"Чарльз Буковски. Капитан ушел обедать, верховодит матросня" - читать интересную книгу автора

пить по 29 дней за месяц. Сейчас сижу перед компьютером при включенном
радио, слушая классику. Сегодня я даже не пью. Я себя строю. Чего ради? Я
что, стремлюсь дожить до 80 или 90? Я не против смерти... только не в этом
году, ладно?
Не знаю, просто раньше все было иначе. Писатели были больше похожи...
на писателей. Что творилось! Литературные журналы. И будь я проклят, если
хоть единожды не пересекся со старой гвардией. Каресс Кросби напечатала один
из моих рассказов в своем портфолио наряду с Сартром, кажется, Генри
Миллером и, вроде бы, Камю. Журнала этого у меня уже нет. Украли. У меня
воруют. Берут что ни попадя в процессе роспития. Вот почему я все чаще один.
Как бы там ни было, кому-то еще должно не хватать Бурных 20-х и Гертруды
Стейн с Пикассо... Джеймса Джойса и Лоуренса сотоварищи.
Мне кажется, мы уже не справляемся, как раньше. Как будто мощности наши
изношены, и эксплуатировать их уже нельзя.
Я сижу здесь, прикурив сигарету и слушаю музыку. На здоровье не жалуюсь
и надеюсь, что пишу так же, как прежде или даже лучше. Все остальные книги
кажутся такими... обыденными... выполнены в наизусть выученном стиле. Может,
я слишком много читал. Или слишком долго. А еще после десятилетий
писательства (а нарожал я туеву тучу), читая очередного писателя, я уверен,
что могу точно сказать, где он мухлюет. Вранье легко раскрывается, и вот
гладенькая полировка содрана... Я угадываю, какой будет следующая строчка,
новый абзац... Ни искры, ни натиска, ни перекомпановки. Они тупо зазубрили
ремесло, как починку водопроводного крана.
Мне становилось легче, когда я представлял величие в других, даже если
оно не всегда в них оказывалось.
Передо мной вставал Горький в русской ночлежке, стреляющий табачок у
парня рядом. Робинсон Джефферс, говорящий с клячей. Фолкнер, начинающий с
последнего стакана в бутылке. Само собой, я дурачился. Молодой дурашлив, а
старый - дурак.
Пришлось приспосабливаться. Но для всех нас по сей день каждая новая
строка всегда тут как тут. Порой это та самая строка, ради которой все
затевалось. Она пробивается и говорит ЭТО. Мы мечтаем о ней на протяжении
длинных ночей и надеемся на лучшее.
Вероятно, сейчас мы настолько же хороши, насколько те ублюдки тогда. И
кто-то из молодых думает обо мне, как я думал об ушедших. Узнаю об этом из
писем. Прочитываю их и выбрасываю. Они из ужасных 90-х. Это новая строчка.
За ней последуют другие. Пока строчки не кончатся.
Ага. Еще сигаретку. Потом я, пожалуй, приму душ и отправлюсь спать.

4/16/92 00:39
Скверный день на ипподроме. На подъезде я всегда путаю, какой системой
воспользуюсь. Возьму-ка я 6 или 7. Разумеется, мимо. По крайней мере, я
никогда не потеряю ни свои штаны, ни рассудок на скачках. Я просто столько
не ставлю. Годы нищеты сделали меня осторожным. Да и выигрышные мои дни не
особо шикарны. Кроме того, я лучше буду прав, чем не прав, особенно
отказываясь от часов своей жизни. Некоторые чувствуют время, гробя себя
здесь. Лошади приближались к воротам перед 2ым заездом. До старта оставалось
еще 3 минуты, и наездники не торопились. Техподготовка почему-то показалась
мне мучительно долгой. Когда тебе 70, сильнее обижаешься, если кто-то хезает
на твое время. Разумеется, я осознаю, что сам себя поставил в позу унитаза.