"Янка(Иван Антонович) Брыль. Нижние Байдуны" - читать интересную книгу автора

копыту снизу толстым концом кнутовища - и готово.
- Ну, подковал. Поехали, дристун.
И живут себе дальше, конь время от времени норовясь, а хозяин -
значительно чаще - привирая.
Если Качка или Летчик лгали с определенной направленностью - "Вот какой
я, смотрите, был и вообще что я такое", - так он, Тимох Ермолич, врал
бескорыстно и временами до полного самозабвения.
Это я помню еще с детства, когда Тимох рассказывал нашему отцу, как в
военном госпитале он, в пятку раненный кавалерист, "пять раз помирал от
операции и пять раз воскресал с того света". Рассказывал при женщинах и
детях "нескоромно", скучновато, и потому отец, и сам человек бывалый и
хороший байдун*, сказал после, когда поздний гость наконец-то ушел: "Ну и
плетет, так, кажется, и дал бы по шее".
______________
* Байдун - балагур, краснобай, враль.

Во всех Тимоховых рассказах для слушателей главным был он сам, вся его,
как говорили, выходка: мимика, жесты, интонации. Про ту самую операцию,
которую я знал в менее интересном варианте, он однажды рассказывал на улице
мужчинам, а нас, мальцов, мужчины не отгоняли. Теперь уже санитары держали
раненого Тимоха не вчетвером, а вшестером, и хирургом был не мужчина, а
"какая-то барынька".
- Халатик беленький, а сама, браток, идет - яичко с головы не скатится.
И все при ней, как следует быть, из тех самых, видать, что только переступи
через нее - уже и толстая. Что ж, и я не из трухлявой олешины, из дуба.
Приспособился я немного, притих, и только уже, браток, она намерилась ногу
мою резануть - ка-ак хвачу ее за подчеревок! Караул, визг, и санитары те, и
она: "Фулиган!!" Разбежались, а потом уже ввосьмерых пришли, такие вот -
каждый за троих дурней может съесть и выпить. Обложили меня, дали на сон,
чуть не задохнулся, и уже не та барынька, а снова мужчина пришел. Тоже хорош
дурбила! Резал, браток, сколько ему захотелось!..
От дальнейшего Тимоха выручает Василь Куравка.
- Ногу отрезал, - добавляет он совсем серьезно, в тон рассказчику.
Взрывается хохот.
По простой логике, и надо было бы отрезать, к тому все шло, однако
перед всеми тут, на родной нижнебайдунской земле, стоят обе ноги в
здоровенных яловых сапогах. Дальше уже напрямик не попрешь, надо как-нибудь
в сторону, но Тимох не теряется, даже как будто рад и благодарен за помощь.
- Но-гу от-ре-зал, - говорит он не своим, а Куравковым голосом, и хохот
снова взрывается. - Сам, браток, видишь, что не одна, а две ковылюхи мои
стоят. Умный доктор попался. Еще и накричал на ту, что резать хотела.
Осколки повыковыривал из пятки, ваты туда напихал...
Куравка снова подсказывает:
- Каждое утро, браток, вытаскиваю понемногу...
Все хохочут. Тимох тоже смеется.
- Приди, одолжу, - говорит он. - Заткнешь себе, чтоб излишне не
курилась*...
______________
* От "куравки" - дождевика, который, высохший, курится.