"Ханс Кристиан Браннер. Супружество" - читать интересную книгу автора

представляешь, как я счастлив, что письма эти не лежали у нее на кухонном
столе, рядом с ее чашкой чая, что она не мусолила их пальцами и не
окропляла слезами. Это мои письма, Йоханнес, и только мои! Правда, теперь
это уже давнишние письма, сын летом их прислал. А после, понимаешь, она на
новые уловки пустилась. На почту ходила, с почтмейстером шушукалась. Все,
все я знаю. Теперь на почте мне всегда говорят, что писем нет. Но я-то
знаю, что письма есть. Почтари переглядываются, посмеиваются, думают, я не
вижу. "Ну-ну, - сказал я им, - только не забывайте: есть еще в Копенгагене
Главный почтамт!" Вот туда-то я и написал. Но мне не ответили. Почему -
яснее ясного: почтмейстер женину сторону держит. Словом, хочу спросить
тебя, Йоханнес... Ты человек приезжий, скажи: ты-то, надеюсь, не веришь,
что я не в своем уме? Неужто веришь?
Он грузно налег на столешницу. Глаза его сверлили меня. Я растерялся.
"Не знаю", - хотелось мне ответить. Или еще: что вообще все люди чуть-чуть
тронутые. А может, и так: "Да я и сам боюсь, как бы не свихнуться". Но меня
пугали его глаза, белая ярость в них.
- Разумеется, вы в своем уме, господин Брёндум, - проговорил я.
Грузное тело рывком откинулось назад, к спинке стула.
- Слава богу,- сказал он. - Я боялся, может, и тебе уже что-нибудь
наплели. Или, может, она и тебя на свою сторону перетянула... Послушай,
Йоханнес, окажи-ка ты мне услугу. Я напишу сыну, чтобы отныне он слал
письма тебе, на твой копенгагенский адрес. Конечно, я не открою ему всей
правды, уж я найду какую-нибудь причину, вполне вразумительную. А ты
запечатаешь его письма в конверт и перешлешь мне заказной почтой. А в углу
напишешь: такому-то в собственные руки. Тут уж, сколько бы ни старалась
старуха, почтарям придется мне их отдать. Потому что так положено по
закону. Сделаешь для меня это, Йоханнес?
Он снова навалился на стол, настороженно сверля меня взглядом:
огромный, страшный, он грозно дышал мне в лицо. Я оцепенел от страха, я
помертвел и в предсмертном озарении увидел его. Увидел его с гребнем и
плавниками, увидел, что он весь оброс мхом. Свет падал ему в глаза,
высвечивал пасть, а серая дымка вокруг была точно мгла аквариума, и где-то
далеко позади мерцали стеклянные стенки. Повсюду вокруг множилось его
отражение, и со всех концов плыла на меня его тень. Брёндум-рыба,
обезумевший карп, свирепо сверлил меня взглядом и все жевал, жевал: он уже
пожирал меня. Я отчаянно трепыхался, силясь хоть на миг отсрочить конец.
- Отчего вы не попробуете поговорить с женой? - спросил я.
- Поговорить? Йоханнес, детка, никак ты сказал - поговорить? Да ты
знаешь ли, что мы перестали с ней разговаривать, когда я еще был в твоих
годах? С той самой поры мы не перемолвились ни единым словом. А ты хочешь,
чтобы я с ней поговорил! Да я лучше язык себе отрежу...
- Хотите, я сам с ней поговорю? - спросил я. - Мне, как постороннему,
может, легче...
- Хе, хе! Значит, тебе все же что-то наплели! Так ведь, Йоханнес? Да я
уж и так об этом догадывался... Значит, и ты тоже думаешь, что я спятил?
Лучше уж признайся: ты так думаешь!
- Нет, - сказал я, - я так не думаю.
- Тогда... согласен ты мне помочь?
- Да, рад буду помочь. Правда, не таким способом, как вы просите.
Этого я не могу. Но зато я с удовольствием попытаюсь... Нет уж, теперь вы