Френк Белкнап Лонг ПСЫ ТИНДАЛА Рассказ

— Хорошо, что ты пришел, — обрадовался Чалмерс. Он сидел с очень бледным лицом у окна, и две длинные свечи медленно оплывали возле его локтей, бросая болезненно-желтый отсвет на тонкий нос и слегка срезанный подбородок моего друга. В квартире у Чалмерса не было ничего современного. Душой он был средневековым аскетом и предпочитал старинные рукописи и выпученные статуи каменных горгулий автомобилям, радиоприемникам и счетным машинкам.

Проходя через комнату к диванчику, который он для меня тут же расчистил, я мимоходом взглянул на его письменный стол и был сильно удивлен, обнаружив, что мой друг изучает замысловатые формулы знаменитого современного физика и уже успел исписать множество листков тонкой желтой бумаги загадочными геометрическими фигурами и цифрами.

— Эйнштейн и Джон Ди — довольно странное соседство, — заметил я, переводя взгляд от математических формул к его библиотеке, состоящей из шестидесяти или семидесяти томов. На полках из черного дерева прекрасно уживались друг с другом Плотиний и Эммануэль Москопул, Святой Фома Аквинский и Фрэнкл де Бюсси. Все стулья, обеденный и письменный столы были завалены материалами о средневековых предсказаниях, колдовстве, черной магии и прочих прелестях, от которых современный мир давно уже сознательно отказался.

Чалмерс загадочно улыбнулся и протянул мне папиросу на искусно гравированном подносе.

— Мы только еще начинаем понимать, — сказал он, — что древние алхимики были на две трети ПРАВЫ, в то время как твой современный биолог и материалист на девять десятых НЕПРАВ.

— Ты всегда презрительно относился к современной науке, — ответил я, нетерпеливо нахмурившись.

— Нет, только к засилию научного догматизма, — ответил он. — Ведь ты же знаешь, что я всегда был бунтовщиком, поклонником оригинальных и проигранных теорий, и отчасти поэтому я стремлюсь отвергать заключения современных биологов.

— А Эйнштейна? — спросил я.

— Он проповедует трансцедентальную математику, — задумчиво произнес Чалмерс. — Эйнштейн — глубокий мистик и исследователь величественного ОЖИДАЕМОГО.

— Тогда, выходит, что ты не всю науку презираешь?

— Конечно же, нет! — с жаром подтвердил он. — Я просто не доверяю тому научному позитивизму последних пятидесяти лет, который мы видим у Хэккеля, Дарвина и мистера Бертрана Рассела. Я считаю, что биологам так и не удалось объяснить тайну происхождения человека и его назначение.

— Дай им время, — отпарировал я.

Глаза у Чалмерса заблестели.

— Друг мой, — прошептал он, — твой каламбур просто великолепен. Дать им ВРЕМЯ!.. Именно это я и собираюсь сделать. Но, к сожалению, вы, современные биологи, пренебрежительно относитесь ко времени. У вас есть этот замечательный ключ, но вы им почему-то не пользуетесь. Однако что же мы в действительности знаем о времени? Эйнштейн считает, что оно относительно и может быть выражено в терминах теории искривленного пространства. Но стоит ли нам останавливаться на этом? Что если там, где теряется современная математика, мы сможем продвинуться вперед с помощью своей интуиции?

— Ты вступаешь на опасную тропинку, — предостерег я. — Это ловушка, которую сознательно избегали все знаменитые исследователи. Современная наука именно потому и движется вперед так медленно, что она не хочет принимать ничего, если это невозможно строго доказать или продемонстрировать на опыте. Ты же…

Но тут он перебил меня.

— По примеру восточных мудрецов я буду принимать опиум, гашиш, любые наркотики. И, возможно, тогда я смогу познать…

— Что?

— Четвертое измерение.

— Неужели ты не понимаешь, что все это — теософский бред!

— Возможно. Но я верю, что наркотики расширяют человеческое сознание. Уильям Джеймс, кстати, был полностью согласен со мной. И к тому же я открыл новый.

— Новый наркотик?!

— Да. Его применяли много веков назад китайские алхимики, но на Западе он почти неизвестен. Оккультные возможности этого препарата поистине потрясающи. И я считаю, что с его помощью и с помощью моих математических знаний я смогу путешествовать НАЗАД ВО ВРЕМЕНИ.

— Извини, но я не понимаю тебя.

— Время — это всего лишь наше несовершенное представление о новом измерении пространства. Время и движение — это иллюзия. Все, что существовало с начала мира, существует и сейчас. События, которые происходили на этой планете много веков назад, продолжают происходить и в данный момент, но только в другом измерении пространства. Так же, как и те события, которые произойдут через века, УЖЕ происходят. Мы же не можем почувствовать это только потому, что не в силах войти в то измерение пространства, в котором они содержатся. Человеческие существа, как мы их понимаем, — это только осколки, невообразимо крошечные частички одного громадного целого. Но в то же время каждый человек неразрывно связан со всей жизнью, которая существовала на этой планете до него. Я думаю, ты согласишься, что все наши предки — это часть нас самих. И только время отделяет нас от этих предков, а время — иллюзия, оно попросту не существует.

— Мне кажется, я начинаю понимать, — пробормотал я.

— Для меня будет вполне достаточно, если ты будешь хотя бы смутно представлять себе, чего я хочу достичь. А хочу я снять со своих глаз вуаль иллюзий, которую накинуло на них время, и увидеть НАЧАЛО и КОНЕЦ.

— И ты думаешь, что этот новый наркотик поможет тебе?

— Я уверен в этом. И прошу, чтобы ты мне помог. Я собираюсь принять это вещество немедленно. Я не могу больше ждать. Я должен ВИДЕТЬ. — Его глаза странно заблестели. — Я пойду назад, назад по времени.

Чалмерс поднялся и подошел к камину. Когда он снова повернулся ко мне, на ладони у него лежала маленькая квадратная коробочка.

— Здесь у меня пять гранул наркотика Лао. Его применял великий китайский философ Лао Цзы, и именно под его воздействием он и созерцал Дао. А Дао — это самая таинственная сила в мире, она окружает все и проникает во все, она содержит в себе всю видимую Вселенную и все то, что мы называем реальностью. Тот, кто познает тайны Дао, ясно увидит все, что было, и все, что будет.

— Но это же бред! — не выдержал я.

Чалмерс не реагировал.

— Дао напоминает громадного неподвижно лежащего зверя, который держит на своем теле все миры нашей Вселенной, все прошлое, настоящее и будущее. Мы же видим только части этого огромного чудовища через щель, которую люди называют временем. Но с помощью этого препарата я приоткрою щель. И я увижу огромную жизнь во всем ее величии, и этот спящий зверь явится передо мной полностью.

— А чего ты хочешь от меня?

— Наблюдай, мой друг. Наблюдай и записывай. И если я зайду слишком далеко, ты должен будешь вернуть меня в действительность. Это ты сможешь сделать, если начнешь меня сильно трясти. Если тебе покажется, что я страдаю от невыносимой физической боли, то пробуждай меня немедленно.

— Чалмерс, — сказал я, — я не хочу, чтобы ты проделывал такой опасный эксперимент. Ты сильно рискуешь. Я не верю, что существует четвертое измерение, и тем более я не верю в существование Дао. И я не одобряю твоего экспериментирования с незнакомыми наркотиками.

— Я хорошо знаю свойства этого вещества, — ответил он. — Мне точно известно, как оно воздействует на человека, и я полностью сознаю, какую опасность от него можно ожидать. Риск здесь не столько в самом наркотике: я боюсь лишь одного — того, что могу заблудиться во времени. Поэтому я и хочу немного подстраховаться — прежде чем проглотить гранулы, я внимательнейшим образом изучу геометрические и алгебраические формулы, которые записал для себя на бумаге.

С этими словами он взял математические схемы, лежавшие у него на коленях, и, перед тем как углубиться в их изучение, еще раз попытался объяснить мне смысл своих намерений:

— Прежде чем я приму наркотик, который поможет мне управлять оккультными путями восприятия, — сказал Чалмерс, — я должен тщательно приготовить свой разум к путешествию во времени, чтобы встретить четвертое измерение с подготовленным сознанием. Прежде чем я войду в сказочный мир восточных мистиков, я использую всю помощь математики, какую только может предложить мне современная наука. Эти математические познания, этот сознательный подход к восприятию четвертого измерения только усилят действие препарата. Наркотик откроет мне невиданные новые возможности, а математическая подготовка позволит моему разуму схватывать все на лету. Иногда мне и раньше удавалось интуитивным путем на миг проникнуть в четвертое измерение — это случалось обычно при сильных эмоциях, во сне; но, проснувшись, я никогда не мог вспомнить, какие тайные красоты открывались мне в эти краткие мгновения.

Однако я верю, что с твоей помощью мне удастся восстановить в памяти все, что я видел уже в минуты этих неожиданных озарений. Ты же должен записывать каждое мое слово, пока я буду находиться под воздействием препарата. Неважно, какими невнятными или странными могут показаться тебе эти слова — не пропускай ничего. Когда я пробужусь, то, возможно, смогу растолковать их, как бы таинственно или невероятно они ни звучали. Я не уверен, что мне это удастся, но вдруг все же получится? — Его глаза опять засветились тем же странным блеском. — И тогда время перестанет для меня существовать!

Закончив этот монолог, Чалмерс резко опустился на стул.

— Я приступаю к эксперименту, — решительно заявил он. — Пожалуйста, встань у окна и наблюдай. У тебя есть авторучка?

Я мрачно кивнул и вынул из жилетного кармана свою бледно-зеленую ручку фирмы «Ватерман».

— А тетрадь, Фрэнк?

Я скривился и достал записную книжку.

— Я подчеркиваю, что не одобряю этот эксперимент, — недовольно пробормотал я. — Ты очень рискуешь.

— Да не будь ты, как старая вздорная баба! — раздраженно прервал меня Чалмерс. — Теперь уже никакие твои слова не смогут меня остановить. И стой тихо, пока я буду изучать эти схемы.

Он снова поднес к глазам испещренные формулами бумаги и внимательно прочитал их. Я молча смотрел на монотонно тикающие каминные часы, отсчитывавшие последние секунды перед экспериментом, и вдруг меня охватил такой страх, что я чуть не задохнулся: неожиданно часы перестали тикать, и в этот самый момент Чалмерс проглотил капсулы.

Я быстро встал и подошел к нему, но его глаза умоляли меня не вмешиваться.

— Часы встали, — пробормотал он. — Значит, силы, которые управляют ими, одобряют мой эксперимент. ВРЕМЯ остановилось, и я проглотил наркотик. Господи, теперь мне только бы не заблудиться!

Чалмерс закрыл глаза и откинулся на диван. Кровь отхлынула от его лица, и он тяжело задышал. Было ясно, что препарат действует очень быстро.

— Начинает темнеть, — прошептал он. — Запиши это. Начинает темнеть, и все знакомые предметы в комнате постепенно пропадают из виду. Я еще слегка различаю их через веки, но эти очертания быстро стираются.

Я встряхнул ручкой, чтобы она начала писать, и застенографировал то, что он сказал, а Чалмерс продолжал диктовать:

— Я покидаю комнату. Стены исчезают, и я больше не вижу знакомых вещей. Хотя твое лицо еще могу различить. Я надеюсь, что ты все записываешь. Мне кажется, что сейчас я совершу громадный прыжок через пространство. А может быть, я совершу свой прыжок именно через время. Я не могу точно сказать. Вокруг темно, и я ничего не вижу.

Некоторое время он молчал, голова его упала на грудь. Потом неожиданно Чалмерс напрягся и открыл глаза.

— Боже всемогущий! — закричал он. — Я ВИЖУ!

Он резко подался вперед и уставился на противоположную стену. Но я знал, что он смотрит сейчас сквозь стену, и все, что находится в этой комнате, более не существует для него.

— Чалмерс! — закричал я. — Чалмерс, тебя пробудить?

— Ни в коем случае! — пронзительно взвизгнул он. — Я ВИЖУ ВСЕ.

Убедившись в том, что я не собираюсь ему мешать, он перевел дыхание и заговорил тихим взволнованным голосом:

— Миллиарды жизней, прошедшие на этой планете до меня, — сейчас все они передо мною. Я вижу людей всех возрастов, всех рас, всех цветов кожи. Они дерутся, убивают, строят, танцуют, поют. Они сидят у костров в серых пустынях и летают по воздуху в аэропланах. Они плавают по морю в старинных каноэ и в громадных теплоходах; они рисуют мамонтов и бизонов в темных пещерах и покрывают огромные холсты футуристскими символами. Я вижу переселение народов из Атлантиды и Лемурии. Я вижу еще более старые расы — странные орды черных карликов, переполняющие Азию, и неандертальцев с низкими лбами и согнутыми коленями, — они бегают по Европе. Я вижу, как океан заливает греческие острова, вижу начало эллинской культуры. Я в Афинах, а Перикл еще молодой. Я стою на земле Италии. Я помогаю в похищении сабиянок; я марширую в легионе Императора. Я трепещу от удивления и благоговения перед тем, что проносится передо мной, и земля трясется под моими ногами. Тысячи обнаженных рабов склоняются под моим взглядом, а я проезжаю мимо в повозке из золота и слоновой кости, в которую впряжены черные быки из Тибеса. И девушки с цветами кричат мне: «Аве, Цезарь!», — а я киваю и улыбаюсь. Я сам раб на галерах. Я вижу, как возводится гигантский собор. Он поднимается камень за камнем, а я месяцы и годы стою и наблюдаю, как каждый камень ложится на свое место. Меня сжигают на кресте головой вниз в садах Нерона, где сильно пахнет тимьяном, и я с интересом и отвращением слежу за работой в камерах Инквизиции.

Я иду в самые священные места. Я вхожу в храм Венеры. В восхищении я преклоняю колени перед Магна Матер и кидаю монетки на обнаженные груди священных куртизанок, лица их закрыты вуалью, — я уже в Вавилоне. Я вхожу в театр Елизаветы и, хотя кругом плохо пахнет, аплодирую «Купцу из Венеции». Я гуляю с Данте по узким улочкам Флоренции. Я встречаюсь с юной Беатриче, и край ее платья спадает на мои сандалии, а я смотрю на нее с любовью и восхищением. Я — жрец Изиды, и моя магия поражает всех. Симон Магус встает передо мной на колени, умоляя помочь ему, а фараон трепещет, когда я начинаю к нему приближаться. В Индии я разговариваю с Учителями и с криком убегаю от них, потому что их откровения похожи на соль, которую сыплют на свежую кровоточащую рану.

Я воспринимаю все одновременно. Я воспринимаю все со всех сторон, я — часть этих кишащих миллиардов, окруживших меня. Я существую во всех людях, и все люди существуют во мне. Я воспринимаю всю человеческую историю, все прошлое и настоящее как единый момент.

Если я просто напрягаюсь, то начинаю видеть дальше и дальше в прошлое. Сейчас я продвигаюсь сквозь странные искривления и углы. Углов и искривлений вокруг становится все больше и больше. Через искривления я понимаю очень многое. Оказывается, есть ИСКРИВЛЕННОЕ время и есть УГОЛЬНОЕ время. И существа, которые находятся во времени углов, не могут попасть в искривленное время. Это очень странно.

Я продолжаю двигаться назад. Человек исчез с Земли. Огромные рептилии ползают под гигантскими хвощами и плавают в мерзких черных болотах. Теперь исчезли и рептилии. Животных на Земле тоже не осталось, только под водой я отчетливо вижу, как среди гниющих водорослей медленно движутся громадные темные формы. И эти формы постепенно становятся все проще и проще. Теперь это уже отдельные клетки. А сейчас повсюду вокруг меня только углы; это странные углы, каких не бывает на Земле. Мне очень страшно. Здесь бездна, о которой человек никогда не предполагал!

Я вздрогнул. Чалмерс встал на ноги и начал беспомощно жестикулировать руками.

— Я прохожу через неземные углы, я приближаюсь… о! к сжигающей ужасом бездне.

— Чалмерс! — закричал я. — Ты хочешь, чтобы я вмешался?

Он быстро поднес правую руку к лицу, как будто хотел закрыться от страшного зрелища, которое словами передать было невозможно.

— Пока еще нет! — прохрипел он. — Я пойду дальше. Я должен знать… что лежит… за пределами…

Холодный пот заструился по его лицу, плечи начали судорожно подергиваться.

— За пределами жизни есть… — его лицо вдруг посерело от ужаса, — ТВАРИ, которых я еще не могу различить. И они медленно движутся через углы. У них нет тел, но они непрерывно ползут сквозь самые разные углы.

И только тогда я ощутил в комнате запах. Он был отвратителен. Эта страшная, неописуемая вонь казалась настолько тошнотворной, что я едва мог вынести ее. Я быстро подошел к окну и распахнул его настежь. Когда же я вернулся к Чалмерсу и заглянул в его глаза, то чуть не потерял сознание от страха — ужас, застывший в его взгляде, говорил лучше всяких слов.

— Мне кажется, они учуяли меня! — отчаянно заорал он. — Они медленно поворачивают в мою сторону.

Чалмерс сильно задрожал. Несколько секунд он беспомощно царапал руками воздух, потом ноги у него, подкосились и он упал лицом вниз, застонал, и на губах его выступила пена.

Я молча наблюдал за ним. Чалмерс, содрогаясь, полз по полу. Это был уже не человек. Он оскалил зубы, и из уголков рта закапала густая слюна.

— Чалмерс! — закричал я. — Чалмерс, прекрати! Прекрати это немедленно, ты слышишь?

Как будто в ответ на мой призыв он стал издавать какие-то нечленораздельные, грубые и отрывистые звуки, которые лучше всего было бы сравнить с лаем собаки, и начал, громко стуча коленями, бегать на четвереньках кругами по комнате. Изловчившись, я нагнулся и схватил его за рукав. В отчаянии я принялся изо всех сил трясти его. Но он повернул голову и укусил меня за запястье. На мгновение мне стало плохо от боли и ужаса, но я не пытался освободить руку, опасаясь, что в припадке ярости он убьет себя.

— Чалмерс, — постарался как можно спокойнее сказать я. — Ты должен прекратить это. Ничто в этой комнате не причинит тебе вреда. Ты понимаешь?

Я продолжал трясти и убеждать его, и постепенно безумие исчезло с лица моего друга. Все еще сильно дрожа, он забрался на скомканный китайский коврик.

Я отнес его на диван и устроил там поудобнее. На лице Чалмерса застыло выражение боли и страха, и я понимал, что он все еще пытается избавиться от жутких впечатлений.

— Виски, — еле слышно прошептал он. — Бутылка в шкафу у окна, верхний ящик слева.

Когда я дал ему бутылку, он с такой силой схватил ее, что костяшки пальцев у него посинели.

— Они почти догнали меня, — скороговоркой выпалил он. — Огромными глотками Чалмерс осушил бутылку, и постепенно здоровый цвет лица вернулся к нему.

— Это не наркотик, а черт знает что! — проворчал я.

— Да, это не наркотик, — как эхо откликнулся он.

Сумасшедшего блеска в его глазах больше не было, но все равно он выглядел, как безумный.

— Они почуяли меня в тот момент, когда я зашел слишком далеко, — простонал Чалмерс.

— А на что они были похожи? — спросил я, надеясь хоть как-то отвлечь его разговором.

Он подался вперед и схватил меня за руку. Его опять стало сильно трясти.

— Никакие слова в нашем языке не смогут их описать! — Вдруг он заговорил полушепотом. — Они представлены туманными намеками в мифе о Падении, а также — в непристойном виде на изображениях, которые иногда находят в старинных рукописях. У греков было для них имя, которое удачно скрывало всю сущность их мерзости. Дерево, змей и яблоко — вот те слабые символы самой страшной тайны.

Теперь его голос поднялся до крика.

— Фрэнк, Фрэнк! Страшное, очень страшное действие было совершено в самом начале! Перед временем. До сотворения мира. А после этого действия…

Он встал и быстро зашагал по комнате.

— Действия мертвых проявляются через углы в темных углублениях времени… Они голодны и хотят пить!

— Чалмерс, — умолял я, пытаясь хоть как-то успокоить его. — Мы живем в третьем десятилетии двадцатого века!

— Они тощие и хотят пить! — заорал он. — ПСЫ ТИНДАЛА!!!

— Чалмерс, может быть, я позвоню врачу? — осторожно спросил я.

— Врач мне не поможет. Они — ужас души, и все же… — Тут он закрыл лицо руками и застонал. — Они реальны, Фрэнк. Я видел их всего лишь одно мгновение — в этот страшный момент я стоял на ДРУГОЙ СТОРОНЕ. Я находился на светло-серых берегах вне времени и пространства. В страшном свете, который не был светом. В тишине, которая вопила. И там я видел ИХ…

Неожиданно Чалмерс смолк и в какой-то скорбной задумчивости обвел глазами комнату. Я не решался прервать повисшую паузу, но вдруг он весь подался вперед и с растущим напряжением в голосе заговорил:

— Все зло Вселенной сосредоточено в их тощих, голодных телах. Или, может быть, у них вовсе не было тел?.. За тот краткий миг, что я видел их, мне не удалось как следует разглядеть, и я не могу сказать точно. Но я слышал, как они дышат. Я не могу это описать, но в тот момент я почувствовал их дыхание на своем лице. Они повернулись ко мне, и я с криком бросился убегать. Спасаясь от них, я пролетел миллиарды лет.

Но все же они почуяли меня. Люди пробуждают в них великий космический голод. К счастью, миллионы лет назад человеку удалось скрыться от той грязи и зла, которые их окружают. И теперь им нужно то чистое, что появилось в человеке за время его истории от действия светлых и ничем не запятнанных сил. Дело в том, что в нас есть нечто такое, что не принимало участия в том страшном действии, которое было вначале, и это они ненавидят. Но не вообрази себе, что они в буквальном прозаическом смысле — зло. Они стоят вне зла и добра, как мы понимаем эти слова. Они — то, что в самом начале отвернулось от чистоты. И после сотворения мира они стали телами смерти, вместилищем всего отвратительного и грязного. Но они не зло в НАШЕМ понимании этого слова, потому что в сферах, где они движутся, нет ни мысли, ни морали, ни правых, ни неправых, ни света, ни тьмы. Там есть только чистота и грязь. Грязь выражает себя через угол, чистота — через искривления. Человек, чистая его часть, произошел из искривлений. Не смейся. Я говорю это в буквальном смысле.

Я встал и начал искать свою шляпу.

— Мне очень жаль тебя, Чалмерс, — сказал я, направляясь к двери, — но я не собираюсь оставаться здесь дольше, чтобы выслушивать весь этот бред. Я пришлю тебе своего доктора. Это милый сухонький старичок, и он не обидится на тебя, если ты пошлешь его ко всем чертям. Но я все же надеюсь, что ты с уважением отнесешься к его советам. Недельный отдых на хорошем курорте подействует на тебя исцеляюще.

Я слышал, как он смеялся мне вслед, пока я спускался по лестнице. Но смех его был таким невеселым, что я чуть не расплакался.

Когда Чалмерс позвонил мне на следующее утро, первым моим побуждением было сразу же повесить трубку. Но его просьба оказалась такой необычной, а голос настолько взволнованным, что я даже подумал, что если буду иметь с ним дело, то и сам смогу сойти с ума. Однако я не мог сомневаться в его искренности и в том, что он глубоко несчастен, а когда он замолчал, я услышал, как он плачет прямо в трубку. И тогда я решил исполнить его просьбу.

— Ладно, — согласился я. — Я сейчас же приду к тебе и принесу гипс.

По дороге к дому Чалмерса я зашел в скобяную лавку и купил двадцать фунтов гипса. Когда я вошел в комнату своего друга, то увидел, что он съежился у окна и смотрит на противоположную стену выпученными от страха глазами. Заметив меня, он тут же поднялся и схватил сверток с гипсом с такой жадностью, что я просто опешил. К моему приходу Чалмерс вытащил из комнаты всю мебель, и теперь его жилище представляло собой довольно унылое зрелище.

— Возможно, мы сумеем расстроить их планы! — воскликнул он. — Но нам надо работать быстро, Фрэнк. В холле есть лестница, немедленно неси ее сюда. А потом достань ведро воды.

— Зачем? — тихо спросил я.

Чалмерс резко повернулся ко мне, лицо его раскраснелось.

— Чтобы развести гипс, дурак ты! — закричал он. — Чтобы развести гипс, который спасет наши тела и души от страшного заражения. Нужно немедленно развести гипс, чтобы мы могли спасти мир от них. Фрэнк, их надо держать подальше от людей!

— Кого? — еще тише спросил я.

— Псов Тиндала! — выпалил Чалмерс. — Они могут добраться до нас только через углы. Поэтому мы должны избавиться от всех углов в этой комнате. Я замажу гипсом все углы и все трещины. Нам нужно сделать эту комнату такой, чтобы она напоминала внутреннюю поверхность шара.

Я знал, что спорить с ним уже бесполезно, и мне пришлось отправиться за лестницей. Чалмерс развел гипс, и мы принялись за работу. Через три часа были замазаны все двенадцать внутренних углов помещения, соединявших стены между собой, а также с полом и потолком. После этого мы зашпаклевали оконные рамы, подоконник и косяк двери.

— Я останусь в этой комнате до тех пор, пока они не вернутся, — начал убеждать меня Чалмерс, когда мы закончили работу. — Как только они обнаружат, что запах ведет их лишь к искривлениям, они уберутся назад. Но они уйдут туда злыми, рычащими и неудовлетворенными, потому что не смогут принести в наш мир ту грязь, которая была в самом начале, за пределами времени и пространства.

Чалмерс тяжело опустился на пол и зажег сигарету.

— С твоей стороны было очень мило помочь мне, — поблагодарил он меня.

— Ты не хочешь, чтобы тебя осмотрел врач? — снова взмолился я.

— Возможно… завтра, — пробормотал он. — А сейчас я должен внимательно наблюдать и ждать.

— Чего ждать? — не унимался я.

Чалмерс едва заметно улыбнулся.

— Я знаю, что ты считаешь меня ненормальным, — сказал он. — Беда в том, что у тебя хоть и проницательный, но прозаический ум, и ты не можешь понять того, что существует и происходит вопреки законам силы и материи. А тебе когда-нибудь приходило в голову, друг мой, что сила и материя — это только барьеры на пути восприятия, которые ставят нам время и пространство?.. Но когда человек на своем опыте познает, что время и пространство идентичны и что они обманчивы, поскольку являются лишь несовершенными проявлениями высшей реальности, тогда он не станет искать в видимом мире объяснений извечным тайнам и ужасам бытия.

Я поднялся и направился к двери.

— Извини меня! — закричал он мне вслед. — Я не хотел тебя обидеть. У тебя величайший ум, но у меня… у меня — сверхчеловеческий. И поэтому вполне естественно, что я вижу всю ограниченность твоего сознания.

— Позвони мне, если я тебе понадоблюсь, — сухо бросил я уже на лестнице и спустился вниз, перешагивая сразу через две ступеньки. «Я должен сейчас же прислать сюда своего врача, — бормотал я сам себе. — Он безнадежный маньяк, и Бог знает, что он еще может натворить, если кто-нибудь не займется им немедленно».

Ниже приведены краткие выдержки из двух заметок, которые были опубликованы в «Патриджвиль Газетт» за 3 июля 1928 года:

Отчет Джеймса Мортона, химика и бактериолога:

Выдержка из трактата «Тайный наблюдатель», написанного покойным Гэлпином Чалмерсом: