"Круг царя Соломона" - читать интересную книгу автора (Кузьмин Николай Васильевич)

Круг царя Соломона

Младший сын бабушки – дядя Вася – служил приказчиком в магазине купца В. П. Попова «Бакалейные, галантерейные и проч. товары». Дядя Вася был молод, зелен, горяч и неуживчив: не прослужив и года, он поссорился с хозяином. Попов его выгнал и в отместку за строптивость пустил слух, что выгнал Ваську за воровство. Худая слава хуже волчьего билета. К кому ни ткнется дядя Вася наниматься – везде ему отказ.

Наступили для дяди черные дни. Он старался уйти из дома куда-нибудь с утра пораньше, чтобы никому не мозолить глаза. Бабушка щуняла его беспрестанно:

– Ну куда снарядился? Диви бы за делом каким, а то опять шалберничать, опять слонов продавать!

Дядя Вася угрюмо молчит, только хмурит свои густые, сросшиеся на переносице брови.

– Да ты не надувай губы-то! Сердит да не силен – дерьму брат! Шел бы ты лучше к Василь Петровичу, поклонился бы ему, он тебя расказнил, он тебя и помилует. С богатым, гляди-ка ты, не перетянешься!

– Куда я пойду, мамаша? – говорит дядя плачущим голосом. – Помилует он, черт толстопузый, как же, дожидайся! Я ему под горячую руку такого напел, что он век будет помнить! Нет уж, видно, не миновать мне куда ни на есть подаваться…

– Куда тебя шут понесет, омежной! Ох, парень, горюшко мое! Видно, не учила я тебя смолоду. Правду говорили старые люди: учи, пока чадушко поперек лавки ложится, а как вдоль протянется – тогда уж поздно. Набаловался ты с ребятами в рюмочку глядеть да в колбаску вилочкой тыкать…

Дядя Вася, скрипнув зубами, хватает фуражку и убегает на базар пытать счастья.

Бабушка тяжело вздыхает, оставляет коклюшки и раскрывает свой сундучок. Крышка от сундука оклеена изнутри пестрыми этикетками от чая, а среди прочего бабушкина добра в нем хранится ветхий листок с картинкой и надписью: «Гадательный круг царя Соломона, или Предсказатель будущего в 150 ответах». На картинке изображен голый старик с повязанным под брюхом полотенцем. Он, согнувшись, держит на плечах большой круг с цифрами. Из середки круга глядит солнечный лик, а цифры идут от солнца как лучи. Наставление к гаданию гласит: «Кто желает узнать будущее, то взять зерно и бросить в середину круга и под тем числом узнать судьбу, упадет зерно, искать ответ на задуманное».

Бабушка расправляет листок на столе и бросает зерно на покрытый цифрами «Круг царя Соломона». Она неграмотна; ответ по таблице нахожу ей я. Ответ оракула таков: «Баба бредит, да только никто не верит, без хлопот зажми свой рот, а на чужой каравай рот не разевай». Непонятно, а если подумать да разобраться, так и совсем нехорошо. Еще пуще тоска от этого оракула.

Чтобы пристроить дядю Васю к какому-нибудь делу, отец решил снять на лето фруктовый сад за городом, верстах в трех от дома, а дядю посадить в нем караульщиком.

– Задаром сдаю, истинно! – уверял мещанин в поддевке, хозяин сада. – Да ты, Василь Васильич, одним сеном эти деньги оправдаешь! А ягоды? А яблоки? Пойди погляди, какой цвет в этом году – сила!

Ходили глядеть всем семейством, как цветут яблони. Сад расположен был по склону горы: наверху за садом – мелколесье, внизу – озеро, справа и слева за плетнями – садовые участки других владельцев. Среди сада стояла крытая камышом изба, а на горе – шалаш из хвороста. На озере у поросшего ольхой берега был привязан челнок. Чудесный сад! Великолепный сад!

– Рыбы в озере не перетаскаешь! – нахваливал хозяин. – Карасики, линьки: хочешь – уху, хочешь – поджарить.

Сад цвел хорошо, слов нет. Но теперь тревожили новые заботы. А какова будет завязь? А ну как хватит утренний мороз? Иль червь нападет? Цыплят по осени считают. Было решено, что дядя Вася переберется в сад немедленно. Я поохотился жить вместе с ним, как только кончатся занятия в школе.

И вот мы живем в саду, одни, на приволье. Только по воскресеньям приходит в сад все наше семейство «блаженствовать» на целый день. Изредка после работы прибегает отец ловить с дядей рыбу бреднем.

Дяде Васе в саду скучно: что за занятие, в самом деле, для молодого малого жениховских лет – сидеть сторожем! Это дело стариковское. Он слоняется по саду, посвистывает, томится, то над озером посидит, то, глядишь, спит под кустом, натянув на голову драную ватолу. Я не скучаю: у меня свое занятие – глотаю запоем в «Ниве» исторические романы Всеволода Соловьева и Салиаса.

Хожу я за «Нивой» в город к барину Дроздову, который сиднем сидит в кресле у окошка и с утра до вечера глядит на улицу Калгановку. Мой приход для него – истинное развлечение: он с утра иззевался от скуки и с жадностью принимается меня расспрашивать про разные разности: много ли яблок уродилось в саду? А кто соседи, кто слева, кто справа, кто у них сторожем? Какая рыба ловится в озере? Не поступил ли на должность дядя Вася? (Дядины беды ему досконально известны.) Оглянувшись на дверь, он понижает голос и спрашивает, ходят ли к дяде Васе бабенки в шалаш. До всего ему дело.

Я отвечаю кое-как; мне не терпится добраться до книжного шкафа, битком набитого переплетенными томами старых иллюстрированных журналов. Наконец я вырываюсь от Дроздова с вожделенной добычей. От жадности я забираю сразу два годовых тома «Нивы» и, обливаясь потом, мученически тащу их по солнцу три версты до сада. Зато развлечения мне на всю неделю. Дядя Вася до чтения не охотник, разве посмотрит картинки. Он бродит по саду, постреливает из шомпольного ружьишка в ворон; придет время обеда или ужина – разведет костер, варит в котелке кашицу.

Иногда на дым придет к костру глухой старик – сторож из соседнего сада – и спросит всегда одно и то же:

– Скольки время, Василь Михалыч?

Дядя Вася крикнет сперва ему в ухо: «Целое беремя» или «Без четверти пять минут», потом взглянет на свои серебряные карманные и ответит по-настоящему. Старик щерит беззубый рот – понимаю, дескать, шутку, – помолчит, потопчется, а потом добавит нерешительно:

– А не разживусь я у вас хлебушка? Штой-то мне нонче запоздали принести.

Ему насыпали в шапку все завалявшиеся у нас куски черствого хлеба и приглашали к нашему котелку.

…Настали теплые ночи, мы перебрались спать в шалаш и просыпались утром под гомон птиц. А в саду и в лесу за садом шла своя тихая торжественная жизнь.

Каждый день приносил что-нибудь новое. Отцвели ландыши и купавки, зацвели на лугу у озера лютики, гравилат, раковые шейки, калина. Вдоль дорожки распустились бутоны желтого шиповника, золотые цветки величиною в ладонь ярко горели на темной зелени. На озере расцвели водяные лилии и кувшинки. А когда солнце поднималось высоко и воздух начинал струиться от зноя, сад замирал в тишине и оцепенении, только пчелы гудели в цветах липы.

Однажды в июле месяце у нас кончились припасы, и дядя Вася послал меня в город за хлебом. Был ветреный день, небо было грифельного цвета. По улицам ветер гнал столбы пыли. Наш дом с виду поразил меня чем-то тревожно-необычным. Почему в такой жаркий день закрыты окна? Почему на запоре калитка и дверь? Почему никого не видно?

Я постучался-открыл отец. Он посмотрел на меня испуганно, будто не узнал.

– Куда ты? Нельзя: доктор не велел! – сказал он почему-то шепотом. – У нас в доме дифтерит.

Заболели сразу двое – сестра и маленький брат.

– Погляди на них в окошечко.

Я залез на завалинку и прильнул к стеклу-в кровати лежала Маня, а на сундуке – маленький. Я стукнул в раму. Сестра повернула на стук голову, узнала меня и улыбнулась жалкой, страдальческой улыбкой. Отец дал денег и велел покупать хлеб на базаре.

– Да не таскайся зря в город – почти в каждом доме зараза.

Я вернулся в сад к дяде с сиротским чувством.

А через несколько дней пришла под вечер тетка Поля и, утирая слезы, сказала, что Маню схоронили, а завтра будут хоронить Пашу, но приходить домой еще нельзя, пока не сделают дезинфекцию. Она развернула белый узелок и поставила на стол тарелку с кутьей – сладкой рисовой кашей с изюмом. – Помяните за упокой младенцев Марию и Павла! – И мы, перекрестившись, стали с дядей Васей есть кутью.

После похорон мать перестала совсем ходить в сад: ее все тянуло на кладбище, к свежим могилкам. Отец приходил изредка, но был молчалив, рассеян, ко всем делам безучастен. А сад теперь-то как раз и требовал хозяйского внимания. Начали созревать и падать яблоки. По утрам сторожа из соседних садов сходились и рассказывали истории, как к ним «лезли», а они стреляли в воров пшеном и солью. Яблоки лежали повсюду кучами, и девать их было некуда.

Дядя Вася решил показать распорядительность, нанял подводу, и в одно из воскресений мы поехали с ним по деревням торговать яблоками. Мы выехали, когда уже ободняло.[1] День жаркий, небо без облачка, лошадка плетется еле-еле. Мы едем полем, озимые хлеба почти созрели, над желтыми нивами в знойном небе трепещут кобчики. На горизонте насыпь железной дороги – одинокий разъезд без единого деревца, телеграфные столбы тянутся вдоль насыпи. Жарко, хочется пить. Но вот на пути овраг, поросший мелколесьем, внизу – прохлада, родник, обделанный срубом, голбец[2] с иконкой. Мы спускаемся напиться.

До ближайшей деревни Студеновки – двенадцать верст, но едем мы часа три, не меньше. То лошадь станет, то дядя Вася возится, поправляет упряжь и по неопытности делает это долго.

Деревня Студеновка – сонная, будто вымершая.

– Эй, яблок, кому яблок! – заводит дядя Вася бодро.

Шавки со всей деревни сбегаются облаять нас. Подходят белоголовые и голопузые ребятишки. Торговля меновая: за куриное яйцо фунт яблок. У нас тарелочные весы. Баба спрашивает:

– А кошек берете?

Срам какой: нас принимают за «тарханов», которые собирают по деревням тряпье, кости, кошачьи шкурки. Торговлишка у нас идет плохо. До праздника преображенья – «яблочного спаса» – взрослые люди в деревнях не едят яблок: считается за грех. Все наши покупатели – несмышленые сопляки. Дядя Вася уже без весу сыплет яблоки в картузы и подолы, но и при такой торговле добрая половина воза остается нераспроданной.

После Студеновки нам больше никуда не захотелось ехать, и мы повернули домой.

– Не вздумай рассказать кому, – говорит дядя дорогой, – что нас за «тарханов» приняли – сраму не оберешься!

Отец уже тяготился садом и не чаял, как с ним развязаться. Из-за недогляда все шло хуже некуда. Сгнило в стогах сено, сложенное непросохшим. Стога раскидали, внутри оказались черные заплесневелые ошметки, от которых корова воротила морду. Отец с досады продал весь урожай яблок оптом за полцены, и мы с дядей вернулись в город.

А по осени вся родня провожала дядю Васю на станцию. Он списался с земляком, который уехал прежде, и отправлялся теперь в Баку искать счастья. Бабушка, торжественная и грустная, в праздничном платье и в черном с цветами платке, сидела на вокзале, держа в руках узелок с пышками на дорогу. Она вздрогнула и испугалась, когда прозвенел колокол у вокзала. Все вскочили и засуетились.

– Сидите спокойно, – сказал станционный жандарм, – поезд только вышел, еще тридцать три минуты ожидания.

Снова сели, стали ждать. Подошел поезд.

– Стоянка восемь минут, – объявил обер-кондуктор в мундире с малиновым кантом, со свистком на пестром шнурке.

Пассажиры из вагонов побежали: одни в буфет, другие за кипятком на платформе. Дядя Вася и отец пошли по вагонам искать места. Вдруг пробило два звонка. Все бросились к вагонам. Одна баба бежала с пустым чайником: видно, не успела налить кипятку. Обер-кондуктор свистнул, паровоз загудел, поезд тронулся. Дядя Вася в открытое окно махал нам фуражкой.

Теперь бабушка живет в постоянной тревоге и все ждет писем. Дядя Вася письма шлет редко, пишет в них скупо, отрывисто, загадочно, шутит невесело. «Жив, здоров, хожу без сапог, чего и вам желаю». Или: «Дела мои ни шатко, ни валко, ни на сторону». Или еще: «Живу хорошо в ожидании лучшего».

Бабушка всплакнет потихоньку и достанет из сундучка свой «Гадательный круг царя Соломона». Бросит на круг зернышко:

– Колюшка, посмотри, чего вышло.

Я читаю:

– «Ты хочешь узнать о важном деле, то лучше погадай на будущей неделе».

Бабушка мечет зернышко снова, и я опять ищу нужный номер. Ох, кажется, какая-то гадость: «Не верь обманам, тебе грозят бедами, змея ползет между цветами!»

У меня не хватает духу огорчить бабушку таким зловещим предсказанием, и я читаю ей другое, строчкой выше:

– «Получишь счастие большое и богатства сундуки, и золото к тебе польется наподобие реки».