"Буало-Нарсежак. Недоразумение (Трагедия ошибок)" - читать интересную книгу автора

глазами, прекрасно сознавая, что ты потерял. Я очень скоро понял, что, если
только не произойдет чудо, мне не удастся удержаться даже на этом уровне.
Мой талант сослужил мне дурную службу. Помогают посредственности. Меня же
избегали. Я ставил в затруднительное положение. Вызывал чувство неловкости.
А поскольку мне всегда отчаянно нужны были деньги, я соглашался на любые
предложения. Но я утратил право быть требовательным, и меня нещадно
эксплуатировали, это был порочный круг. И чем больше я увязал, тем острее
ощущал свое одиночество. Само собой разумеется, я начал пить! Вино, хоть
оно и действовало пагубно на мой характер, не повлияло ни на мою память, ни
на руки. Виртуоз упорно не хотел умирать, я часто и сам тому удивлялся. У
меня появилась своя манера изящно и быстро проигрывать наиболее трудные
пассажи, смягчая их холодность и формализм. К тому же я сохранил мягкое,
умеренное вибрато, великолепный звук, передававший, даже когда я был как в
тумане, неподдельное волнение, без всякой тривиальности. Словно меня все
еще питал чистейший источник, который ничто не могло замутить. Иногда, в
конце недели, управляющий отводил меня в сторону и говорил: "Все было
прекрасно, вы, без сомнения, хороший скрипач, но, понимаете, это не наш
жанр!" И я уходил. Комнаты, которые я снимал, выглядели все более мрачными.
Костюмы мои становились все более поношенными. У меня были любовницы на
один вечер, которые шептали, послушав мою игру: "Да, весельчаком тебя не
назовешь!" Я прекрасно понимал, что меня ждет. Расстаться со скрипкой? Я
уже делал попытки. Но скрипка тотчас же снова завладевала мной.
Зарабатывать себе на жизнь уроками? Но я не умел преподавать. Нельзя
научить тому, что подсознательно живет в тебе, присутствует в тебе.
Возможно, я мог бы играть в ансамбле. Но тогда надо было бы ходить на
репетиции, терпеть руководителя. Нет. Я настолько привык к вольной жизни,
что чувствовал бы себя как в тюрьме, если бы мне пришлось вести
упорядоченную жизнь. Я взялся было сочинять музыку. Но у меня не хватало
таланта, чтобы создать нечто возвышенное, а дешевая музыка была мне
противна: К чему, впрочем, эти увертки? Мой корабль сел на мель. Я потерял
управление и даже не испытывал желания взять в руки руль. Не так уж
неприятно чувствовать себя жертвой кораблекрушения.
Именно тогда человек этот появился в первый раз. Я тщетно пытаюсь, но
мне никак не удается припомнить, что же привлекло мое внимание? Быть может,
он уже несколько дней следил за мной? Быть может, он заметил меня в
"Джамбеу", где я играл вместе с одним жалким пианистом в часы аперитива и
по вечерам? Поскольку в ту пору я ел очень мало, на что были свои причины,
я пьянел от первой же рюмки и не очень четко воспринимал окружающее. Я был
похож на рыбу, которая видит лишь неясные очертания сквозь стекло своего
аквариума. Это меня не касалось. То был мир, куда я никогда больше не
вернусь. Я играл. Я ждал того часа, когда смогу уйти. Закончив выступление,
я с футляром под мышкой отправлялся в свою гостиницу на улице Аббатис или
же доходил до ярко освещенной площади Клиши, чтобы там, в одной из
закусочных, съесть сандвич.
Он сидел за третьим от меня столиком, и я вдруг понял, что уже где-то
видел его. Должно быть, не отдавая себе в этом отчета, я заметил его в
толпе, и теперь это лицо показалось мне знакомым. Я вгляделся в него
повнимательней. Теперь я уже не сомневался, что встречал его. Это был
человек лет пятидесяти, одетый без претензий, крепкого и даже плотного
телосложения. Во всем его облике было что-то тяжеловесное, деревенское, но