"Ханс Кристиан Браннер. Исаксен (психологическая новелла) " - читать интересную книгу автора

мудрой рукой пересадил Исаксена на тихую, уединенную грядку, где он мог
спокойно расправить свои лепестки и благоденствовать?
Но, как только порядок был наведен, Исаксену уже не хватало работы на
весь день, и благоденствие кончилось. Гнетущее одиночество обступило его,
словно стылый туман. Можно было вплотную к нему подойти, и он тебя не
заметит, а попросишь его что-нибудь принести - иной раз притащит совсем не
то. Случалось, он надолго замирал как мышь, лишь еле заметно вздрагивали
серые усики, а затем внезапно устремлялся в проход и, вцепившись в огромный
рулон бумаги, без всякой надобности и смысла перетаскивал его с места на
место.
Когда же наступила предрождественская пора с ее радостной суетой и
сверху долетал к нему оживленный гомон, серого человечка вконец одолела
тоска. Крадучись поднимался он наверх и, прячась в полутьме между полками, с
грустью оглядывал свой прилавок, загроможденный разного рода хламом, грудами
свертков, отныне не имеющих к нему никакого касательства.
И Исаксен стал быстро сдавать. Дважды он ошибался, выполняя задание
самого хозяина фирмы: приносил ему не те образцы, какие были затребованы.
Феддерсен сказал мне об этом словно бы невзначай, но в его записной книжке
уже значились номера образцов и дата "чрезвычайного происшествия". В тот
день я понял, что все мои усилия тщетны. Исаксен погиб безвозвратно.
Как это часто бывало в фирме "Бумага Больбьерга", роковую роль сыграл
ничтожнейший случай. Исаксен обнаружил, что можно доставать образцы с
верхней полки без помощи стремянки: для этого достаточно встать на одну из
нижних. И вот как-то раз на мой стол лег лист дорогой бумаги, на котором
отчетливо отпечатался ботинок Исаксена. Сам Феддерсен положил этот лист на
мой стол с непреклонным видом, как смертный приговор, который я просто
обязан был подписать. Он впился в меня змеиным взглядом и не отпускал: плод
созрел - его надо было сорвать.
- Что вы намерены предпринять?
Кровь бросилась мне в лицо, руки обмякли и взмокли, от потных пальцев
остался на бумаге влажный след. О я несчастный идиот - в решающую минуту я
вечно теряю голову! Что мне было делать? Передо мной, мрачный и
непреклонный, восседал Феддерсен, и тут же за прилавками стояли мои
работяги, притворяясь, будто ничего не видят и не слышат. Кто только дал
Феддерсену этот лист? Откуда моим работягам это знать? В нынешней
предрождественской суете они весь день перетаскивали огромные свертки,
разрезали шпагат, разматывали оберточную бумагу, трудились не разгибая
спины. А внизу, в хранилище образцов, торчит этот Исаксен, шуршит бумагой,
упрямо подрагивая серыми усиками, и не желает внять голосу разума. Мало, что
ли, у меня было неприятностей из-за него? Вся моя яростная досада
сосредоточилась вдруг на этом белом листе бумаги с грязным следом крошечного
ботинка. Схватив листок, я бешено хлопнул дверью и стремглав вылетел на
лестницу. Сколько можно терпеть, в конце концов!
Исаксен молча выслушал мою гневную речь. Но на его сереньком личике
проступила смертельная ненависть, и, как только я кончил, он в свою очередь
накинулся на меня.
Как он ругал меня! Он весь трясся, все, что копилось у него в глубине
души, теперь распирало его, и казалось, он вот-вот взорвется. Наконец-то он
нашел виновника всех своих бед, того, кто его травил и преследовал, кто с
самого первого дня расставлял ему сети! Как смею я его упрекать? На себя бы