"Энтони Берджесс. Убийство под музыку" - читать интересную книгу автора

"Пустяки, дорогой Ватсон. Я просматривал "Таймс", как вы могли заметить
по смятой газете на ковре - дамская, полагаю, манера обращаться с
периодикой, да благословит Господь слабый пол, - с целью ознакомиться с
событиями национального значения, к которым, вполне естественно, замкнутый
мир Марокко не питает интереса".
"А что, французских газет там не было?"
"Разумеется, были, но они не содержат информации о событиях в
конкурирующей империи. Вижу, мы накануне государственного визита юного
короля Испании".
"Его несовершеннолетнее величество Альфонс Тринадцатый, - пошутил я. -
Думаю, его мать-регентша, обворожительная Мария Кристина, будет сопровождать
короля".
"У молодого монарха много поклонников, - сказал Холмс, - особенно
здесь, у нас. Но у него есть и враги, среди республиканцев и анархистов.
Испания в состоянии большого политического брожения. Это проявляется даже в
современной испанской музыке. - Он потянулся к скрипке, поджидавшей хозяина
в открытом футляре, и любовно натер канифолью смычок. - Вычурные скрипичные
мотивчики, докучавшие мне в Марокко днем и ночью, Ватсон, необходимо
вытеснить из головы чем-то более сложным и цивилизованным. Только одна
струна, и, как правило, лишь одна нота на ней. Ничто в сравнении с
несравненным Сарасате". И стал наигрывать мелодию, которая, как он уверял
меня, была испанской, хотя я расслышал в ней что-то от мавританского
наследия Испании, рыдающее, покинутое и нездешнее. Затем, спохватившись,
Холмс извлек свои карманные часы в виде луковицы - подарок герцога
Нортумберлендского. "Боже мой, мы опоздаем. Сегодня вечером Сарасате дает
концерт в Сейнт-Джеймс-холле". Сбросив тюрбан и халат, он поспешил в
гардеробную, дабы облачиться в подобающий для Лондона наряд. Я не выдал
своих чувств по поводу Сарасате и музыки вообще, если на то пошло. Во мне
нет артистической жилки Холмса. Что до Сарасате, не стану отрицать, что он
играет удивительно хорошо для иностранного скрипача, но в его облике во
время исполнения есть некое самодовольство, которое представляется мне
отталкивающим. Холмс не догадывался о моих чувствах и, расхаживая в синем
бархатном пиджаке, брюках из легкой средиземноморской ткани, белой рубашке
из тяжелого шелка и черном небрежно завязанном галстуке, предполагал во мне
сходное предвкушение удовольствия. "Понимаете, Ватсон, - говорил он, - я
пытался по-дилетантски разобраться в последнем сочинении Сарасате, в каком
ключе оно исполняется. А теперь маэстро сам вручит мне ключ".
"Не оставить ли мне у вас саквояж?"
"Нет, Ватсон. Ведь я не сомневаюсь, что в нем найдется какой-нибудь
легкий анальгетик, например коньяк, чтобы помочь вам вынести наиболее
скучные части концерта". Сказав это, он улыбнулся, а я почувствовал смущение
от этой проницательной оценки моего отношения к скрипичному искусству.
Вечерний зной, как мне почудилось под гипнотическим воздействием
Холмса, перетекал в средиземноморскую сонливость. Было трудно найти кеб, и
когда мы добрались до Сейнт-Джеймс-холла, концерт уже начался. Нам была
дарована исключительная привилегия занять в конце зала места во время
исполнения, и очень скоро я был готов погрузиться в средиземноморскую
сиесту. Великий Сарасате в зените своей славы выпиливал математическую
головоломку Баха под фортепьянный аккомпанемент молодого человека приятной
наружности, того же иберийского происхождения, что и маэстро. Тот, казалось,