"Валерий Брумель, Александр Лапшин "Не измени себе" (мемуары)" - читать интересную книгу автора

дела. Везде, видимо, хватало своих бед и болей, как сейчас под Курском,
где шла самая кровавая битва за всю войну. Я подумал: "Почему так? Всюду
бесконечно возникают неисчислимые страдания, а мы безропотно их принимаем?
Неужели мы действительно рождены для этого? Смиряться и видеть смысл в
том, чтобы от воя бомб утыкаться лицом в грязь? Чтобы той женщине оторвало
ногу? Чтобы Арепьев плакал перед своей женой на коленях? Чтобы я шел прочь
из дома, так и не показавшись на глаза своей матери?"
В этот день я навсегда возненавидел человеческое страдание.

БУСЛАЕВ

Старший тренер сборной команды Скачков сразу подметил во мне какие-то
изменения. Опасаясь, что он тут же отошлет меня обратно к Абесаломову, я
очень неохотно поведал ему о сердечных перебоях.
Реакция Скачкова оказалась необычной. Он улыбнулся.
- Все, что ни случается, - все к лучшему. Пришло время, когда надо
работать над техникой прыжка. Поставишь технику - ты на коне. Нет -
нагружай себя хоть в пять раз больше, толку не будет.
Всесоюзный сбор легкоатлетов проходил в Грузии, в Леселидзе. Скачков
поместил меня в лучшей комнате, собственноручно составил и приколол на
стенку расписание каждого дня, а от гастрита он посоветовал есть мед.
В Леселидзе я впервые увидел море. От стадиона его отделяла лишь узкая
шоссейная дорога. Всякий раз я залезал в море, точно в постель под теплое
темно-синее одеяло.
Плавал я довольно хорошо, а нырять мог на пятьдесят метров.
В Леселидзе росли кипарисы, лавровые кусты, хурма, мандарины. Сладковатый
воздух, настоянный на запахах этой диковинной растительности, создавал у
меня впечатление, словно я неожиданно попал в рай.
Скачков был мною доволен. Я крупица за крупицей осваивал новую технику
прыжка. Позже он скажет обо мне:
"Своей неотесанностью он чем-то напоминал пень. Тугой, медлительный -
казалось, нет такой силы, которая могла бы сдвинуть его с места. Старая
техника прыжка так крепко застряла в нем, что я уже начал отчаиваться. Но
он абсолютно не обращал внимания на мои выпады и как-то очень по-своему
умудрялся двигаться вперед. При этом он задавал такую кучу вопросов, что
их хватило бы на целый десяток других учеников... Механика его усвоения
дошла до меня позже. В отличие от других прыгунов у него был иной принцип:
"Чем труднее войдет, тем труднее выйдет". Чем-то овладев, он доводил это
до автоматизма и никогда уже не терял".
На соревнованиях в Нальчике я неожиданно прибавил к своему прежнему
результату сразу семь сантиметров. 207 я перелетел так свободно, как будто
эта высота была для меня давно пройденной. Здесь я впервые обыграл своего
именитого соперника Габидзе. Правда, победы я не почувствовал. Он
находился явно не в форме. Выступать на этих состязаниях его заставили,
так как не за горами были Олимпийские игры в Риме. (Картанов, первый номер
сборной, в этом году порвал ахиллесово сухожилие, и все надежды теперь
возлагались на Габидзе; в Нальчике хотели проверить степень его
подготовленности.)
В Туле я прыгнул еще выше - 208.
В середине лета команда переехала под Москву в Малаховку. Здесь я