"Тарас Бурмистров. Ироническая Хроника" - читать интересную книгу автора

будущности, без опыта". В самом деле, пятьдесят, семьдесят, от силы сто лет
- это крайний срок для поддержания преемственности русской культуры. Потом
все снова взламывается и перекраивается - и вот опять недавнее прошлое
оказывается каким-то неудавшимся черновым вариантом, жалким и нелепым, оно
тяготит нас мучительным стыдом и, чтобы избавиться от этого призрака, мы с
легкой душой переворачиваем страницу и забываем обо всем, что было раньше.
Что касается дня 7 ноября, самого двусмысленного и неудобного для нас
дня в нашей истории, то я предлагаю простой рецепт, который может радикально
подействовать на наше отношение к подобным "фантомным болям", раз за разом
всплывающим из нашего дурно переваренного прошлого и тревожащим наше
душевное равновесие. Не нужно, как это сейчас делается, обходиться с ним
стыдливо и невразумительно, но не надо и устраивать, как это делают
коммунисты, унылые демонстрации под серым, низко нависшим ноябрьским небом,
так отлично символизирующим тупиковую безысходность нашей истории. По
крайней мере здесь, в Петербурге, эту проблему можно решить и по-другому.
К третьей годовщине революции Николай Евреинов, известный режиссер и
теоретик театра, устроил в Петрограде на Дворцовой площади грандиозный
художественный эксперимент. Это был спектакль, называвшийся "Взятие Зимнего
дворца". На один день он воплощал в жизнь главную мифологему советской
истории. Для его постановки привлекались тысячи актеров и статистов;
использовалось полторы сотни мощных театральных прожекторов и несколько
реальных броневиков; дело не обошлось даже без крейсера "Авроры" с его
знаменитым холостым выстрелом, в 1917 году давшим сигнал к началу восстания,
а в 1920-м - к началу представления. Не знаю, как кого, а меня так просто
поражает художественная смелость организаторов этого действа. В Петербурге,
"самом умышленном и фантастическом из всех городов мира", такое сомнительное
начинание могло бы иметь и более масштабные последствия, чем одно только
развлечение досужей публики. Весь этот город, его дворцы и набережные, во
все времена сравнивали с пышными театральными декорациями; но когда
представление окончено, занавес опускается и публика расходится по домам.
Великие всемирно-исторические события, происходившие в Петербурге, тоже
часто казались не чем иным, как яркой театральной постановкой - но дразнить
историю с такой безумной дерзостью, высмеивать ее самые важные и поворотные
ходы, снова вызывать уже было уснувших духов, я, быть может, и не осмелился
бы. Тем более опасно это делать в Петербурге, неуловимом, зыбком,
ускользающем городе, готовом всякую минуту растаять и расплыться в туманном
невском воздухе, насыщенном тяжелыми болотными испарениями. Скорее всего,
те, кто затеял этот странный эксперимент, просто хотели, из обычного для
художников неуемного любопытства, вложить персты в свежую и открытую рану
русской истории, и сделать это поскорее, покуда она не затянулась и еще
дымится. У них тогда неплохо это получилось.
Теперь, когда петербургская история окончена ("если Петербург не
столица - то нет Петербурга"), ставить такие спектакли, наверное, уже не так
рискованно, и мы вполне можем повторять это действо каждый год. Иностранцы,
не искушенные в наших метафизических тонкостях, волной хлынут поглазеть на
инсценировку события, от последствий которого и они немало натерпелись в
свое время, и принесут с собой немало добротной твердой валюты. Что
национально русского в том, что им обычно предлагают, в масленице, блинах,
водке, икре, ряженых, медведях и цыганах? То ли дело взятие Зимнего:
насколько это вернее передает всю широту таинственной славянской души! Да и