастной, что учеба не шла ему на ум. Он знал, что Молли недоедает и у нее нет средств, чтобы сделать необходимые при беременности анализы и заплатить за прием врачу. У нее не было теплой одежды, и Молли приходила на работу с голыми ногами даже в холодную погоду. Остин хотел помочь ей, избавить ее от тягот жизни.

Он встречался с девушками до Молли. Сначала это были его подружки по школе, а потом – по колледжу. Но он никогда не относился к таким знакомствам всерьез и не встречался с девушками более двух или трех раз. Все они по какой-то неведомой причине вызывали у него скуку, и в их присутствии он начинал зевать. Был даже случай, когда он, будучи приглашенным одной из своих приятельниц на обед, встал из-за стола, сделав вид, что ему нужно в туалет, а сам вышел из дома через заднюю дверь и был таков.

С появлением Молли все волшебным образом изменилось. Остин вдруг осознал, что торопится на свидание с ней, как мальчишка. Когда же свидание подходило к концу и они расставались, он с нетерпением принимался ждать следующего.

Та зима считалась чуть ли не самой суровой за всю историю Айовы, но Остин не замечал холода. Он был влюблен, и его согревали чувства. Любовь эта была непростой, сдобренной душевной болью, но оттого не менее прекрасной.

Через два месяца после того, как Молли впервые появилась в его офисе, Остин сделал ей предложение.

Вот тогда-то он и узнал, что значит жениться на женщине, которая уже любила другого человека…

– Остин…

Ее рука легла ему на плечо.

Это было настолько неожиданно, что он чуть не свалился со своего кресла-каталки.

Молли, разумеется, не хотела его пугать. Просто ее обеспокоило, что он слишком долго сидел без движения, словно обратившись в статую. Заметив, что он вздрогнул, она торопливо убрала руку с его плеча, не зная, что сказать. Муж, всегда смотревший на нее, как ей казалось, с пренебрежением, почти отучил ее разговаривать. Она всерьез стала опасаться, что говорит глупости и каждое ее слово будет им неверно истолковано и встречено в штыки. О чем бы ни заходила у них речь, Остин умел, поставив все с ног на голову, доказать ей, что прав он, и выставить ее дурой.

Не могла же она в самом деле сказать ему, что выглядит он ужасно. Она даже выражением лица боялась дать ему это понять – не то, что заявить ему об этом в открытую. Одетый в больничную пижаму и прикованный к креслу-каталке, он казался ей непривычно маленьким. Его прежде роскошные густые волосы поредели и стали почти совсем седыми. Раньше Остин был всегда аккуратно подстрижен, но теперь неровные, длинные пряди в беспорядке свешивались ему на лоб и падали на воротник. Усилием воли она подавила желание взять со стола щетку и пригладить их.

Брат Молли всегда говорил, что Остин для бизнесмена слишком уж хорош и больше походит на голливудского актера, нежели на биржевого брокера.

Что ж, теперь никто не назвал бы Остина очень привлекательным.

В эту минуту Молли захотелось хотя бы на мгновение увидеть прежнего Остина: красивого, сильного и уверенного в себе.

Неожиданно для себя она негромко, протяжно застонала.

Словно в ответ на этот стон из уст ее мужа вырвался хриплый, болезненный рык смертельно раненного зверя. Потом он стал судорожно шарить сбоку от себя здоровой рукой, пытаясь добраться до висевшей на веревочке пластмассовой подставки с прикрепленным к ней листом бумаги.

Молли взяла подставку, положила Остину на колени и всунула ему в руку карандаш.

Двигаясь, как марионетка, он спустил правую руку с подлокотника, попытался было что-то написать, но карандаш удержать не сумел. Он выпал у него из пальцев и полетел на пол.

Молли нагнулась, подняла карандаш и вторично вложила ему в руку. Подобно учительнице младших классов, она обхватила его пальцы рукой и прижала их к желтому деревянному стерженьку, словно желая показать, как надо правильно держать карандаш.

Очень медленно и неуверенно Остин начал водить карандашом по бумаге. Ценой немалых усилий ему удалось нацарапать одно-единственное слово: ЭМИ?

У него действовала правая рука, поэтому она думала, что почерк у него не изменился. Но после того, как его разбил паралич, он стал писать большими неровными буквами.

– Эми обещала приехать попозже, – сказала Молли.

Эми встретила мать в аэропорту, довезла до больницы, а потом, сославшись на важные дела, уехала. Молли подозревала, что никаких особенно важных дел у дочери не было и она не пошла с ней к отцу, поскольку хотела предоставить родителям возможность немного побыть наедине. Догадывалась, что встреча отца и матери будет непростой и им лучше не мешать.

Остин снова начал одну за другой старательно выводить буквы. Когда он закончил, то приподнял подставку и показал Молли. Внизу, под именем Эми, было написано: УХОДИ ОТСЮДА.

На тот случай, если она вдруг не так его поняла, он сначала ткнул пальцем в лист бумаги, а потом указал на нее, на Молли. Он хотел изгнать у нее из глаз поселившееся в них жалостливое выражение. Раньше он преотлично умел избавлять ее от ненужных эмоций.

С вызовом подняв на нее свои зеленые глаза, Остин стал ждать, как она отреагирует на его послание.

Два года назад подобный взгляд заставил бы ее содрогнуться.

Молли наклонилась над ним, взяла у него из пальцев карандаш и внизу, под его словами, написала: «И не подумаю».

Остин фыркнул, затем жестом показал, что снова хочет писать.

«ГДЕ ТЫ ОСТАНО…» – вывел он на табличке трясущейся рукой.

«Где ты остановишься?» Она едва не сказала – «У нас дома», но вовремя поймала себя на этом и внесла в свой ответ соответствующие коррективы: «У тебя дома».

Остин в знак протеста издал утробный рык. «Нет», – говорили его глаза, взгляд которых, казалось, прожигал Молли насквозь.

Она ответила ему таким же напряженным, немигающим взглядом.

– Как мило с твоей стороны, что ты предлагаешь мне пожить у тебя, – сказала она.

По его взгляду она поняла, что такой ответ его удивил. Он не привык, чтобы она противилась его воле.

– Закрой рот, Остин.

Остин послушно закрыл рот. Тем не менее ярость в его глазах полыхнула с новой силой.

Он взял карандаш и, громко сопя, снова принялся выводить на листе бумаги какие-то буквы. Неожиданно дверь в палату распахнулась и Молли услышала громкий, веселый голос:

– Пора в кабинет терапии, мистер Беннет.