"Юрий Буйда. Кенигсберг" - читать интересную книгу автора

воду, в которой самый здоровый здоровяк погибает через три-четыре минуты.
Ну - через десять. От переохлаждения.
- Похоже, вы любите еще и Хемингуэя, - предположил я.
- А, вы про это... A moveable feast. Когда-то мы играли в его игру, это
правда. Для многих она кончилась плохо. Как и для самого Хемингуэя. Я не
брал его в руки давно. А когда снова взял, уже после того случая у шведского
берега, меня чуть не стошнило. Видели мемориал на городском кладбище?
Девяносто стел с портретами и именами. Родственники погибших каждый год - и
вот уже который год - разбивают молотком портреты капитана и старпома.
Третьим мог бы стать Макс. Ему здорово повезло: его портрет не разбивают
молотком. О каком празднике можно говорить? - Он скривился. Дайте закурить,
что ли. А фуражку Макс сберег. Я свою выбросил. В топку бросил. Сгорела, как
бабочка. Да у меня в топке даже дерьмо сгорает, как бабочка. Вдова капитана
и старпома каждый год восстанавливают портреты погибших мужей, а другие
приходят и разбивают их молотками. До сих пор. Я был офицером. Если бы
погиб, мой портрет тоже разбивали бы... У нас под килем не было даже трех
футов. Я не хочу быть похороненным на этом кладбище.
- Умирать вообще невесело, - утешил его Конь.
- Мы живы, пока бессмертны, - сказал я, глядя себе под ноги - от
смущения. - Так говорил мой покойный отец.
- Странно, - задумчиво пробормотал Сорока.
- Что? - спросил Конь.
- А когда подумаешь, все ясно, - сказал кочегар.
Мы поделились с ним табаком и попрощались.
Сухопарый Андрей Сорока, бывший стармех большого морозильного
рыболовного траулера, и Гена Конь, который при своих двух метрах двадцати
был центровым сборной Белоруссии по баскетболу, любили музыку и ножи. Гена
даже подарил Андрею свой нож, выкованный из рессорной стали и украшенный
наборной ручкой с медной звездой на торце. Это была память о службе в
военно-морских силах. Нож был так велик и страшен, что Гена хранил его в
коробке из-под большой готовальни, рядом с боевым орденом, полученным
неизвестно за что. По праздникам Гена надевал его под рубашку, "чтоб народ
не пугать и не смешить". Единственное, что я знал о его флотском прошлом,
так это факт службы в отряде адмирала Захарова и краткосрочном пребывании
где-то "южнее Кипра" (спустя двадцать пять лет стало известно, что адмирал
командовал созданными им же флотскими отрядами водолазов-диверсантов, но в
своих интервью ни разу не упомянул о каких-либо боевых операциях).
Впрочем, музыку они любили больше.
Тихими вечерами Андрей выносил из кочегарки аккордеон, и они по очереди
играли с Конем, а бичи пели про берег турецкий, про жену французского посла
и про Запад, где не пот - а запах, и прочие глупости. Макс подпевал без
слов. И пока звучал аккордеон, бичи были другими людьми. Они не становились
лучше, и никакого просветления на их лицах и в душах не случалось, - просто
они становились людьми, чья жизнь не сводилась к погоне за длинным морским
рублем, но и видевшими другой мир, наблюдавшими океанские закаты, эти
вселенские пожарища вполнеба, когда человек, вцепившийся руками в поручень
суденышка, переживал - не мог не переживать божественное и даже, может быть,
болезненное чувство высокой любви, отчаяния и одиночества, но главное -
любви, позволявшей и самому распоследнему негодяю хоть на несколько
мгновений - чаще против его воли возвыситься до полного, без остатка,