"Андрей Буровский. Истории о необычном (Сибирская жуть)" - читать интересную книгу автора

младенца было главное. Бабка напряглась, словно от нее через пальцы что-то
переходило к младенцу, Тамара почувствовала - главное именно в этом.
Малыш внезапно замолчал, завертел головой, и взгляд у него изменился.
То был взгляд напуганной зверушки, тут сделался осмысленный, изучающий.
Громко сопящий мальчишка обнаружил возле себя чужих людей, скривил губы,
собираясь зареветь... И почему-то не заревел: то ли влияние бабки, то ли
попросту устал орать.
Бабка сгребла малыша, даже не стала толком заворачивать, вынесла
переминавшейся с ноги на ногу матери, ждавшей с перекошенным лицом.
Едва кивнув рассыпавшейся в благодарности женщине, выскочила наружу.
Явственно послышался звук: лопнула доска в заборе. А Ульяна Тимофеевна
вернулась без капель пота на лбу, румяная, с довольнехонькой улыбкой и еще
долго поила гостью чаем с вареньем, пеняла на плохо просушенные, нестиранные
пеленки, пугала ее болезнями, с которыми и ей, Ульяне Тимофеевне, не
справиться.
А Тамаре на всю жизнь запомнилось, как из бабушки в младенца как бы
перетекало нечто, и высокий звук лопнувшей доски.
Помнила еще, как Ульяну Тимофеевну позвали к женщине, измученной до
крайности камнями в почке. Стоял сильный мороз, шли на другой конец деревни.
Платками закутались так, что, по словам Тамары, еле глаза было видно.
- Ох, Ульяна Тимофеевна, помогай... - метнулись к бабке с крыльца.
- Не мельтешите. Татьяна где?
- Фельдшер был, ничего не сказал...
- Фельдшер! - фыркнула бабка надменно.
Возле раскрытой кровати, на табуретке сидит, закусив губу, женщина с
крупными каплями пота на лице. Сидит, и сразу видно: боится переменить позу,
боится шелохнуться - так ей больно. Потому и сидит не на кровати, на
жестком.
При виде Тамары губы, впрочем, тронула улыбка.
- Учишь, Тимофеевна? - чуть слышно.
- Учу, - коротко ответила бабка, как полено о полено стукнуло.
Зыркнула глазами, выгоняя прочь ненужных. И опять Тамара видела, как из
бабушки как будто выходило что-то, перетекало в больную.
- Вот сейчас, сейчас... Гляди, Танюша, веду я его, веду... - Бабка
говорила легко, нараспев, почти пела. - Вот сейчас должно и полегчать...
Татьяна кивнула, пока еще закусив губу, еще тяжело, с натугой втягивая
воздух.
- Во-оот... Воо-от... Гляди, теперь он уже не опасный, камешек этот, -
все пела, причитала бабка, и Тамара видела - женщина успокаивается. Ей уже
не так больно и страшно: не так напряжено лицо, не так руки стиснули платье,
глаза обрели выражение.
Тамара не могла бы сказать, сколько времени прошло, пока женщина
выпрямилась, улыбнулась, сказала "ох...". Выпрямилась - еле заметно,
улыбнулась чуть-чуть и сказала еле слышно. Но ведь сказала же?!
И еще работала Ульяна Тимофеевна, и Татьяна легла, наконец, и тихо,
протяжно вздохнула - отпустила боль. Ульяне Тимофеевне кланялись, что-то
совали, что-то сулили, полусогнувшись, бегали вокруг. Старуха решительно
шла, закусив нижнюю губу, с окаменевшим лицом; щеки прочертили крупные капли
из-под волос.
- Потом! - властно отстранила она свертки, чуть не бегом выскочила на