"Мартин Бубер. Встречи с Бубeром" - читать интересную книгу автора

мифологией греков было утрачено чувство божественности природы. Шиллер
оплакивает эту великую потерю в своих "Богах Греции":
Все цветы исчезли, облетая
В жутком вихре северных ветров;
Одного из всех обогащая,
Должен был погибнуть мир богов.
............................................
Безучастно радость расточая, Не гордясь величием своим, К духу, в ней
живущему, глухая, Не счастлива счастием ничьим, К своему поэту равнодушна,
Бег минут, как маятник, деля, Лишь закону тяжести послушна, Обезбожена
земля1.
В немецком подлиннике мысль усилена рифмой: Pendeluhr (большие
напольные часы с маятником) - die entgottete Natur (обезбоженная природа).
Сто лет спустя Макс Вебер увидел здесь заслугу монотеизма и назвал ее
"расколдовыванием мира", превращением природы в мастерскую, в поле
рациональной человеческой практики. Экологический кризис заставил еще раз
переоценить ценности, и Л. Дж. Тойнби в начале 70-х годов предложил
вернуться к язычеству. Не заходя так далеко, я думаю, что понимание природы
как Божьего лика - жизненная необходимость современного религиозного
сознания и оно уже высказалось в религиозной поэзии. Монотеизм превратил
природу в Оно, в объект использования и расхищения; поэзия заново открыла
лес, море, горы как Ты.
На этом широком историческом фоне нет ничего странного в идее, что дело
Павла и Иоанна было связано с некоторыми потерями. Бубер особенно остро
чувствует гигантскую личность Павла, внутренний драматизм его духа,
потрясенного могуществом зла. В Павловых антиномиях сказывается сознание,
потерявшее цельность веры Давида-псалмопевца. Однако в какой мере это
сводится к неповторимой личности? Почему именно этот человек оказался в
центре религиозного процесса? Не связана ли внутренняя драма Павла с
состоянием мира, с вехом Тиберия, Калигулы и Нерона? С веком, прошедшим
через философию?
Я готов согласиться, что вера без всякого символа лучше веры в формулу,
выученную наизусть. Древнееврейская вера (эмуна) - это доверие Богу без
всякой попытки определить Его, без вопроса о существовании Бога. Но во
времена Павла в еврейский язык уже вошло слово "апикорейс" - не в смысле
эпикуреец (гедонист), как в европейских языках, а в значении безбожник,
отрицающий Бога, вольнодумец. "Эмуна"
- вера, еще не знающая философии, а греческая "пистис" (в Евангелии)
- вера, родившаяся из пустоты, созданной империей, смешивавшей и
разрушавшей племена, и философией, поставившей на место веры разум. После
философии вера не могла обойтись без "символа веры", без определения того,
во что верующий верит. Все мировые религии (а они все возникли после
философии) не могли обойтись без формул "во что...", и Бубер вынужден
признать, что иудаизм после Р. X. не избежал общей судьбы. За вопросом о
неповторимой истине каждого вероисповедания встает другой: о неповторимости
стадий развития. Каждая эпоха, говорил немецкий историк Ранке, находится в
одинаковом отношении к Богу. Мы что-то потеряли даже сравнительно с бушменом
и австралийцем (в экстрасенсорной близости к духовному миру), сравнительно с
Древним Египтом и древней Элладой, с мудростью Конфуция и верой еврейских
пророков. Развитие европейского интеллекта (без тонких различий манас,