"Мартин Бубер. Встречи с Бубeром" - читать интересную книгу автора

Сам Бубер пережил страх Божий как человек Нового времени. Бездна
раскрылась перед ним не как "тьма внешняя" на том свете, а как дурная
бесконечность ньютоновской Вселенной, как пустота, в которой тонет все
земное и весь смысл человеческой жизни. Так, как впервые почувствовал
Паскаль, а в русской поэзии - Тютчев (оба, и Бубер, и Тютчев, цитируют
Паскаля).
"Бесконечное мировое пространство пугало Паскаля и вызывало у него
мысль об эфемерности человеческого существа, покинутого на милость этого
мира... - пишет Бубер в "Проблемах человека". - По-видимому, любая концепция
пространства... тревожила его самим переживанием бесконечности... В свои
неполные 14 лет я и сам узнал об этом на опыте, который оказал глубокое
влияние на всю мою жизнь. В ту пору надо мной нависло какое-то безотчетное
принуждение: я должен был то и дело представлять себе то край пространства,
то его бескрайность и время - то имеющее начало и конец, то без конца и
начала. И то и другое было одинаково невозможно и бессмысленно, и все же
казалось, что выбор существует только между двумя этими абсурдами.
Подавленный необходимостью выбора, я бросался из стороны в сторону и
временами был так близок к сумасшествию, что всерьез хотел искать спасения в
своевременном самоубийстве". Избавление ему, уже пятнадцатилетнему, принесла
книга Канта "Пролегомены ко всякой будущей метафизике...", где объяснялось,
что пространство и время - лишь формы человеческого созерцания. У меня, в
мои 16 лет, не было под руками такого философского транквилизатора, и я
просто запретил себе заглядывать в бездну; а потом, в 20 лет, когда Тютчев,
Толстой и Достоевский снова втолкнули меня в дурную бесконечность, мои
метафизические мучения кончились открытием собственных транквилизаторов.
Впоследствии философские таблетки перестают действовать и надо заново
погружаться во тьму - до прячущегося на дне ее*света. Для Бубера это
повторяющееся открытие есть шаг навстречу Богу, выходящему из затмения,
открытие Бога как Ты.
В автобиографических заметках Бубер рассказывает о разговоре с ученым
пастором, библеистом и педагогом Гехлером в мае 1914 г. Гехлер верил в
пророчество Даниила о светопреставлении и предсказывал мировую войну.
Обдумывая разговор, Бубер внезапно осознал: "Если вера в Бога означает
способность говорить о Нем в третьем лице, то я не верю в Бога. Если вера в
Него означает способность говорить с Ним, то я верю в Бога". Высказав это,
он после короткой паузы добавил: "Бог, который дал Даниилу такое
предвиденье... не мой Бог и вовсе не Бог. Бог, к которому Даниил взывал в
своих мучениях, - это мой Бог и Бог каждого"1.
Все главные мысли Бубера основаны на таких внезапных прозрениях. Но
потом он отдавал дань традиции немецкой философии - проводить идею "сквозь
строй категорий" (как непочтительно отзывался об этом Герцен) и создавать
систему. Отпечаток этого есть и в шедевре Бубера, его поэме-трактате "Я и
Ты". Сама мысль рассматривать "Я-Ты" (или "Я-Оно") как единое слово глубоко
укоренена в немецком языке и немецкой философии, с ее In-sich-Selbst-Sein и
т.п. словами "птичьего" (по выражению того же Герцена) языка. То, что
естественно и органично для германоязычной мысли, неловко и странно звучит в
других языковых контекстах. Бубер, наверное, и сам понимал, насколько трудно
его переводить. Еще школьником он играл в одинокую игру: пытался выразить
одну и ту же мысль по-древнееврейски и по-латыни, по-французски и
по-немецки. Его каждый раз заново поражала мысль: как трудно было римлянину