"Юлий Буркин. Королева полстергейста" - читать интересную книгу автора

кануло в бездну и все лучшее, что было когда-то между матерью и отцом.
Все это он рассказывал ей так, словно беседовал с совсем уже взрослым
человеком. А прощаясь, попросил не говорить об их встрече дома, ведь мама
до сих пор не простила его, да, пожалуй, и вряд ли когда-нибудь простит.
Чего доброго она рассердится и на Машу.
Дочь не осуждала его, но чувствовала все же, что, как бы не мучило
его сейчас сознание вины, он гораздо счастливее мамы. Поэтому-то, когда
та, изо всех сил делая вид, что для нее это вовсе ничего не значит, как бы
между прочим бросила, что некий замдиректора Степан Рудольфович к ней,
кажется, неравнодушен, Маша сходу заявила: "А ты выходи за него замуж",
чем повергла мать в неописуемое смущение и оторопь.
Когда дар речи к матери вернулся, она устроила дочери средних
размеров нагоняй за невыдержанность, однако устами младенца гласит истина,
и не прошло и полугода, как носатый и краснолицый Степан Рудольфович
возник на пороге их квартиры с белым свадебным цветочком в петлице.
В первый момент отчим Маше сильно не понравился. Ей почему-то
казалось, что от него исходит густой запах вареного мяса. Причем
чувствовала она этот "запах" не носом, а всем существом.
Но уже через месяц под воздействием его нарочитой вежливости, а в
особенности - благодаря недешевым подаркам, инстинктивная неприязнь Маши к
отчиму почти полностью растаяла, и она изредка уже могла заставить себя
выдавить требуемое материным шепотом обращение "папа Степа".
Что изменилось в ее жизни? Изменения по ее собственной классификации
были и хорошие и плохие.
Хорошие. У нее появились красивые новые тряпки (даже фирменные
вареные джинсы), адидасовский скейт, на котором она теперь по вечерам
училась ездить, наконец - карманные деньги (не только, как раньше, на
школьные обеды). Она увереннее стала себя чувствовать в классе и иногда во
всеуслышание (но не без внутреннего содрогания) заявляла: "А вчера мы с
ОТЦОМ ходили..." А главное - у нее появился избыток свободы; мать теперь
не столь ревностно следила, куда она идет и когда возвращается и,
казалось, даже рада была, когда ее долго не было дома, то есть когда они с
мужем могли побыть одни в своей тонкостенной квартирке.
Плохие изменения. Откровенные разговоры с мамой прекратились
полностью. Теперь приходилось дома, где она привыкла вести себя как
заблагорассудится, постоянно помнить о присутствии чужого человека,
следить за речью и поступками (не расхаживать по квартире полуодетой, не
вламываться без стука в мамину спальню и так далее).
И самое неприятное. Отныне она вынуждена была раз в неделю (в пятницу
вечером) выслушивать долгие и нудные нравоучительные проповеди, до коих
Степан Рудольфович после принятия нескольких бутылок пива изрядный был
охотник.
Она не знала только к какой категории - хороших или плохих изменений
- отнести то, что сопровождало эти нотации. А именно. В пятницу после
работы отчим, нетвердо держась на ногах, вваливался в квартиру, отдавал
пальто и шапку подоспевшей жене, проходил в комнату, падал в кресло перед
выключенным телевизором и неизменно требовательно звал: "Дочка!.." Маша
старалась дотянуть до этого момента и не лечь спать, а значит - быть
нормально одетой. Но случалось, время было уже столь поздним, что нельзя
было не быть в постели (а по молчаливому согласию между ней и матерью все