"Михаил Ломоносов. Его жизнь, научная, литературная и общественная деятельность" - читать интересную книгу автора (Львович-Кострица А. И.)

ГЛАВА VI

Деятельность Ломоносова в последние десять лет его жизни прошла главным образом в постоянных стараниях устроить нашу Академию и учебные учреждения при ней.

В 1754 году, вследствие сообщений нашего академика И. Шувалову, граф К. Разумовский обратил внимание на множество второстепенных служащих при Академии, большинство из которых не приносило ей никакой пользы. Президент поручил советнику Шумахеру вместе с Ломоносовым, Мюллером и Штелином рассмотреть, нет ли среди “находящихся ныне налицо в штате, так и сверх штата служителей, в которых искусства, пользы и дальней или никакой нужды признано не будет и без которых во исправление каких-либо дел обойтиться можно; также нет ли и таких, которые хотя и в штате есть, но или должности своей не отправляют за какими-либо собственными пороками или способности к тому не имеют, – таких всех с суммы академической сбавить, а надобных только оставить”.

Ломоносов принялся за это дело с обычной своей энергией, но все-таки весь труд комитета остался без последствий. Наш академик писал Шувалову: “Иной боится отрешить… чтобы не раздражить какого-нибудь знатного господина; иной говорит, что он беден. Однако прошу меня извинить – не могу всех пристрастий и всех обстоятельств изобразить. Словом: с одного конца Академию хотят починивать, а с другого портят… окончание сего дела ясно покажет, и я никогда по чистой моей совести не останусь лживым человеком”. Комиссия представила свой доклад президенту, но последний почему-то оставил его без внимания.

В том же году Ломоносов принимал деятельное участие в развитии и осуществлении плодотворной мысли – учредить в Москве первый университет. Теперь не подлежит никакому сомнению, что это высшее учебное заведение обязано своим возникновением стараниям Ломоносова, который и внушил Шувалову мысль взяться за это дело. Вероятнее всего, что весь проект университета, поданный в Сенат Шуваловым, был составлен одним нашим ученым. По крайней мере, в этот проект вошли целиком многие параграфы из письма Ломоносова, где он излагал свое мнение об устроении Московского университета и обещал прислать через пять дней подробный план его. Императрица Елизавета утвердила проект университета 12 января 1755 года.

Упомянем здесь добрым словом старания Ломоносова, чтобы указанный проект был составлен как можно шире и с течением времени не требовал бы переделок. “Главное мое основание, сообщенное вашему превосходительству, весьма помнить должно, чтобы план университета служил во все будущие годы. Того ради, несмотря на то, что у нас ныне нет довольства людей ученых, положить в плане профессоров и жалованных студентов довольное число. Сначала можно приняться теми, сколько найдутся. Со временем комплект наберется. Остальную с порожних мест сумму полезнее употребить на собрание университетской библиотеки, нежели сделав ныне скудный и узкий план по скудости ученых, после, как размножатся, оный снова переделывать и просить о прибавке суммы”.

В том же году с увлечением и жаром, которого не могли охладить даже зрелый возраст и болезни, Ломоносов вел упорную борьбу со своими врагами, благодаря чему его ученые и литературные занятия отступили на второй план. Тогда была учреждена комиссия для сочинения нового уложения, причем Тауберт, по распоряжению Сената, обязывался представить в эту комиссию сведения “о всех недостатках и излишествах” в Академии. Тауберт составил свои предложения, которые находил полезными для улучшения состояния ученого учреждения и отдал их на обсуждение академического собрания.

Ломоносов в свою очередь намеревался составить проект исправления Академии. Неизвестно, сделал ли он что-нибудь цельное в этом отношении. Но и по уцелевшим отрывкам можно судить о том, какова должна быть Академия по его мысли. Из этих документов наиболее заслуживало внимания его “Всенижайшее мнение об исправлении С.-Петербургской Академии наук”. Все “Мнение” переполнено чрезвычайно меткими указаниями на недостатки академического регламента, на ничтожные успехи учеников в академической гимназии, на причины малочисленности студентов и гимназистов. С особенной силой Ломоносов восстает против запрещения учиться при Академии записанным в подушный оклад, причем ссылается на европейские государства.

“А у нас в России, при самом наук начинании, уже сей источник регламентом по 24 пункту запрещен, где положенных в подушный оклад в университет принимать запрещается. Будто бы сорок алтын толь великая и казне тяжелая была сумма, которой жаль потерять на приобретение ученого природного россиянина и лучше выписывать! Довольно б и того выключения, чтобы не принимать детей холопских”.

В академических заседаниях дело не дошло до рассмотрения предложений Ломоносова: во время первого же заседания он жестоко поругался с Тепловым. Мюллер, ненавидевший нашего академика всеми силами своей души, не замедлил донести об этом президенту, причем заявлял, что Теплов и Шумахер оставили собрание, а он, Мюллер, просит уволить его от присутствия, не желая и опасаясь говорить о каком-либо деле с Ломоносовым.

Эта ссора повлекла за собою письменный выговор Ломоносову от президента, который приказывал объявить ему свое неудовольствие в канцелярии через секретаря. Возмущенный Ломоносов подал прошение государыне и просил об избавлении его “от Теплова ига”. Прошение возымело действие, президенту пришлось уничтожить свой выговор и снова допустить Ломоносова присутствовать в академических собраниях.

Вслед за этим наш ученый составил обширную записку, в которой отделал своих врагов, как говорится, “начисто”. В ней же он высказывал свое мнение о том, каков должен быть новый устав Академии. Эта записка, замечательная по своему языку, пылкому и убедительному, содержала описание академических штатов и предлагала ввести новую должность – вице-президента Академии, которую, судя по многим фактам, Ломоносов прочил себе. Однако его записка, на которую он смотрел очень серьезно, как видно из вступления к ней, также не достигла своей цели.

Нашему ученому поручено было составить похвальное слово Петру Великому. Это занятие, хлопоты по изданию второго тома его сочинений и русской грамматики, а также многочисленные обычные работы отвлекли Ломоносова несколько в сторону, и борьба с врагами временно затихла.

13 февраля 1757 года Ломоносов, еще в 1755 году отказавшийся от кафедры химии, добился-таки непосредственного участия в управлении академическими делами. Президент, вероятно, откликаясь на ходатайство И. Шувалова, издал, под предлогом дряхлости и старости Шумахера, распоряжение, которым повелевалось коллежскому советнику и профессору Ломоносову вместе с Шумахером и Таубертом присутствовать в академической канцелярии и вместе с ними подписывать все текущие дела.

Присутствие нашего академика в канцелярии навело страх на его сочленов. Шумахер не произносил ни одного слова, а Тауберт “высказывался несмеющим противоречить тому, что предлагал Ломоносов”. В новом своем положении наш академик стал распоряжаться весьма самостоятельно, чтобы не сказать более, и дал своим врагам почувствовать свою власть. Но все-таки все его распоряжения имели своим основанием искреннее желание принести пользу Академии и всей России. Мюллер поторопился жаловаться на него президенту, но эти доносы закончились выговором знаменитому историографу.

7 января 1758 года наш академик представил президенту записку о неудовлетворительном состоянии Академии и о мерах по улучшению его. Граф Разумовский в ответ на это представление назначил Ломоносова заведовать всеми учеными и учебными отделениями Академии.

Тогда же Штелину были поручены художества, а Тауберту – типография, книжная торговля и мастерские.

Ломоносов немедленно обратил особенное внимание на увеличение числа учеников гимназии и студентов университета, хлопотал и об улучшении их содержания. Вскоре после этого нашему академику поручено было заведовать географическим департаментом. Тогда Ломоносов энергично приступил к составлению большого атласа Российской империи.

26 мая 1759 года он потребовал от синода подробный список всех синодальных строений, церквей, монастырей, сведения об их устройстве и положении, “а сверх того присланы были из монастырей с исторических описаний о времени построения оных для сочиняющейся российской истории копии”. В Сенат же Ломоносов подал ходатайство о содействии для получения сведений о городах, их положении, устройстве, экономическом состоянии, торговле, промыслах, заводах, фабриках и так далее. Причем опять-таки не забывалось и об интересах истории: ученый просил присыпать копии с летописей.

Сенат отпечатал 30 запросов на одном листе и разослал по всем городам. С 19 января 1760 года стали поступать ответы на запросы; разборкой и приведением в порядок этих сведений занимался студент Илья Абрамов. Но Ломоносову не суждено было ими воспользоваться.

В то же время он не переставал заботиться о приведении в порядок гимназии и университета и наконец составил для них новые регламенты, рассмотрение которых было поручено Мюллеру, Фишеру, Брауну и Модераху. Мюллер отозвался, что им самим ранее были составлены регламенты для университета и гимназии. Браун и Модерах сделали некоторые весьма основательные замечания, которые Ломоносов нашел справедливыми и достойными внимания. Мнение же Фишера было отражением взгляда Тауберта и сводилось к тому, чтобы не принимать в гимназию детей, принадлежащих к податному сословию, и чтобы число гимназистов и студентов было гораздо меньше того, которое Ломоносов указывал в своем проекте. Наш ученый находил необходимым, чтобы в гимназии было 60 учеников, а в университете – 30. Фишер вместе с Таубертом спрашивали: “Куда столько гимназистов и студентов? Куда их девать и употреблять будет?” Михаил Васильевич на это справедливо возражал, что в России нет ни лекарей, ни аптекарей, ни механиков, ни адвокатов “и ниже своих профессоров в самой Академии и в других местах”.

В это время Тауберт начинает приобретать значение в канцелярии, так как его тесть, Шумахер, стал слишком стар и дряхл и вследствие болезни часто по нескольку недель не заглядывал в Академию. Но очевидно, что престарелый правитель канцелярии продолжал руководить Таубертом и побуждал его всячески препятствовать Ломоносову в его стараниях провести новый регламент. Деньги на содержание гимназии и университета выдавались “с великим затруднением”, ученики находились в самом жалком положении, “так что иногда Ломоносову до слез доходило, ибо, видя бедных гимназистов босых, не мог выпросить у Тауберта денег… Таковые поступки понудили Ломоносова просить президента, чтобы университет и гимназия отданы были ему в единственное смотрение и сумму по новому статусу на оба сии учреждения отделять особливо, с тем чтобы канцелярия (сиречь прочие чины) чинила ему всякое вспоможение”.

Граф К. Разумовский, после рассмотрения в академическом заседании предложений Ломоносова, распорядился об утверждении вышеупомянутой просьбы.

После такого распоряжения Ломоносов счел себя вправе составить в академической канцелярии определение, которым академики Фишер, Браун, Эпинус, Котельников и адъюнкт Корицкий обязывались начать чтение лекций при университете и читать их по четыре раза в неделю. 14 февраля 1760 года за подписью графа Разумовского и Ломоносова вышли правила для университета. Этими правилами учреждались три факультета – юридический, медицинский и философский – и назначался особый проректор университета, избираемый из числа академиков. Кроме того, предполагалось давать ученые степени и исходатайствовать формуляр с пунктами “университетской привилегии”. На содержание университета и гимназии определено было расходовать 15 тысяч. Особо уточнялось, что сумму эту следовало выдавать на учебные заведения отдельно от общих денег на Академию. Хранение и расходование этих 15 тысяч рублей поручалось Ломоносову.

Но все это не могло удовлетворить нашего академика, и он продолжал хлопотать о привилегиях для университета.

“Мое единственное желание состоит в том, чтобы привести в вожделенное течение гимназию и университет, откуда могут произойти многочисленные Ломоносовы”, – так определил он свое пламенное желание добиться заветной цели в письме к И. Шувалову, на содействие которого он сильно рассчитывал.

Но все хлопоты нашего академика ни в 1760-м, ни в 1761 году, когда он обратился за содействием к другому почитателю его таланта, канцлеру графу М. Воронцову, не увенчались успехом.

Из других занятий Ломоносова в качестве советника академической канцелярии мы упомянем здесь об ученом предприятии, которое он дважды пытался осуществить. Ломоносов предложил послать способного живописца во все древние русские города, “чтоб имеющихся в церквах изображений государских иконописною и фресковою работою, на стенах или гробницах состоящих, снять точные копии величиною и подобием, на бумаге водяными красками… А сие учинить для того: 1) дабы от съедающего времени отнять лики и память наших владетелей и сохранить для позднейших потомков; 2) чтобы показать и в других государствах российские древности и тщание предков наших; ибо выданные прежде всего в печать родословные грыдырованные листы не токмо весьма недостаточны, но и никакого сходства между собою в лицах не имеют; 3) чтоб Санкт-Петербургская Академия художеств имела случай употребить свое искусство, как бы изобразить их надлежащею живописью в приличных положениях со старинного манеру, не теряя подлинного подобия, а чтобы учащиеся живописному и резному художеству, смотря на работу мастеров, по таковым переменам к изображениям привыкли…”

Это предложение Ломоносов повторил еще раз 16 октября 1760 года и добился-таки того, что оно было принято. Синод разослал по епархиям указ, которым назначенный канцелярией учитель рисования Андрей Греков допускался к снятию указанных изображений по церквам. Но, как рассказывает Ломоносов, Тауберт и тут постарался затормозить дело, о неосуществлении которого в то время приходится пожалеть теперь всем любителям русской старины и археологам. Греков назначен был учителем рисования к великому князю Павлу Петровичу, вместо него почему-то никто не был послан, и, таким образом, действительно прекрасное предложение Ломоносова осталось невыполненным и забылось.

Чтобы охарактеризовать вполне деятельность нашего академика за период с 1754 по 1761 год, нам приходится упомянуть здесь о его литературных и научных занятиях.

3 января 1754 года Ломоносов писал Шувалову, что весьма полезно было бы Академии издавать русский периодический журнал, в котором бы помещались в доступной для любителей чтения форме статьи академиков.

В конце года граф К. Разумовский разрешил Академии издавать этот учено-литературный журнал, под названием “Санкт-Петербургские академические примечания”, а ведение его поручалось личному врагу Ломоносова – конференц-секретарю Мюллеру. Вероятно, именно это обстоятельство было причиной того, что наш писатель стал относиться к этому изданию с первых же дней его существования весьма враждебно. Тут у Ломоносова проявилась какая-то жадность к делу, – ему как будто хотелось все занятия Академии вместить в одном своем лице, а между тем у него работы была целая пропасть и он сам стал отказываться, как мы видели уже, от некоторых возложенных на него поручений. По настоянию Михаила Васильевича вышепоименованный журнал стал выходить под названием “Ежемесячных сочинений”.

В 1755 году приступили к печатанию второго тома собрания сочинений Ломоносова. Но вскоре он преподнес в рукописи свою “Российскую грамматику” великому князю Павлу Петровичу, и тогда же было приказано отпечатать ее прежде второго тома сочинений нашего поэта.

В январе 1757 года “Грамматика” вышла в свет. Она выдержала 14 изданий, из которых два последние были сделаны Отделением русского языка и словесности нашей Академии в 1855 году, в память столетия этого труда Ломоносова.

Наш академик смотрел на свое произведение как на опыт. В предисловии он замечал, что “ни на едином языке совершенной грамматики никто не сделал”; свою он находил также неполной и несовершенной, но считал необходимым сделать в этом направлении первый шаг, “что будет другими после него легче делать”. Этот труд Ломоносова не может претендовать на полную самостоятельность: подкладкой для него послужила грамматика Смотрицкого, а отчасти и Ададурова.

1 июля 1756 года Ломоносов в публичном собрании Академии прочитал речь “Слово о происхождении света, новую теорию о цветах представляющее”. Здесь он выступил противником так называемой гипотезы истечения, придуманной для объяснения световых явлений Ньютоном. В основе ломоносовской теории лежал эфир, правда, несколько другого строения, чем тот, которым в настоящее время объясняются все явления света. По мнению Ломоносова, эфир состоит из шариков троякой величины; поверхности их изрезаны неровностями, которыми они, подобно зубчатым колесам, зацепляются друг за друга и приводятся в движение. При движении “зыблющемся” происходит световое явление, при “коловратном” – тепловое. Конечно, все эти представления кажутся теперь весьма грубыми, но в то время физические теории всех знаменитых ученых отличались еще большей грубостью. Во всяком случае, эта работа Ломоносова заставляет каждого признать за ним замечательное остроумие и в высшей степени последовательную логику.

6 марта 1757 года синод подал императрице всеподданнейший доклад, которым Ломоносов за “Гимн бороде” обвинялся в кощунстве, “в явных духовному чину ругательствах, так как поставил безразумных козлят далеко почтеннейшими, нежели попов”. Синод просил, чтобы государыня приказала публично сжечь “соблазнительные и ругательные пашквили”, а Ломоносова для надлежащего увещания и исправления отослать в синод.

Но весьма набожная императрица не подвергла Ломоносова никакой ответственности. Тогда выступил защитником осмеянных “бород” Тредиаковский. Он написал стихотворение “Переодетая борода, или Гимн пьяной голове”. Стихотворение сопровождалось письмом, в котором просили Ломоносова напечатать “Переодетую бороду” в “Ежемесячных сочинениях”. Тредиаковский в этой сатире изобразил Ломоносова грубым пьяницей и намекал, что людей, дерзающих осмеивать предметы всеобщего уважения, следовало бы сжигать в срубах. Но такой совет даже в те времена был встречен с негодованием, и на Тредиаковского посыпались сатирические стихотворения.

Тредиаковский не удовольствовался одним стихотворением и пустил по рукам письмо, полученное якобы из Холмогор от некоего Зубницкого. Здесь Ломоносов изображен слишком уж грубыми чертами: “Лучшего ничего нельзя ожидать от безбожного сумасброда и пьяницы! Не довольно того, что сей негодный ярыга, ходя по разным домам и компаниям, в разговоры употребляет всякие насмешки и ругательства благочестивому закону нашему; что презирает уставы оного и все то ни во что вменяет, что добрые люди, родившиеся в христианстве, за святое и спасительное почитают, не довольно и того, что он без разбору на весь духовный чин везде, как пес, лает: он еще и письменные противу таинств веры нашея и святыни закона глумления и ругательства употребить отважился”. И Тредиаковский самым серьезным образом доказывает, что “Гимн бороде” есть не что иное, как сплошное богохульство и кощунство. Затем он изображает Ломоносова посягающим на все авторитеты самохвалом, причиняющим государству один вред и убыток.

Конечно, Ломоносов не остался в долгу и жестоко осмеял своего завистливого врага…

В начале сентября 1757 года вышел из печати его новый труд: “Слово о рождении металлов от трясения земли”. Ломоносов прочитал эту речь в публичном академическом собрании 6 сентября. В ней наш академик первый высказал мысль, что каменный уголь произошел из торфяника при участии подземного огня. “Замечания Ломоносова относительно излагаемого предмета, – говорит профессор Щуровский, – принадлежат к числу самых драгоценных. Перечитывая их, с трудом веришь, что обо всем этом говорилось за сто лет до нашего времени”. Теории Ломоносова недостает только одного предположения: что наша планета первоначально представляла огненно-жидкую массу, которая с течением времени стала остывать и покрылась твердой корой. Классификация видов землетрясений, сделанная в его речи, до сих пор господствует в науке.

В том же новаторском духе написано и его “Рассуждение о большей точности морского пути”. Здесь особенно замечательна последняя глава “о предсказании погод, а особливо ветров”. Ломоносов настаивал на необходимости учреждения в разных частях света самопишущих метеорологических обсерваторий. “Таким образом, он предвидел и предсказал все, что ныне думают и делают метеорологи”, – замечает Перевощиков.

26 мая 1761 года Ломоносов наблюдал прохождение Венеры через диск Солнца. Эти наблюдения привели Ломоносова к заключению, что вокруг названной планеты существует атмосфера. Только через тридцать лет после этого Гершель и Шретер пришли в своем споре к соглашению и признали существование атмосферы вокруг Венеры. Впоследствии это мнение было подтверждено знаменитым Араго.

В том же году, 1 ноября, в день рождения И. Шувалова, Ломоносов поднес ему одно из замечательнейших произведений своего пера. Это было большое письмо, в котором наш ученый собрал все свои “старые мысли, простирающиеся к приращению общественной пользы”. Все оно написано на одну тему – “о размножении и сохранении российского народа”, и Ломоносов находит, что взгляды, высказываемые им здесь, могли бы быть подведены под следующие главы: “1) О размножении и сохранении российского народа. 2) Об истреблении праздности. 3) Об исправлении нравов и о большем народа просвещении. 4) Об исправлении земледелия. 5) Об исправлении и размножении ремесленных дел и художеств. 6) О лучших пользах купечества. 7) О лучшей государственной экономии. 8) О сохранении военного искусства во время долговременного мира”.

Причинами уменьшения народонаселения Ломоносов считает, во-первых, браки между лицами несоответствующих лет, а также насильственные; во-вторых, запрещение жениться более трех раз; в-третьих, насильственное пострижение в монахи вдовых молодых священников и дьяконов и вообще поступление в монашество молодых людей обоего пола. Для сохранения жизни младенцев, рожденных вне брака, ученый предлагал устраивать “богаделенные дома”, которые принимали бы и воспитывали бы подобных детей. Для преодоления большой смертности Ломоносов рекомендует составить общедоступный лечебник, размножить лекарей и русские аптеки и этим уничтожить суеверное лечение волшебством и чародейством. Особенною яркостью красок блещет описание излишеств, которым русский народ предается в большие праздники.

Дальнейшие меры, которыми автор надеялся задержать уменьшение численности русского народа, сводились к искоренению драк, разбоев, к возвращению множества беглых из-за границы, к призыву иностранных поселенцев и так далее. Вообще это письмо затрагивает целую массу важных вопросов, которые и поныне остаются нерешенными. Широта взгляда вместе с глубоким знанием своего народа, искреннее убеждение в правоте своего мнения и могучий, блестящий и горячий язык, каким написано все письмо, заставляют признать это произведение одним из наиболее выдающихся во всей русской литературе XVIII столетия.

В нашем столетии этот знаменитый трактат претерпел многочисленные мытарства, навлекая гонения на издателей и цензоров, осмеливавшихся пропускать его в печать, хотя и с многочисленными пропусками. Только в 1871 году, то есть почти через 110 лет, письмо Ломоносова впервые было напечатано без пропусков в третьем выпуске “Бесед в обществе любителей российской словесности”.