"Михаил Булгаков. Воспоминание..." - читать интересную книгу автора

Достаточно сказать, что в первый же рейс по Тверской улице я шесть раз
слышал за своими плечами восхищенный шепот:
- Вот это полушубочек!
Два дня я походил по Москве и, представьте, нашел место. Оно не было
особенно блестящим, но и не хуже других мест: так же давали крупу и так же
жалованье платили в декабре за август. И я начал служить.
И вот тут в безобразнейшей наготе предо мной встал вопрос... о
комнате. Человеку нужна комната. Без комнаты человек не может жить. Мой
полушубок заменял мне пальто, одеяло, скатерть и постель. Но он не мог
заменить комнаты, так же как и чемоданчик. Чемоданчик был слишком мал.
Кроме того, его нельзя было отапливать. И, кроме того, мне казалось
неприличным, чтобы служащий человек жил в чемодане.
Я отправился в жилотдел и простоял в очереди 6 часов. В начале
седьмого часа я в хвосте людей, подобных мне, вошел в кабинет, где мне
сказали, что я могу получить комнату через два месяца.
В двух месяцах приблизительно 60 ночей, и меня очень интересовал
вопрос, где я их проведу. Пять из этих ночей, впрочем, можно было
отбросить: у меня было 5 знакомых семейств в Москве. Два раза я спал на
кушетке в передней, два раза - на стульях и один раз - на газовой плите. А
на шестую ночь я пошел ночевать на Пречистенский бульвар. Он очень красив,
этот бульвар, в ноябре месяце, но ночевать на нем нельзя больше одной ночи
в это время. Каждый, кто желает, может в этом убедиться. Ранним утром, лишь
только небо над громадными куполами побледнело, я взял чемоданчик,
покрывшийся серебряным инеем, и отправился на Брянский вокзал. Единственно,
чего я хотел после ночевки на бульваре, - это покинуть Москву. Без всякого
сожаления я оставлял рыжую крупу в мешке и ноябрьское жалованье, которое
мне должны были выдавать в феврале. Купола, крыши, окна и московские люди
были мне ненавистны, и я шел на Брянский вокзал.
Тут и случилось нечто, которое нельзя назвать иначе как чудом. У
самого Брянского вокзала я встретил своего приятеля. Я полагал, что он
умер.
Но он не только не умер, он жил в Москве, и у него была отдельная
комната. О, мой лучший друг! Через час я был у него в комнате.
Он сказал:
- Ночуй. Но только тебя не пропишут.
Ночью я ночевал, а днем я ходил в домовое управление и просил, чтобы
меня прописали на совместное жительство.
Председатель домового управления, толстый, окрашенный в самоварную
краску человек в барашковой шапке и с барашковым же воротником, сидел,
растопырив локти, и медными глазами смотрел на дыры моего полушубка. Члены
домового управления в барашковых шапках окружали своего предводителя.
- Пожалуйста, пропишите меня, - говорил я, - ведь хозяин комнаты
ничего не имеет против того, чтобы я жил в его комнате. Я очень тихий.
Никому не буду мешать. Пьянствовать и стучать не буду...
- Нет, - отвечал председатель, - не пропишу. Вам не полагается жить в
этом доме.
- Но где же мне жить, - спрашивал я, - где? Нельзя мне жить на
бульваре.
- Это меня не касается, - отвечал председатель.
- Вылетайте, как пробка! - кричали железными голосами сообщники