"Ханс Кристиан Браннер. Никто не знает ночи " - читать интересную книгу автора

случится: невозможно, чтобы он сейчас умер - и все. Одновременно он
проклинал себя за мелкобуржуазный мистицизм, однако проклятия не возымели
действия - он снова вспомнил Лидию и явственно увидел, как она медленно
падает лицом вниз с зияющей круглой дыркой в узкой затылочной ложбинке. Он
остановился. Ну хватит, резко сказал он себе. Он опять уже стоял перед
окном, где была щель между гардинами, и - "...А мне плевать, куда я на том
свете попаду ".
"Эти мне буржуи, бесстыжие буржуи", - стуча зубами от холода, прошептал
Симон, когда через открытую раздвижную дверь увидел ярко освещенную
столовую, - там-то они и горланили свою песню, рассевшись вокруг заново
накрытого стола с новыми бутылками, новыми рюмками и большими блюдами,
полными разукрашенных бутербродов-Должно быть, они здорово перепились: все
движения - угловатые и неверные, из опрокинувшейся пивной бутылки пенистое
содержимое выливается на скатерть, но никто и не думает ее поднимать,
физиономии дурашливо осклабились, глаза оловянные, широко разинутые орущие
рты набиты едой. Один мужчина играет на клешне омара, как на флейте, другой
отбивает такт куриной ножкой, периодически принимаясь ее обгладывать, и
одновременно свободной рукой сжимает под скатертью колено соседки, а третий
запихивает снедь в рот своей даме, которая, отбиваясь, вонзается зубами ему
в руку, кусочки красного ростбифа падают ей на платье, а мужчина, измазав
пальцы яичным желтком, начинает угловатыми неверными движениями обтирать их
о ее густые черные волосы, и тогда она, сверкнув белками глаз из-под
рассыпавшихся волос, молниеносно срывает с ноги туфлю и трахает его по
голове каблуком, а он хохочет и громко вопит, зияя черной дырой посреди
физиономии, и тут - "Женщин всех подряд люби, покуда жив... "
Не поддаваться ненависти, думал Симон, стоя у окна, ненависть делу не
поможет, и однако же он чувствовал такую ненависть, что у него сердце
зашлось, хоровод бледных лиц перед глазами слился в сплошной туман, колени
подогнулись - и, боясь упасть, он уперся лбом в карниз под окном. Не
поддаваться тошноте, приказал он себе, не терять сознания. Пытаясь себя
взбодрить, он унесся мыслями в темную даль, в кромешный коричнево-черный
мрак над Германией, где сотни его товарищей в эту минуту томились, заживо
погребенные, в лагерях, он ощутил запах крови, мочи, экскрементов - и вдруг
сам очутился в глубоком подвале и увидел собственное голое тело,
распростертое на столе, запястья и лодыжки были перехвачены кожаными
ремнями; он слышал чей-то смех и чувствовал, как сыплются удары, один за
другим, в веселом ритме...-"...Женщин всех подряд люби, покуда жив. Женщин
всех подряд люби, покуда жив "- и видел, как кровавые шрамы огненными
молниями вспыхивают на его обнаженной спине, и думал в исступлении: пускай
бьют, пускай меня бьют, чтобы я наконец-то научился молчать, стиснув зубы, и
тем искупил свою вину перед товарищами, и одновременно думал, что вина и
раскаяние - буржуазные предрассудки, от которых нет никакой пользы, и
одновременно говорил себе: хватит, прочь из головы эти мысли, от них -
никакого проку, они только ослабляют тебя, а тебе еще много чего надо
сделать, прежде чем можно будет умереть, и сейчас самое главное - добраться
до города и предупредить своих. Он с трудом поднял голову опять к окну, но
старался больше не смотреть в столовую, где черные дыры на бледных
физиономиях по-прежнему зияли, горланя ту же идиотскую песню: "...Ты пальни
в последний раз, покуда жив. Ты пальни в последний раз, покуда жив... "- и
принялся искать глазами низкорослого и толстого черного мужчину и высокую