"Энтони Берджесс. Заводной апельсин. {журнальный вариант}" - читать интересную книгу автора

--Ну, об этом ходят упорные слухи... Охранники говорят между собой. Не
станешь же затыкать уши, тем более что вы сами велели держать их востро.
Потом, в мастерские попала газета, в которой это описывается подробно. Не
могли бы вы посодействовать мне, сэр? Не сочтите за наглость, но мне так
хочется поскорее исправиться...
Капеллан глубоко задумался, сосредоточенно попыхивая сигарой. Видно,
прикидывал, в какой степени посвятить меня в то, что он сам знал. Решившись,
он без особого энтузиазма произнес:
-- Наверное, ты имеешь в виду методику Лудовико?
-- Не знаю точно, как это называется, сэр, да это и не важно. Главное,
это позволяет быстро выйти из тюрьмы и больше никогда сюда не возвращаться.
-- Да, ты прав, 6655321. Но должен предупредить тебя, что пока все на
стадии эксперимента. Техника очень проста, но вызывает коренные изменения...
Он явно чего-то не договаривал.
-- Но она же применяется здесь, сэр? -- настаивал я.-- Именно поэтому
строятся белые корпуса у южной стены, где мы занимаемся физическими
упражнениями, ведь правда же?
-- Пока что такая методика не использовалась, по крайней мере в нашей
тюрьме. Даже у Самого на этот счет большие сомнения. Должен признаться, что
я разделяю его опасения. Еще неизвестно, действительно ли человек становится
добрым после такой ломки. Доброта -- категория, определяемая душой человека,
6655321, его добровольным выбором. Лиши его такого выбора, и он перестанет
быть человеком...
Он хотел еще что-то добавить, но тут раздался топот других заключенных,
которых вели за их пайкой религии. Потому он поспешно свернул нашу беседу:
-- Мы с тобой еще потолкуем по этому поводу как-нибудь в другой раз. А
пока настрой аппаратуру.
Потом один из надзирателей отвел меня в камеру шестой секции, ставшую
МОИМ ДОМОМ. Охранник, сопровождавший меня, был не из самых плохих. Он даже
не дал мне пинка, когда открыл дверь камеры, а просто сказал:
-- Давай, санни, забирайся в свой гадюшник. Мои соседи по камере
представляли самое изысканное общество, не обойденное вниманием разделов
криминальной хроники газет и журналов.
Вообще-то эта камера рассчитана на троих. Нас же сюда запихнули вдвое
больше. Такова повсеместная практика. Все роптали, но как-то устраивались,
лежа чуть ли не друг на друге. Но в то воскресенье, хотите верьте, хотите
нет, в нашу камеру запихнули еще одного заключенного. В это время мы как раз
давились тюремной баландой, а трое уже потягивали травку на своих койках,
когда нас вдруг осчастливили новым соседом. Прямо с порога этот визгливый,
дерганый старичок лет под пятьдесят принялся причитать и жаловаться,
сотрясая толстые прутья нашей клетки: "Я требую соблюдения моих гражданских
прав! Эта камера переполнена! Это неслыханно!" И так далее в том же роде,
духе и тоне. Сопровождавший этого громкоголосого брехуна (которого мы тут же
окрестили Лаудспикером) надзиратель строго сказал, поигрывая дубинкой:
-- Попроси, чтобы кто-нибудь подвинулся, а не то будешь спать на полу.
Вас, подонков, все больше, а тюремных мест все меньше и меньше. Я бы стрелял
таких выродков. Хоть бы на удобрение сгодились.
Он в сердцах плюнул и вышел, захлопнув решетчатую дверь.
2
Именно появление в нашей камере этого нового шизика стало началом моего