"Мартин Бубер. Встречи с Бубeром" - читать интересную книгу автора

1 Джебран X. Д. Избранное. Л., 1986. С. 256.
2Первая публикация - в самиздатном журнале "Поиски и размышления",
1979. Дальнейшие - в журналах "Страна и мир" (1989, " 6) и "Православие и
культура" (Киев, 1993, " 1).
(несравненно больше, чем в знаменитую, всем памятную Варфоломеевскую
ночь). Православная церковь причислила царицу к лику святых. Константин
Леонтьев видел в ней идеальную правительницу и пример для подражания. Так
велика потребность "оптической" культуры видеть образ Незримого.
В центре христианского культа - не Отец, а Сын; временами даже не Сын,
а Богоматерь и святые. В символе веры Сыну уделено примерно столько слов,
сколько первой и третьей ипостаси, вместе взятым. В Евангелии сохранились
речения: "Отец мой более меня" и "Всякому простится слово на Сына, не
простится хула на Святой Дух". Однако христианство не помнит этого. И только
изредка поэт, остро чувствующий Незримое, мог сказать: "Тебя скрывают от
меня Твои иконы" (Р.-М. Рильке в "Часослове").
Бог христиан становится подобием любимого человека, с которым можно
совершенно слиться до стигматов св. Франциска. Бубер пишет: "Припасть к
Сыну, отодвинувшись от Отца, - основное расположение духа Ивана Карамазова,
а в романе "Бесы" припертый к стене христианин вынужден смущенно лепетать о
том, что хотя и верит во Христа, но в Бога только будет веровать. Во всем
этом я вижу важное свидетельство о спасении, пришедшем к "язычникам"
(неевреям) благодаря вере во Христа: они обрели Бога, который, когда их мир
постигало крушение, оправдывал надежды и, более того, даровал им искупление,
когда они находились в плену вины. Это гораздо больше, чем мог бы сделать
для этой поздней эпохи исконный бог или сын богов западноевропейских
народов. И нечто родственное этому свидетельству слышится нам в воплях и
стенаниях былых поколений, обращенных к Христу".
К ссылкам на романы Достоевского я мог бы прибавить признание самого
Федора Михайловича в цитированном письме Наталье Фонвизиной: "Я сложил себе
символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ веры очень
прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее,
разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою
любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал,
что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то
мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной"1. С Христом -
даже вне Бога. С Христом - даже без веры в Бога. Такие толкования возможны.
Втягивание сомнения внутрь веры - и противовес сомнению в мистических
порывах, которых не знала наивная вера древних евреев, - было неизбежным
следствием кризиса, нашедшего свое выражение в "паулинизме"; и современный
великий кризис связан со своего рода "неопаулинизмом", как его понимает
Бубер: "Хотя в целостности нашей эпохи христианство отступило в сравнении с
прежними эпохами, однако паулинистские воззрения, отношения и настроения
завладевают отныне также и многими сферами жизни, находящимися вне
христианства. Существует некоторый паулинизм неспасенности, в котором нет
постоянного места для милости: мир переживается так, как его переживал
Павел - преданным во власть неумолимых сил, - только при этом (у наших
современников. - Г. 77.) отсутствует явленная человеку спасающая воля,
нисходящая свыше, отсутствует Христос". Который у Павла был. И у
Достоевского был.
Я не со всем у Бубера могу согласиться; и вероятно, не со всем