"Юрий Буйда. Кенигсберг" - читать интересную книгу автора

он ходил на одном судне с Максом, но это и все, что о нем знали. Их большой
морозильный траулер затонул у шведских берегов во время шторма, и многим
были памятны грандиозные похороны, ползущие один за другим катафалки и
тупо-напряженные лица милиционеров, которые по приказу начальства делали
вид, что ничего экстраординарного не происходит: хоронят сразу девяносто
моряков во главе с капитаном, погибших из-за дурости наших властей,
запретивших терпящим бедствие принимать помощь от капиталистов. Андрей выжил
в ледяной воде, но после скандала с начальством был списан на берег и быстро
оказался на дне, без семьи и жилья (с осени до весны он и жил в кочегарке).
Макс был штурманом на том траулере. И он был единственным, кто приходил
сюда каждую субботу в семь вечера. Пятьдесят две субботы в год. Ни одной
пропущенной. Выпив пива или водки, он нюхал баранку - вечную закусь,
пришитую к изнанке лацкана, - и начинал что-то рассказывать на своем
тарабарском наречии безумца, которого никто не слушал, потому что разобрать
в его булькающей речи отдельные слова стоило немалого труда, а кто ж из
бичей или случайных любителей пивка станет трудиться, чтобы понять
сумасшедшего. Завсегдатаи, впрочем, знали, что Максу нельзя перечить и
вообще беспокоить, чтобы не вызвать у него припадок ярости со слезами,
переходящий в эпилептический. Поэтому ему отвечали подчеркнуто дружелюбно и
соглашались со всем, что он говорил. Постепенно Макс успокаивался, сникал, и
тогда Вера Давыдовна покидала свой наблюдательный пункт на балконе и уводила
его домой. Иногда она кивком здоровалась с Андреем Сорокой, который, едва
завидев ее, непременно вставал, чего он не делал даже тогда, когда Ссанна,
после закрытия киоска, просила его об одолжении: он просто движением
подбородка разрешал женщине спуститься в кочегарку, откуда она выбиралась
через полчаса-час, раскрасневшаяся и взмыленная, но довольная.
Вера Давыдовна брала мужа под руку, и он послушно выпрямлялся и
следовал за нею, всякий раз, однако, бросая публике одну и ту же фразу:
- A moveable feast. И пусть не кончается.
Странно, но английскую часть фразы - о празднике, который никогда не
кончается, - он выговаривал довольно внятно, тогда как русскую мы разобрали
только с третьего или четвертого раза.
Тогда-то нас и позвал Андрей Сорока.
Прихватив недопитое пиво, мы присоединились к кочегару.
- Не обижайте его, ребята, - сказал он невыразительным голосом
человека, отвыкшего от общения с людьми. - Он Божье дитя.
- Ты веришь в Бога, Андрей? - спросил Гена Конь, осторожно пристраивая
свой стодвадцатикилограммовый круп рядом с кочегаром. - Или так, к слову
пришлось?
- Не верю. Просто я люблю Его. Хотя и не знаю ни одной молитвы.
Наверное, потому и люблю, что не знаю о Нем ничего. - Он с хрипом
вздохнул. - Да и не осталось у меня никого, кроме Бога и Макса.
- А Вера Давыдовна? - спросил я. - Святая? Говорят, она больше десяти
лет ухаживает за ним и за все эти годы никому никогда не жаловалась на
жизнь. Она похожа на ожившую статую... я хочу сказать, в лучшем смысле...
- Не святая, - сказал Андрей без выражения. - Жена. И просто Господь
Бог для него. В женском обличье, конечно. Никто ведь не знает точно, какого
Он пола. А Макс... Он же офицер. Мужчина. Чего тут слезы с соплями жевать?
Мужчины уходят в море и иногда не возвращаются. Вы же не видели океана в
шторм. И жены моряков не видели. И как смывает человека за борт в ледяную