"Ковпак" - читать интересную книгу автора (Гладков Теодор Кириллович, Кизя Лука...)

ЗДРАВ БУДЬ, ПУТИВЛЬ!

После памятной дневки в лесу Довжик соединение Ковпака вошло на территорию Путивльского района и остановилось в лесу Марица рядом с урочищем Вишневые горы. На кургане, господствующем над низиной Клевени, где до войны Базыма со своими учениками производил археологические раскопки, Ковпак расположил командный пункт. Путивль отсюда был как на ладони…

«С командного пункта было видно все: наши родные села, лес, ветряки, дороги. На горизонте высились колокольни старинных путивльских церквей.

Странное чувство охватило всех путивлян, когда мы собрались на командном пункте. Бинокли держим в руках, а никто в них не смотрит — они не нужны. Внизу, в селах, за болотистой низиной Клевени, — противник. Ночью придется с ним драться, но все смотрят не сюда, а дальше, через вражеские линии, где в пойме Сейма темнеет Путивль. Вся жизнь проходит мысленно перед каждым. Смотришь на город и вспоминаешь мирные дни. Одни колокольни маячат на горизонте, а видишь все, будто по улице идешь. И кажется: вот райком партии. Возле него — запыленная машина: кто-то, видно, из области приехал на заседание бюро. Вот большое здание райисполкома. У подъезда несколько бричек. На втором этаже все окна настежь, кто-то сидит на подоконнике — должно быть, совещание в кабинете у председателя. А вот горсовет. У дверей стоят несколько женщин — меня, вероятно, дожидаются. Смотришь и думаешь: когда это было? Сколько времени прошло с тех пор? И все, знаю, то же самое думают.

Со мной Руднев, Базыма, Панин, Коренев. Мы на командном пункте, а рядом с нами, в лесу, сотни людей. И сотни глаз из-за деревьев смотрят поверх сел, лежащих внизу, будто никому нет никакого дела до противника. Кто-то влез на ветвистый старый дуб. Что он видит? Едва заметную зубчатую полоску города, а перед глазами, наверное, вся жизнь. Все, что ему дорого, все, за что он воюет, все, что дала ему Советская власть, все там — в Путивле».

Путивль со стороны Брянских лесов прикрывали по фронту почти в тридцать километров венгерские и полицейские гарнизоны. Отряд, конечно, значительно уступал оккупантам в живой силе и технике. Но на его стороне были внезапность, стремительность удара, сосредоточенность его и нацеленность в самое уязвимое место врага, ошеломляющая быстрота действий и маневренность. Ночью Ковпак ударил по всему многокилометровому фронту, ураганом промчал по фашистским гарнизонам в Вязенке, Яцыне, Старой Шарповке, Стрельниках… Свыше 300 трупов оставил противник при бегстве из сел на Клевени. Партизаны взяли большие трофеи: оружие, продовольствие, фураж, обмундирование, а главное — расчистили дорогу к Путивлю. В городе царила паника, среди оккупантов ходили самые фантастические слухи о парашютном десанте, о прорыве Красной Армией фронта и т. п. Все оккупационные учреждения опустели, все начальство, полицаи, солдаты бежали за Сейм.

Как писал впоследствии Сидор Артемьевич, партизаны не предполагали занимать Путивль, но успешные боевые действия, а также данные разведки показали, что есть реальная возможность овладеть городом хотя бы на один день.

И партизаны вошли в Путивль! Это означало, что советских людей покорить невозможно, если они даже на оккупированной врагом территории восстанавливают Советскую власть!

26 мая 1942 года, в день рождения Сидора Артемьевича Ковпака, возглавляемое им партизанское соединение вступило на улицы Путивля! Комсомолец Александр Тураев, командир одного из взводов, пусть и на один день, но был назначен советским комендантом города! А утром 27 мая в Путивль приехали Ковпак и Руднев.

Оставив в бричке оружие, идет председатель горсовета ло родным улицам…

«Серые, изможденные лица жителей без слов говорили о тяжести жизни под пятой оккупантов. Все население города радостно встретило партизан, каждый хотел чем-нибудь помочь…

Я шел по улицам Путивля, и, странно, город казался каким-то чужим. Внешне он был таким же красивым, как и прежде: те же прямые, широкие улицы, все в зелени, добротные дома, сады. Так же пышно, как всегда в это время, цвела сирень на старинном валу, и вид отсюда на Сейм, на его огромную пойму был такой же красивый. Но все же Путивль изменился. В сквере нет памятника Ленину — один пьедестал. И город показался мне таким же пустым, как этот пьедестал, хотя по улицам ходило немало людей. Дома, улицы, деревья — все на своих местах, а жизни, полнокровной жизни нет, будто припрятана она куда-то до лучших времен».

Бесконечно долгой улицей добрался председатель горисполкома к зданию Совета, вдруг ослабевшими ногами переступил порог собственного кабинета. Остановился, огляделся, словно попал сюда впервые. Глубоко вздохнул. Осторожно, будто опасаясь потревожить прошлое, опустился в уцелевшее каким-то чудом за эти девять месяцев кресло…

Люди пришли к своему председателю. Вопрос у всех один: вернется ли немец, Сидор Артемьевич?

Что он мог им сказать, своим, родным, советским, кроме правды?

— Врать не умел, не умею и теперь не стану. А потому и скажу прямо: дорогие вы мои, люди добрые, погодите! Немного погодите, товарищи! Уже недолго, поверьте! Мы, партизаны, то первая ласточка, понимаете? А кто же не знает, что она сама весны не делает. Она только весть несет, чтобы люди знали: весна идет! Она уже не за горами. Готовь, значит, хозяин, плуг да семена!

И ему кивали в ответ:

— Все правильно, Сидор Артемьевич! Мы же понимаем…

Снова вернулся Ковпак в городской сквер. Перед ним сиротливо темнел постамент памятника Ленину. Нет памятника, но есть свидетельство безграничной любви и уважения народного к бессмертному Ильичу — живые цветы, свежие, умытые росой. Долго стоял Ковпак, задумавшись, уйдя в свое. Точно пробудившись от сна, вздрогнул, услышав голос партизанской медсестры Гали Борисенко:

— Вот, Сидор Артемьевич, возьмите. Положите сами! — И девушка протянула командиру букет свежесобранных цветов.

Одними глазами поблагодарил Ковпак девушку, опустившись на колено, возложил к пьедесталу еще один букет…

Заглянул Ковпак с Рудневым и в местный краеведческий музей. Жив беспартийный большевик Шалимов! Целы и самые ценные экспонаты, надежно схоронены в церкви, за иконостасом под образами. Сбережены и книги районной библиотеки: в калориферах центрального отопления.

Ковпаку и Рудневу было ясно, что гитлеровцы не стерпят потерю города, следовало ждать ответного удара. Он и последовал. Причем не только силами охранных частей, нет, фашисты бросили на Путивль отборные фронтовые части. Однако, когда колонна немецких танков ворвалась в город, там не было уже ни одного партизана. Разными направлениями ковпаковцы покинули город, вместе с ними ушли в лес сотни новых бойцов.

Лагеря отряда растянулись на многие километры по обоим берегам Клевени в стыке Путивльского, Конотопского, Кролевецкого, Глуховского и Шалыгинского районов. Путивльский отряд остался на своем изначальном месте — в Спадщанском лесу, Конотопский — в лесу Займа, Глуховский — в лесу Довжик, Шалыгинский — в лесу Марица, Кролевецкий — в селе Морозовка (Ныне Петривцы). Фактически вся северная от Сейма часть Сумской области в этот период контролировалась партизанами. Немецкие гарнизоны оставались только в районных центрах, где они, по существу, были замурованы. Все дороги на севере Сумщины были блокированы. После нескольких успешных диверсий прекратилось движение и на железнодорожной магистрали Конотоп—Ворожба.

Гитлеровское командование восприняло временный захват Путивля партизанами как удар по своему престижу и уже через несколько дней бросило на прочистку Спадщанского леса несколько сот солдат при поддержке 8 танков, 4 бронемашин. Их отбросили. Попытка повторить атаку на следующий день привела фашистов к потере еще 30 солдат и двух танков. И в третий раз полезли автоматчики, на сей раз при поддержке двух батарей 122-миллиметровых орудий и танков, и снова их отшвырнули.

В Спадщанском лесу стало тихо. На берегу Звани появились даже рыболовы с удочками. Обнаружились среди партизан и любители шахмат, самые заядлые — бывший учитель, а ныне разведчик Иван Архипов и Радик Руднев.

Дед, однако, хорошо понимал, что тишина эта обманчивая. Немцы, готовясь к летнему наступлению, перебрасывали в обход Москвы на восток все свои резервы, а Путивльский отряд держал в это время под ударом важнейшую железнодорожную магистраль. Только потому и не уводил Ковпак партизан от опасности. А тучи сгущались: противник выделил для «окончательного» уничтожения отряда несколько венгерских полков, предназначавшихся первоначально для отправки на фронт, осадил весь район. С 20 июня пошли непрерывные бои. Атаки фашистов, поддерживаемые авиацией и артиллерией, следовали одна за другой.

Дед хмуро выслушивал донесения разведчиков: ничего утешительного. Их хотят раздавить здесь. Не ждать же, пока фашистский обух обрушится ему на голову. Отряд свое дело сделал. Нужно уходить…

Два дня рвал Ковпак смертную петлю окружения. И разорвал. По узенькому мостику из бревен и жердей партизаны переправились на другой берег Клевени, на руках перетащили обоз через болото и утром, оторвавшись от обманутого противника, уже были в лесу Марица. Путь к Брянским лесам был свободен, но по железной дороге Конотоп—Курск каждый день следовали к фронту воинские эшелоны с живой силой, танками, орудиями, боеприпасами. И отряд остался в округе продолжать боевые действия.

Путивльский отряд и штаб заняли бывший Софронтьевский монастырь близ села Новая Слобода в Новослободском лесу. Остальные отряды соединения рассредоточились в лесах по обе стороны магистрали Хутор Михайловский — Ворожба. Ковпак знал, что времени в его распоряжении — считанные дни и нужно использовать их для нанесения противнику как можно большего урона. Он писал позднее:

«1 июля наши подрывники уже ознаменовали начало своей деятельности в районе Ворожбы одновременным взрывом двух мостов на Сейме: железнодорожного — у станции Теткино и гужевого — у села Корыж. В этот же день были уничтожены паром у села Марково и паром на дороге Конотоп — Путивль.

Только что оторвавшись от противника, мы снова навлекли его на себя, но в создавшейся обстановке это было неизбежно. Без тяжелых оборонительных боев нельзя было держать под ударом немецкие коммуникации в районе, заполненном войсками оккупантов. Поэтому мы и выбрали для месторасположения своих баз бывший Софронтьевский монастырь и прилегающий к нему лес, представлявшиеся нам удобными оборонительными позициями».

Укрытие было действительно надежным. Могучие каменные стены монастыря, башни, амбразуры, пещеры образовывали настоящую средневековую крепость. Сам монастырь высится на горе, полуокруженный болотом, местность отсюда просматривается на многие километры.

Путивльский отряд, засев в монастыре, как бы отвлекал на себя войска противника, в то время как группы подрывников ушли на железнодорожную магистраль.

Как и предвидел Ковпак, передышка была недолгой. Уже 3 июля на лес двинулись три армейских полка при поддержке трех батарей, десяти танков, большого количества минометов. Через два дня монастырь был фактически окружен. В окружении дрались с гитлеровцами также отрезанные от основных сил отряда боевые группы Карпенко и Коренева. Соединение было в мешке, крепко перехваченном у горловины. Если не оружие, то время свое возьмет. Гитлеровцы на это рассчитывали. Но у Ковпака были свои преимущества: выгодная позиция и закаленные бойцы.

Каратели атаковали осажденных остервенело, зло, упрямо. Бой шел с невиданным ожесточением. Теснимые вражескими автоматчиками, партизаны отходили. Уже вспыхивают схватки близ штаба, где под командованием Базымы окопалась комендантская команда, возле обоза и санчасти. Пошла рукопашная. В ней погиб «хозяин» Новослободского леса, верный помощник партизан лесник Георгий Иванович Замула. У проломов ограды приготовились к своему последнему бою раненые и больные партизаны… Ковпак вспоминал:

«Казалось, что не остается ничего больше, как драться здесь до последнего человека. Нельзя было уже рассчитывать, что братские отряды успеют прийти на выручку…

С наступлением темноты к монастырю стали прорываться партизаны с отдаленных участков леса. Последним вырвался из окружения Дед Мороз со своей группой.

Весь отряд собрался на монастырской горе, люди изнемогали от усталости. Три дня они ничего не ели, не пили, не отдыхали. Они могли бы еще продержаться, но патронов уже почти не оставалось…

Что будем делать завтра, если братские отряды не помогут нам прорвать кольцо окружения? Я знал, что этот вопрос у всех на уме, но вслух его никто не задавал. В трудных случаях люди рассуждали про себя так: раз мне тяжело, значит всем тяжело, о чем же тут разговаривать. А в те дни, когда мы дрались, окруженные в Новослободском лесу, на фронте немцы рвались к Дону и Волге. И если мы в такое время отвлекали с фронта несколько полков противника, одного сознания этого было для наших партизан вполне достаточно, чтобы не беспокоиться о своей судьбе. Когда дерешься в таких условиях, в каких приходилось драться нам, и знаешь, что на фронте происходят решающие события, особенно ясно чувствуешь, что твоя судьба — капелька в судьбе советского народа».

Поспела помощь путивлянам, вовремя пришла на выручку, когда, казалось, оставалось думать только об одном: как подороже отдать свою жизнь…

«Вечером… мы услышали вдруг ружейно-пулеметную стрельбу за болотом, в тылу противника, и прежде чем мы поняли, что это пришли к нам на помощь братские отряды, оттуда же, где вспыхнула стрельба, донеслось пение. Стрельба была ясно слышна, а пение едва-едва, как будто стреляли близко, а пели где-то очень далеко. Что-то в этом пении мне сразу напомнило годы гражданской войны, Царицын, Каховку, Перекоп. Только потом уж я уловил родной мотив «Интернационала» и невольно стал подпевать: «Это есть наш последний и решительный бой». Бывает так, случается с тобой что-то, и кажется тебе, что много лет назад происходило то же самое. Вот такое чувство испытывал я тогда. Как будто бы 1919 год, и я — красноармеец, только что вступивший в партию большевиков.

То, что произошло, похоже было на сказку. В темноте с пением «Интернационала» бросившись в атаку, наш братский отряд конотопцев обратил в бегство танкетки, выставленные противником в качестве заслона по ту сторону болота. Конотопцы заняли рабочий поселок, расположенный против монастыря. В кольце окружения Новослободского леса была пробита брешь, в нее мы и проскользнули под покровом ночи. Рассвет нас застал уже далеко от монастыря, на дороге, проходящей другой стороной болота».

Продолжать борьбу в этом районе, наводненном вражескими регулярными частями, при почти полном отсутствии боеприпасов было невозможно. Ковпак ясно видел: еще одна такая сеча, как Новослободская, и соединению конец. Значит, нужно уходить. Немедля в испытанный путь к Брянским лесам, верным и надежным.

Дождавшись возвращения групп подрывников, которые успели уничтожить еще 6 вражеских эшелонов, Ковпак отдал приказ на отход. К этому времени партизаны узнали о страшном злодействе, учиненном гитлеровцами над мирными жителями Новой Слободы. Обнаружив, что ковпаковцы бесследно исчезли, фашисты за какие-нибудь полчаса расстреляли в селе 586 человек, в том числе стариков, женщин, даже грудных детей…

24 июля отряд, выросший за время рейда до 1300 человек, сметя со своего пути мелкие вражеские группировки, вернулся в южную зону Брянских лесов. И тут выяснилось, что Старая Гута занята противником — венгерским батальоном, не подозревавшим даже о возвращении партизан в свою «столицу». Несколько дней ковпаковцы отдыхали, а в ночь на 29 июля внезапным ударом наголову разгромили вражеский гарнизон. Советская власть в Старой Гуте была восстановлена, снова приступил к своим обязанностям председатель сельсовета Иван Васильевич Певнев, снава вернулись в свои дома укрывшиеся в чащобе местные жители.

Во время боя за Старую Гуту на сторону партизан перешло около сорока венгерских солдат, главным образом словаков и русинов по национальности. Многие из них остались в отряде, умножив интернациональную партизанскую семью.

Подводя итоги боевых действий, Ковпак писал: «Рейдовая тактика полностью себя оправдала. Соединение прошло по северу Сумской области и с выходами боевых групп на операции 6047 километров. Разгромлено 12 вражеских эшелонов, убито 4905 солдат и офицеров противника, уничтожено 25 танков и бронемашин, 26 автомашин, 3 паровоза, 194 вагона и цистерны. У врага захвачено два орудия, 29 минометов, 46 пулеметов, 233 автомата, а также много другого имущества».