"Михаил Булгаков. Тайному другу" - читать интересную книгу автора

комплимент. Вроде того, что вот, мол, как он здорово придумал и что вы,
автор, находите, что с такими купюрами ваш роман стал лучше в два раза.
- До чего мне это не по вкусу, - забормотал я и вдруг произнес громовую
филиппику по адресу цензуры. Продолжалась она пять минут. Рудольф,
раскинувшись, сидел на дырявом диване и от удовольствия щурил глазки.
Наконец я закрыл рот.
- Вы кончили?
- Кончил.
- Дитя! - сказал Рудольф и, вынув красный красивый шестигранный
карандаш, вычеркнул из эпиграфа "Из Апокалипсиса".
- Это вы напрасно, - заметил я, заглядывая к нему через плечо, - ведь
он, наверное, и так знает, откуда это?
- Ни черта он не знает, - угрюмо ответил Рудольф и тут же пробежал по
всем пяти тетрадям и вычеркнул еще штук шесть фраз, каждый раз вежливо
осведомляясь у меня: "Разрешите?"
Затем он вручил мне пять червонцев, а затем сам он в берете и мой роман
провалились сквозь пол. Мне почудилось, что я видел клок пламени,
выскочивший из паркетной шашки, и долго еще пахло в комнате серой. Впрочем,
может быть, это мне и показалось.
Уж давным-давно погасла оставленная мне в презент лампочка и кошка
заснула на газетах, а я все стоял у стекла и смотрел во мрак. Мой дом плыл,
как многоярусный корабль, распустив черные паруса. Над ним варилось дымное
месиво.
Когда я заснул, мне приснились юнкера 18-го года. Они шли валом и
свистели и пели дикую песню. Сны кошки мне неизвестны. Надо полагать, что
она видела во сне собак, а, может быть, и людей. А это много страшнее.
[Здесь в тексте пропуск до конца страницы.]

VII. Размытая фотография

Что происходило в дальнейшем, Вам, бесценный друг, известно из ранее
написанного: разорение человека с колосьями, кильки, и векселя, Рвацкий,
чепуха.
Все остальное размыло в моей памяти начисто. Не помню ничего! Кажется,
шел дождь. И еще знаю, что скука, одуряющая скука терзала меня. Она
разливалась повсюду, она вошла в меня, и от нее гнила моя кровь. Помнится,
видел я окурки и плевки на Страстной площади, каких-то баб с мокрыми
подолами, Навзиката, нога у меня болела, и я, хромая, ходил в газету. И стал
лохматый. Мимо! Мимо! [Здесь в тексте пропуск до конца страницы.]

VIII. Выход романа

И настал день, в который я все-таки дрогнул. Когда загорелись лампы и
фонари и кубиковая мостовая залоснилась, я пошел в помещение Рвацкого. И вот
вам доказательство того, как все размыло: не помню, весна ли это была, быть
может, лето. Или февраль? Февраль? Не помню.
В помещении все изменилось. Ни килек не было, ни Рвацкого, но зато
воздвигли какие-то фанерные перегородки, и в одной из клетушек восседал
Рудольф под ослепительнейшей лампой, а перед ним в двух колоннах стояли
свежевыпущенные книжки журнала. Синие их обложки выглядели нарядно. Рудольф