"Энтони Берджесс. Заводной апельсин. {журнальный вариант}" - читать интересную книгу автора

кончил, он выглядел так, будто вот-вот свалится со стула.
Выслушав мою исповедь, инспектор заметно подобрел и почти ласково
сказал:
-- Добро, парень. Сейчас тебя отведут в твой номер-люкс с водопроводом
и всеми удобствами. Уведите его, ребята. Протокол он подпишет позже.
В камере были двухъярусные бедзы, но все они оказались занятыми. На
одной из них, в верхнем ярусе, громко храпел какой-то пьяный старик. Вид но,
туда его забросили копполы, так как забраться наверх он бы не смог даже в
трезвом состоянии. Недолго думая, я сбросил его прямо на спящего на полу
жирняка с полными штанами и быстро занял его место. Они повозились, не
просыпаясь, потом обнялись и мирно захрапели. Я же лежал на отвоеванной
вонючей койке, слишком уставший и избитый, чтобы спать. Некоторое время я
балансировал на грани полузабытья, то и дело погружаясь в другой, лучший
мир. И в этом лучшем мире, о братья, я видел себя на большом лугу, усеянном
цветами, на котором пасся козел с лицом человека. Завидев меня, он сел и
принялся наигрывать на флейте до боли знакомую мелодию. Над лугом поднялось
солнце с суровым лицом Людвига Ивана, старомодным галстуком и живописно
развевающимися волосами, и я услышал заключительную часть Девятой симфонии,
причем хор безбожно перевирал слова, что, впрочем, допустимо во сне.
"Ты, злобная, хищная тварь, осквернитель полей Элезиума, Знай, что наши
сердца переполнены благородным гневом, И мы порвем тебе вонючую пасть и
надерем грязную задницу".
Однако мелодия исполнялась безупречно, и я проснулся с этой мыслью
спустя две или десять минут или двадцать часов, дней или лет. Точнее сказать
не могу, так как часы у меня отобрали. Где-то далеко-далеко внизу стоял один
из коппол и больно тыкал меня концом дубинки под ребра, повторяя:
-- Давай-давай просыпайся, спящая красавица. Вот теперь тебя ждут
настоящие неприятности.
-- А? Что? -- не понял я, не в силах отделаться от звучащей во мне "Оды
к радости".
-- Спускайся и все узнаешь, малыш,-- сказал он с ноткой сострадания,
которая заставила меня стряхнуть остатки сна.
Превозмогая боль во всем теле, я спустился с небес на землю. Дышавший
мне в затылок луком и сыром коппола долго вел меня коридорами, пока мы
наконец не пришли в довольно опрятный офис, с пишущими машинками на столах и
цветами в горшках на стенах и подоконниках. В центре за массивным
полированным столом с тремя телефонами сидел какой-то биг чиф, как я понял,
комиссар полиции. Он строго уставился в мое заспанное лицо. Наконец я не
выдержал и сказал:
-- Ну, так и будем стоять? Чего это ради вы подняли меня среди ночи?
-- Я даю тебе десять секунд, чтобы стереть наглую ухмылку с физиономии.
Потом ты все узнаешь.
-- Интересно, какой еще сюрприз вы для меня приготовили? Вам мало того,
что меня избили до полусмерти, наплевали в морду, заставили признаться во
всех смертных грехах, а потом бросили в вонючую камеру к сумасшедшим
преступникам и извращенцам? Какую еще пакость вы для меня приготовили?
-- После того, что я тебе скажу, все твои физические муки покажутся
пустяком. Отныне и до конца дней тебя будут мучить угрызения совести. И
только от Божьей воли зависит, сойдешь ли ты с ума или нет.
И тут, други мои, я догадался, о чем он говорит. Видно, мы с Людвигом