"Ханс Кристиан Браннер. Никто не знает ночи " - читать интересную книгу автора

взрослые окрики. Но под вечер, когда возвращались домой мальчишки -
разносчики молока в форменных фуражках и синих блузах, воцарялась опасливая
тишина, и только у Лидии хватало смелости свистеть им вслед, дразнить и
задирать их, несмотря на то что они всякий раз ловили ее и таскали по всему
двору, вывернув руки за спину и зажав ее голову под мышкой, так что буйные
рыжие космы рассыпались по лицу, а иногда они сваливали ее наземь и, схватив
за волосы, провозили по луже лицом, вымазывали всю в грязи, но стоило ее
отпустить, как она опять накидывалась на них, точно разъяренная кошка,
насмехалась еще злее прежнего и всем телом выказывала свое презрение,
извиваясь в дикой пляске, отчего рыжие космы подпрыгивали и светились огнем,
и тогда ее снова хватали, и все начиналось сначала. Но Лидия никогда не
ревела и никогда не звала на
помощь мать, да и к чему, ведь, если ее мать показывалась в окне,
старшие ребята выстраивались, подбоченясь, и орали, что она шлюха. Симон,
конечно, знал, что означает это слово: он слышал их рассказы и видел их
рисунки на стене, - и, однако же, не смел знать, потому что все это имело
касательство к Богу, к греху и к каре господней, к страшному божьему гневу,
и когда он маленьким ребенком впервые услышал, а потом произнес это слово
дома, отец отвел его к себе в сапожную мастерскую и принялся вышибать
греховные речи жестким ремнем, ничего не объясняя. Поэтому он не смел
прислушиваться к перебранке старших ребят с матерью Лидии, но он знал, что к
ней иногда наведывается полиция, а после Господа Бога полиция была страшнее
всего. Но в тот день, когда полиция явилась в последний раз, наступила
тишина, полнейшая тишина была во дворе, пока полицейские там находились,
зато потом вспыхнуло дикое буйство, все скакали и плясали, став в круг, и
хором нараспев выкрикивали: "У Лидии мать шлю-ха! У Лидии мать шлю-ха!", а в
середине круга стояла Лидия с бледным заносчивым лицом, обрамленным рыжими
волосами, и ничего не говорила, только плевалась да еще показывала нос,
широко растопырив десять пальцев и задрав для удлинения вытянутую ногу, и
тогда все стали нараспев выкрикивать: "А она - без штанов! А она - без
штанов!" Сам он не кричал, он стоял в стороне и не знал, кто без штанов,
Лидия или ее мать, за спинами ребят он видел лишь длинную качающуюся ногу
Лидии в дырявом чулке и серовато-белесую кожу над краем чулка, но тут
широкий круг сжался в тесную кучу, и он услышал, как они кричат, что она
ведьма, надо ее повесить, изжарить, сжечь, утопить, и вдруг откуда-то взялся
мешок, и они натянули его Лидии на голову. Тогда он не выдержал и бросился
прямо на них, и все исчезло, его поглотила орущая, давящая тьма, из глаз
сыпались искры, на зубах хрустело, рот наполнился кровью вперемешку с
землей, но, когда его отпустили и он опять прозрел, мешок лежал на земле и
трепыхался, как рыба, хотя верх его был завязан прыгалкой. Это было жутко,
он сидел, оцепенев от ужаса, ощущая во рту вкус крови, и тут кто-то крикнул,
что ее надо сжечь живьем, как когда-то сжигали ведьм, но кто-то другой
крикнул, что сперва ее надо утопить, а мешок между тем лежал и трепыхался,
один-одинешенек посреди двора, и хотя он прекрасно знал, что они никогда
этого не сделают, все же это была не игра, в этом было что-то реальное,
что-то жуткое, - где же взрослые, чего они не идут? Но взрослые так и не
пришли на выручку Лидии, и вот безмолвно бьющийся мешок стаскивают вниз по
лестнице в прачечный подвал и напускают воды в большую деревянную лохань. Он
не помнил, как очутился в подвале вместе со всеми, но, очутившись там, он со
всего маху ударил кого-то головой в живот, а потом вслепую отбивался от