"Энтони Берджесс. Убийство под музыку" - читать интересную книгу автора

нервничал, но не по поводу своего музыкального мастерства. Порывисто
оглядывался на занавес, отделявший сцену от кулис и проходов в
административные пещеры и гроты, но затем, успокоенный, возвращался всей
душой к своей музыке. Тем временем Холмс с полуприкрытыми веками тихонько
отстукивал по правому колену ритм нестерпимо длинного уравнения,
завладевшего вниманием меломанов, среди которых я заметил бледного
рыжебородого молодого ирландца, снискавшего себе репутацию капризного
критика-полемиста. Я спал.
Спал поистине сладко. Разбудила меня не музыка, но аплодисменты, на
которые Сарасате кланялся с латинской экстравагантностью. Я украдкой
взглянул на часы и понял, что большая часть музыки пролетела мимо моего
дремлющего мозга; должно быть, аплодировали и раньше, но мое спящее серое
вещество оказалось к этому невосприимчиво. Очевидно, Холмс не заметил моей
спячки, а, возможно, заметив ее, был столь тактичен, что не стал будить
меня, а тем более подтрунивать над моим безразличием к искусству, обожаемому
им. "А сейчас, Ватсон, кое-что произойдет", - сказал он. И кое-что
произошло. То был, ей-богу, разнузданный опус, на всем протяжении которого
по крайней мере три из четырех струн были задействованы одновременно,
напомнив мне те ритмы фламенко, что донимали меня во время краткого визита в
Гранаду. Он закончился неистовыми аккордами и высокой одинокой нотой,
оценить благозвучие которой могла только летучая мышь. "Браво", - закричал
Холмс вместе с остальными, энергично аплодируя. Затем гром того, что
представлялось мне чрезмерным одобрением, был расколот хлопком одиночного
выстрела. Среди дыма, отдававшего пригоревшим завтраком, раздался крик
молодого аккомпаниатора. Его голова рухнула на клавиатуру, произведя
чудовищный какофонический звук, и затем с незрячими глазами и открытым ртом,
из которого неудержимо хлынула кровь, приподнялась и, показалось, обвинила
аудиторию в чудовищном преступлении против человечности. Потом, к общему
ужасу, пальцы правой руки умирающего стали нажимать на один и тот же клавиш,
продолжив эту ноту бредовой фразой из нескольких других, которые он повторял
бы и повторял, если бы предсмертный клекот не остановил его. Он повалился на
пол. Женщины в партере завизжали. Что касается маэстро Сарасате, он прижимал
к груди свою драгоценную скрипку - страдивариус , как сказал мне позднее
Холмс, - словно та была целью преступления.
Холмс, как всегда, действовал стремительно. "Очистите помещение!" -
закричал он. Появился мертвенно-бледный, дрожащий администратор и повторил
то же требование, только тише. Служители стали грубовато выпроваживать
перепуганную публику. Рыжебородый ирландец, кивнув Холмсу на прощанье,
сказал нечто в том смысле, что чуткие пальцы любителя должны опередить
прикосновения неуклюжих лап профессионалов из Скотланд-Ярда, и добавил, что
это скверная история: молодой испанский пианист многое обещал. "Проверьте,
Ватсон, - сказал Холмс, направляясь к сцене, - он потерял много крови, но,
может быть, еще жив?" Достаточно быстро я увидел, что бедняга уже не
нуждается в помощи, которую могло ему обеспечить содержимое моего саквояжа.
Задняя часть его черепа была полностью снесена.
Холмс обратился к Сарасате на, как мне показалось, безупречном
кастильском диалекте со всей любезностью и почтением. Сарасате отвечал, что
молодой человек по имени Гонзалес работал его аккомпаниатором как в Испании,
так и на заграничных гастролях немногим более полугода, о круге его
знакомств ничего не известно, только о некоторых его амбициях в качестве