"Скитальцы" - читать интересную книгу автора (Гамсун Кнут)

X

Наступила осень. Эдеварт привёл в порядок шхуну и снова помогал в лавке. Некоторое время торговля шла бойко, но постепенно, по мере того как полки и ящики пустели, а новый товар не поступал, люди поняли, что Кноффу пришёл конец. Правда, пристань была уже готова, рабочие и повозки исчезли, но их отсутствие лишь подчёркивало наступившее затишье. Старший приказчик Лоренсен ушёл от Кноффа и вовсю готовился к отъезду в Америку, уехать он собирался ещё до начала зимы. Он соблазнил ехать с ним двух своих помощников из лавки. Некоторые молодые люди в селении тоже высказали желание присоединиться к отъезжающим, набралось много народу, целая колония, и семья из Доппена была в их числе.

Всех охватила Американская лихорадка.

Кнофф потешался над этим недугом: какие у них основания для отъезда, эти неприкаянные ещё пожалеют, что уехали, но Кноффа больше никто не слушал, он потерял былое уважение, даже старый шкипер Нурем, вернувшись домой, только покачал головой, увидев в каком состоянии пребывает хозяин. Надорвался он с этой пристанью, сказан Нурем, даже гибель галеаса его не спасла!

Страшная тень близкого конца накрыла этот большой и богатый торговый посёлок, и только один хозяин как будто не замечал этого. Пристань раздавила его, но он ещё дышал. Управляющий конторой был уволен, пекарь собирался уехать на Рождество, у экономки Эллингсен стало одной служанкой меньше.

Эдеварту всё здесь было не по душе и тоже хотелось уехать. Он чувствовал себя опустошённым, денег у него не осталось, в кармане лежал пустой бумажник, он отдал не только свои деньги, но и чужие, те, что должен был вернуть брату Йоакиму. Правда, Эдеварт получил Доппен, и теперь у него в руках была купчая и расписка об уплате; но едва ли Йоаким одобрит такую сделку, Эдеварт и сам не понимал, зачем он это сделал. Доппен, зачем ему эта усадьба? Вот раньше другое дело, но теперь?..

Настал день, когда все, кто уезжал в Америку, собрались на пристани и поднялись на борт большого карбаса, который должен был доставить их к пароходной остановке. Люди взяли с собой кой-какие пожитки, а вот Хокон Доппен с женой и тремя детьми вёз большой багаж. Он беспокоился за свои мешки и следил, чтобы никто ненароком не сел на них: там были жестяные изделия, которые он надеялся продать в Тронхейме. Всего уезжали четырнадцать мужчин, пятеро женщин и много детей; наконец погрузка закончилась.

Эдеварт решил не ходить на пристань, пока люди прощались; он стоял на дороге, ведущей к пакгаузам, и ждал; лишь увидев, что судно уже отчалило и вышло в залив, он медленно спустился на пристань. Какая-то женщина на палубе помахала ему рукой. Эдеварт махнул ей в ответ. Его словно подрезали на корню, он даже не горевал, уехала и уехала, что с того!

На пристани стояли Кнофф и шкипер Нурем. Эдеварт удивился, что хозяин пришёл на пристань, видно, не хотел, чтобы люди решили, будто он прячется, вот ещё! Кнофф резко повернулся и бросил, уходя: Здесь надо поставить два больших фонаря, тогда можно будет грузить пароходы даже ночью!

Нурем поглядел ему вслед и покачал головой. Они с Эдевартом поговорили о хозяине; Нурем считал, что Кнофф малость повредился в уме: Ты слышал, он хочет поставить на пристани два больших фонаря? Очередное безумство, но это ему влетит в копеечку. А недавно он просил меня поручиться за него.

Поручиться? Не может быть!

Да, как тебе это нравится? Судовладелец просит поручительства у своего шкипера!

И ты согласился?

Шкипер Нурем: Поручиться за него? Нет. Я пока не сумасшедший. А то отправился бы вместе со всеми в Америку. Но, слава Богу, я ещё кое-что соображаю, могу прокормиться и дома.

Про себя я этого сказать не могу, пробормотал Эдеварт.

Нурем спросил: Ты получил деньги за плавание?

Нет. Пока нет. А ты?

Я? Прежде всего я блюду свои интересы. Я не стану сушить рыбу, пока не получу денег.

Эдеварт отпрянул от шкипера: Ты хочешь сказать, что рыба ещё не была высушена, когда ты ушёл оттуда?

Нет, разумеется! Зачем её сушить, если ей всё равно идти на дно!

Эдеварт, чуть не шепотом: Как это, идти на дно?

Нурем: Я так понял хозяина. Но я тебе ничего не говорил!

Эдеварт усомнился, что Нурем сказал ему правду, и ушёл от шкипера в полном смятении. Может, этот старый хитрец выгораживает себя, намекая, что потопил галеас по приказу хозяина? Ещё в первый день их знакомства внешность Нурема показалась Эдеварту какой-то зловещей, заросшая седой щетиной шея внушала страх; самоуверенный, бесстыжий, шкипер открыто говорил о своих проделках и хвастался ими. Мне бы хотелось, чтобы он умер, исчез, подумал Эдеварт. Это он научил меня зимой красть при покупке рыбы, и что у меня в результате осталось?

А вот отношение Эдеварта к хозяину, несмотря ни на что, было иным: во времена своего величия этот человек тоже не чурался мошенничества и обмана, теперь же он бился, как вытащенная из воды рыба, но даже сегодня безграничное тщеславие не покидало его. Эдеварт сам не понимал, почему в нём вдруг проснулось сострадание к хозяину, уж не потому ли, что он и себя считал причастным к его разорению, кроме того, он по-простецки сострадал этому разорившемуся богачу. Он вспомнил, как во времена его детства один ленсман из-за пьянства лишился в Поллене своей должности, Эдеварт тогда плакал от жалости к ленсману и молил Бога помочь ему. По слухам, доходившим до Эдеварта со всех сторон, дела Кноффа шли из рук вон плохо, мадам Кнофф похудела и осунулась — теперь ей приходилось помогать йомфру Эллингсен по хозяйству. Сам Кнофф по-прежнему ходил с золотой цепочкой на жилетке и золотыми часами, но скоро должен был лишиться и их.

Эдеварт начал всерьёз беспокоиться за своё жалованье; кто знает, сможет ли Кнофф рассчитаться с ним, как положено, а если нет, что тогда ему делать? У него было хорошее платье, карманные часы и новое золотое кольцо, но ведь помимо этого — ничего. Правда, теперь он стал хозяином Доппена. Но зачем ему эта усадьба? Ладно, будь что будет, на худой конец всегда можно вернуться в Поллен и пойти зимой на Лофотены, как раньше; во всяком случае, он решил быть покладистым при расчёте и не спорить с хозяином, которому сейчас и так приходилось не сладко. Больше он ничем не мог помочь Кноффу.

В воскресенье он взял взаймы лодку и отправился «к себе», в Доппен. Зелёный залив стал серым. Дом стоял пустой, загонов для скота больше не было, только водопад шумел по-прежнему. Эдеварт постоял на сеновале, вспоминая всё, что он там пережил, потом закрыл ворота и пошёл в чулан; оказалось, что Лувисе Магрете оставила ему покрывало. Господи, как будто ей не о чем было думать накануне отъезда! Он осторожно свернул покрывало и унёс с собой; в дровяном сарае по-прежнему стоял его лом, но Эдеварт не стал его трогать — камни на лугу так никто и не убрал.

Когда-то здесь жили люди, они пустили корни в этом доме, здесь они горевали и радовались, теперь же дом опустел. Кругом тишина, ни звука, только шум водопада в лесу. Оборванные корни тянутся за скитальцами туда, куда они уехали, но здесь этого не видно...

В понедельник утром Эдеварт пошёл в лавку, покупателей там не было. Младший приказчик Магнус снимал с полок оставшиеся рулоны ткани, смахивал с них пыль и клал обратно, для этой работы за глаза хватало одного человека.

Эдеварт постучал и вошёл в контору, поздоровавшись, он спросил: Может, мне теперь лучше уехать, как по-вашему?

По-моему, тебе следует остаться, ответил Кнофф. Хочешь, чтобы я тут крутился один? И что только творится с людьми? На носу рождественская торговля! Однако Кнофф тут же ухватился за его слова: Значит, ты хочешь уехать? Ладно, тогда давай рассчитаемся! Мы так ничего и не решили про этот невод для сельди, но давай начнём с конца: сколько времени ты проработал в лавке и сколько времени у тебя ушло, чтобы отдраить и покрасить шхуну? Кнофф с воинственным видом взял карандаш, готовясь отстаивать свою выгоду.

За это я денег с вас не возьму, сказал Эдеварт. И когда Кнофф с удивлением поднял на него глаза, объяснил: Это и работой-то назвать нельзя.

Из Кноффа словно выпустили воздух, воевать было не с кем. Он улыбнулся почти грустно: Первый раз кто-то из моих людей по своей воле отказывается от платы за работу; напротив, обычно все считают, что я плачу слишком мало.

Эдеварт дорого дал бы сейчас, чтобы быть чистым перед хозяином, не чувствовать вины перед ним. Он не сомневался, что люди Кноффа использовали его каждый на свой лад, обманывали, как могли, и спекулировали на его тщеславии. Ничего удивительного, что хозяину приходилось быть начеку и пользоваться приёмами своих служащих! Эдеварт был растроган и всё простил Кноффу. А ведь совсем недавно тот же Эдеварт задирал нос перед людьми и никому не давал спуску, теперь же он смирился. Что с ним, неужели он спятил? Этот богатый предприниматель Кнофф был вынужден постепенно свернуть своё дело, остался почти что ни с чем, последний год сильно состарил его, он больше не выглядел важным барином, к тому же он был небрит, и Эдеварт заметил у него в ушах кустики седых волос. Выглядел Кнофф жалко. Однако хозяин не сдался, неожиданно грустная улыбка пропала с его лица, он, как обычно, сделал вид, что спешит, вынул свои золотые часы, взглянул на них и снова закрыл: Значит, жалованье за шесть с липшим месяцев. Не мешай мне! Он что-то посчитал на бумаге. Не переставая писать, сказал: Этот невод — я уж и не знаю... управляющий так и не выяснил, сколько я в своё время за него отдал. А сколько бы ты заплатил за него?

Эдеварт пожал плечами.

Кнофф: Положим за него десять дилеров, согласен?

Эдеварт: Хорошо, спасибо. Если, по-вашему, это справедливо...

Кнофф щедро рассчитался с Эдевартом. На прощание он сказал: Мне жаль, что ты уезжаешь! И строго прибавил: Возвращайся ко мне, вот наладятся дела, и возвращайся.

Дома Эдеварта ждало много новостей, одна из них была просто жуткая, она так напугала людей, что весь Поллен и окрестные селения бурлили, как море во время шторма.

Кто бы подумал, что некоторые уважаемые люди способны жить, тая страшные злодеяния до самой смерти и Божьего суда! Жители Поллена негодовали, они не привыкли к такому. Год за годом они, поеживаясь от страха, пели песню о жестоком убийстве, совершённом где-то в Страсбурге; они помнили Андреаса Менсу, который был казнён на Лофотенах, за десять округов отсюда; не забыли они и о девушке Эллен, задушившей своего ребёнка, но и это случилось не у них, а в соседнем приходе. Даже старые времена не оставили ни одного предания о жестоких злодеях и преступлениях, которые совершились бы на их бедном и мирном клочке земли, — теперь пришла очередь Поллена.

Совсем недавно арестовали и увезли в тюрьму Ане Марию.

Эдеварт со всех сторон слышал историю об угрызениях совести и признании Ане Марии. В летнее время, когда было светло, она с грехом пополам ещё несла свой крест и даже не сгибалась под ним, но с наступлением осенней темноты душа Ане Марии надломилась. Началось с того, что однажды ночью она страшным криком перебудила всех соседей, а когда сбежался народ и зажгли свет, она встала с постели и, как была, в одной рубахе, призналась перед своим мужем Каролусом и другими людьми, что виновна в смерти шкипера Скору, погибшего в болоте полтора года тому назад.

Неслыханное дело! Люди решили, что ей это приснилось. Видать, к ней вернулась прошлогодняя болезнь, когда она была как дурочка и разговаривала сама с собой, но Ане Мария поведала столько подробностей, что ни у кого не осталось сомнений в её вине. Позже она повторила своё признание перед пастором и судьёй, она ни в чём не запиралась и хотела понести наказание. Но даже после этого Ане Мария держалась гордо и с достоинством, нет, она не пала духом, она плакала, словно её хлестали розгами, но не жаловалась. На вопрос судьи, имела ли она что-нибудь против шкипера Скору, Ане Мария ответила: Нет, напротив! А на вопрос, почему же тогда она дала ему погибнуть, сказала, не моргнув глазом: Он хотел овладеть мной, но не проявил должной настойчивости! Словом, Ане Мария явила такое бесстыдство, что судья только головой покачал; даже вдова Юсефине из Клейвы и молодуха Берет, не отличавшиеся примерным поведением, казались невинными овечками по сравнению с Ане Марией. Не будь всё столь страшно, они бы захихикали, прикрыв рот рукой.

Судья и сам не знал, как ему поступить с Ане Марией. Эта несчастная женщина не имела детей, которые нуждались бы в её заботе, была неудержима в своих пороках, падка до удовольствий, но сильна и простодушна. Вбив себе в голову, что хочет покарать шкипера Скору, она хладнокровно смотрела, как он всё глубже и глубже погружается, в бездонную трясину; с другой стороны, свидетели подтвердили, что в конце концов Ане Мария побежала за людьми, чтобы снасти шкипера, и, хотя она бежала сломя голову, помощь подоспела уже поздно, из чего вытекает, что она не торопилась. То, что она считала, будто у неё есть причины для мести шкиперу Скору, объяснялось её душевным смятением; однако в её пользу, безусловно, говорит то, что она сама открыто призналась в своём поступке... Приговор суда был относительно мягкий — тюрьма, а потом содержание в особом приюте.

Но Поллен ещё долго не мог успокоиться. Если такие страсти творятся в селении, неудивительно, что даже взрослые с опаской выходят поздно из дому, а дети, когда стемнеет, не смеют принести два ведра воды. Хотя с болота и не слышно никаких криков!

А Каролус, что с ним? Вот уж кому пришлось несладко. Можно считать, Эдеварту повезло, что всё селение было занято случившимся, на него никто не обращал внимания; брат Йоаким, к примеру, вместе с другими день и ночь не отходил от Каролуса, а потому не мог сразу же потребовать у Эдеварта свои деньги.

Поступок жены тяжело подействовал на Каролуса, в этом не было никакого сомнения. Он перестал есть и пить, ушёл в холмы и жил там среди камней и кустов, лежал на земле и разговаривал сам с собой. Помилуй, Боже, всех, кто, как Каролус, терзается искушением свести счёты с жизнью.

Покуда разум ещё не совсем покинул Каролуса, люди нашли беднягу и попросили его вернуться домой. Нет, пробормотал он, ни за что! Они побранили его и сказали, что не пристало хозяину карбаса и местному старосте жить среди холмов. Нет, это его не тревожит! Но так жить нельзя, сказали они, ты не ешь, не пьёшь, мёрзнешь и в конце концов умрёшь от голода. Да, он рад уйти в иной мир, всё равно жизнь его уже кончена! Наконец, они объяснили ему, что он искушает Бога, оставаясь здесь ночью, ведь в любую минуту с болота могут послышаться крики. Верно, согласился Каролус, всё может быть, но он в руках Божьих!.. Так ничего и не добившись, люди были вынуждены оставить его в покое.

Но как бы то ни было, а тёмной ненастной ночью Каролус сам, видимо, почувствовал, что не стоит полагаться только на Бога, и, услыхав, верно, крики с болота, в кромешной тьме прокрался в селение и уселся поближе к домам, а под утро схватил в сарае буханку хлеба, ещё кое-что из съестного и снова убежал в холмы. Его заметили и окликнули из одного дома, но он не отозвался. Да, Каролусу было несладко, он так и жил среди холмов и, казалось, не собирался возвращаться домой. Каждый день люди приходили к нему и уговаривали вернуться, но однажды они увидели, что он окончательно сошёл с ума. Каролус лежал на животе, не на боку, как обычно, нет, он лежал, уткнувшись носом в землю, и нисколько не походил на разумного человека. К тому же он лежал на своей жёлтой зюйдвестке, которую измял и перепачкал, совершенно новенькую зюйдвестку, а когда люди перевернули его на спину, он так и остался лежать, свернувшись в клубок, смотреть на него было страшно. Они заговорили с ним, но он больше не отвечал им. Наверное, ему было неудобно лежать с поджатыми коленями, спрятав между ними голову, кто-то даже предположил, что Каролуса свело судорогой, но тут он перевернулся и на четвереньках пополз по кругу, причём голова его всё время оставалась в центре круга, наподобие ножки циркуля, который описывает окружность. Потом Каролус лёг и выставил локти вперёд, ни дать ни взять животное, которое лежит, выставив передние лапы. Грустное зрелище. Вдруг он вынул из своего кошелька бумажку в один далер и разорвал её пополам, хотя это были его последние деньги. Вот тогда люди поняли наконец, что дело плохо и надо увести Каролуса домой силой. Кто-то побежал за верёвкой — на тот случай, если Каролус окажет сопротивление, — а оставшиеся тем временем договорились по очереди дежурить возле него. Ясно было, что Каролус помешался от горя.

Но им не пришлось связывать Каролуса, он не противился, когда его поставили на ноги. Где обрывки? — спросил он. Какие обрывки? Ах, далера!.. Их подобрал Теодор, они у него! Ослабевшего и обессилевшего Каролуса повели домой, за одну руку его держал Теодор, за другую — Йоаким. Он не сопротивлялся и покорно шёл с ними. Верно, в минуту просветления Каролус и сам решил, что жизнь среди холмов иначе как собачьей не назовёшь, а может, счёл, что уже отдал дань скорби, никто не спорит, ему до слёз жаль Ане Марию, но — прости, Господи, грехи мои тяжкие — она была чересчур уж докучлива и требовательна.

Теперь всё должно было наладиться, но душевнобольной человек враз не поправится, так не бывает, этого никто и не ждал, и люди продолжали дежурить у него. Ведь Каролус в приступе безумия мог уничтожить архив местной управы! Человек, который разорвал на кусочки крупную денежную купюру, не пожалел бы и важных распоряжений амтмана24 и счетов, да-да, он мог бы даже вырвать страницы из толстой тетради с протоколами — и что тогда делать? Вот уже целый год Йоаким писал эти протоколы, и ему не хотелось, чтобы его работа пошла насмарку. Я этого не допущу! — сказал Йоаким и бессменно дежурил у Каролуса. Когда придёт время, он запишет в протокол, что ему должны выплатить вознаграждение за эти дежурства. Денег-то у него уже почти не осталось.

Однажды Йоаким всё-таки спросил у брата, не может ли тот вернуть ему немного денег? А как же, сказал Эдеварт и дал ему несколько бумажек. Видимо, Йоакиму показалось, что этого недостаточно, но у Эдеварта при себе больше не было. Вообще, Эдеварт перебивался в Поллене чем Бог пошлёт и уже не пользовался тем уважением, каким пользовался несколько месяцев тому назад, ведь он вернулся домой без шхуны, без груза, только что не с пустыми руками, однако нельзя сказать, чтобы его совсем сбросили со счетов. Когда возникли опасения, что Каролус не сможет зимой пойти на Лофотены во главе артели на своём карбасе, кто-то попросил Эдеварта занять его место. Как-никак, а опасно вверять свою жизнь в руки душевнобольного человека. Эдеварт обещал подумать; у него не было снастей для лова на Лофотенах, но уже одно то, что его сочли достойным возглавить артель, успокоило его относительно будущего: что-нибудь да подвернётся, не одно, так другое. Жители селения оценили и то, что свою кровать дома он застлал новым покрывалом, роскошным цветным покрывалом с бахромой, каких в Поллене до тех пор ещё не видели. Они удивлённо качали головами: верно, у него и ещё кое-что есть, думали они, нет, Эдеварту ещё не конец! Но это было не так, Эдеварт связал себя по рукам и ногам покупкой усадьбы в Фусенланнете. Больше всего ему было жаль своих сестёр, которым на этот раз он ничего не привёз из далёких краев. Правда, у одной из них был золотой медальон, а у другой висело на шее кольцо в виде свернувшейся змейки, но девочки выросли из своих воскресных платьев, и Юсефине из Клейвы пора было бы сшить им новые. Эдеварт видел нужду сестёр и переживал за них, ведь он понимал, что деньги, которые они заработали летом на сушке рыбы, ушли на хозяйство.

Однажды он собрался в лавку, и сёстры радостно оживились. Он знал: они не сомневаются, что такому человеку, как их старший брат, ничего не стоит купить им красивой ткани на платья. Однако теперь Эдеварту это было не по карману, и он жалел сестёр.

Новая большая лавка Габриэльсена была заперта, на ней висел замок. Эдеварт прошёл на кухню, где встретил служанку Ольгу, ту самую, с бисерным пояском, она-то и отвела его к Габриэльсену.

Чего тебе? — с мрачным видом спросил Габриэльсен. В лавку пришёл? Ладно, пойдём! По дороге Габриэльсен не закрывал рта: зачем ему целый день торчать в лавке, туда не заходит ни один человек, а если кто и придёт, то норовит взять в кредит. Такие покупатели ему не по нраву. Я что хочу сказать: хорошего старосту мы получили в Поллене! Он, видите ли, лучше, чем я, и вдруг говорят, что его жена убила человека, а сам он, как зверь, ходит на четвереньках! Извольте радоваться! Так что ты хотел? — спросил он у Эдеварта, приготовившись отмерять и взвешивать.

Эдеварт всё ждал, пока лавочник выговорится, и в конце концов ему удалось вставить, что ему нужны снасти для лова на Лофотенах, но деньги у него будут только весной, когда он вернётся домой.

Катись к чёрту! — сказал Габриэльсен.

Это был отказ, но Эдеварт не собирался отступать и выложил перед лавочником купчую на Доппен.

А что мне с ней делать? — спросил Габриэльсен. Это же не купюра в сто далеров. Снасти, говоришь? Здесь до тебя побывало уже десять, двадцать, а то и тридцать идиотов, и каждый хотел получить снасти для зимнего лова под залог своей усадьбы. Всё селение враз обнищало, здесь ни у кого не найдётся даже одного далера. Какой залог? Я не беру залогов, я беру деньги, а нет денег, так и ступай с Богом.

Эдеварт буркнул, что его залог покроет сотню снастей, беда в том, что сейчас он находится в затруднительном положении...

Габриэльсен: Я и сам нахожусь в затруднительном положении. Выстроил этот чёртов дворец вместо лавки и просчитался, раньше или позже мне конец, со дня на день этого жду. Я не Господь Бог, чтобы спасать всех, кто попал в затруднительное положение. Это же чушь! Ступай домой, да побыстрей! Куда ты дел все заработанные деньги? Разве не ты стоял здесь летом со шхуной, на которой был шкипером? Снасти, говоришь? Да это ж нелепо: я для себя получил снасти под месячный вексель, а ты хочешь получить их под вексель на четыре-пять месяцев. А если с тобой что случится на Лофотенах?

Эдеварт: На тот случай у вас в залоге останется усадьба.

Засунь себе этот залог знаешь куда? Где она находится, эта твоя усадьба?

В Фусене, ответил Эдеварт.

Это всё равно что на луне. Не нужны мне нигде никакие усадьбы, я не могу оплачивать свои векселя усадьбами. Нет, я уже сказал, ступай домой, у меня тебе делать нечего!

Я вижу, у вас на полках лежит ткань, сказал Эдеварт.

Ткань? Ну лежит! А ты что, ещё не ушёл?

Может, продадите мне немного ткани за моё кольцо?

Продать? За кольцо? Габриэльсен растерялся. Нет, кольца мне тоже не нужны.

Эдеварт: Но оно золотое. И какая вам разница, что у вас на полке лежит, ткань или кольцо?

Золотое, говоришь? Дай-ка взглянуть! Габриэльсен взвесил кольцо на руке, проверил пробу и постучал им по прилавку: Несколько локтей ткани я тебе за него, пожалуй, дам. Какая тебе нужна?

Шерстяная. Сёстрам на платья. Я покажу, что мне нужно. Эдеварт зашёл за прилавок. Я знаю, сам был приказчиком в лавке.

Сделка состоялась. В конце концов Габриэльсен сообразил, что золото проще хранить, чем ткань, а для оплаты оно годится не хуже денег, и уступил. Неожиданно он сказал: А вот твоего братца Йоакима я бы придушил собственными руками. Я тебе это прямо скажу. Он зимой запер сельдь, и люди у нас словно ума решились. Мы все спятили, я и сам ничем не лучше других. Упаси Боже всех от такого безумия, цены поднялись, жалованье служанки взлетело аж до небес, мы разом разбогатели и бросились покупать всё, что попадалось нам на глаза, сорили деньгами направо и налево. Так продолжалось несколько месяцев, а теперь мы опять нищие, как были, и даже хуже, наши души тронула порча. У меня оставался дорогой заграничный сыр, что мне было с ним делать? Догадайся, как я поступил? Я съел его сам! Да-да! Взял и сожрал! Это всё порча. Говоришь, что сыр сгнил бы? А почему, я мог бы, к примеру, отдать его пастору в счёт церковной подати. Да-да. А мы с женой его сожрали. И, думаешь, я от этого дольше проживу? Скорее наоборот, потому как в нём были черви. О нет, от заграничной пищи никто долго не проживёт! А брату своему скажи, что впредь, когда он вздумает запирать сельдь, пусть не просит меня, чтобы я передавал его телеграммы и поставлял ему покупателей, хватит, я уже учёный!

Эдеварт собрался идти домой, но Габриэльсен всё говорил и говорил: А наш староста, смех да и только, да я его десять раз могу обвести вокруг пальца. Дорога... разве нам не нужна дорога, по которой все могли бы ездить? Вот что нужно было сделать, пока у нас водились деньги, и, будь я старостой, мы бы обязательно её проложили. Неужели вы там в своём Поллене верите, что Каролус и впрямь помешался? Да он такой же сумасшедший, как ты или я! Дурит он вас, и всё тут, сам небось до смерти радешенек, что избавился от жены, которая и шагу не давала ему ступить. А вы там у себя в Поллене всё принимаете за чистую монету. Каролус староста! Ступай домой и вылей на него ведро холодной воды да пни его под зад, и у него мигом всю дурь как рукой снимет! Хотя толку от него всё равно не будет, он и никогда-то ничего не мог, и теперь не сможет. Так всем и скажи!

Эдеварт ушёл. В проулке он встретил поджидавшую его Ольгу, ей хотелось поболтать с ним. Она оставила работу и притаилась в укромном месте. Эдеварт молодой парень, они давно знакомы, а теперь в лавку молодые люди почти не заходили. Для такого случая Ольга умылась и причесалась, на ней не было больше ни бисерного пояска, ни корсета, ни туфель с кисточками, ничего нарядного — обычная темноглазая девушка, которой хочется немного развлечься. Будут ли в Поллене в этом году танцы на Рождество? Эдеварт должен вспомнить о ней и пригласить её на танцы. А весной к ним приедут те шкиперы? Вот щедрые люди, им ничего не стоило отвалить Августу за игру целый далер! Как жаль, что Рагна родила ребёнка, Рагна дурочка, она была слишком молоденькая и не знала, что можно сделать. Слава Богу, ребёночек умер. Говорят, его задушила её бабушка.

Что ты болтаешь! — воскликнул Эдеварт.

Так говорят. Бабушка понимала, что ей не под силу прокормить и мать и ребёнка, вот она и придушила его. Неужели ты ничего не слышал? Ах да, тебя ведь не было дома, а у нас тут все об этом знают. Я вот ещё что хотела спросить: куда ты пошёл на своей шхуне, когда покинул Поллен? А-а, в Тронхейм! Много же ты поездил. Я тоже хотела уехать в Тронхейм, да вот не вышло, попробую ещё раз. Как думаешь, возьмёт меня кто-нибудь из шкиперов, если они снова приедут в Поллен? Ты сам тоже уйдёшь на своей шхуне, но меня ты не возьмёшь, я знаю, у тебя там на юге есть возлюбленная, и ты к ней поедешь, да-да, не отпирайся...

Эдеварт вернулся домой без золотого кольца, но чувствовал себя богачом — он принёс ткань для сестёр, и Юсефине из Клейвы, приглашённая сшить девочкам платья, восхищенно покачала головой, увидев красивую ткань. Девочки всегда знали, что, если Эдеварт пошёл что-нибудь им купить, он выберет самое лучшее.

Словом, Эдеварт ушёл на Лофотены на карбасе Каролуса и с его снастью. Каролус согласился, он почти пришёл в себя, понимал всё, что ему говорят, и даже больше: сам заметил, что команда не доверяет ему, и потому не возражал против того, чтобы остаться дома, отправив своё судно на заработки, вот так-то; в конце концов он оживился и даже сделал вид, что дела местной управы никак не позволяют ему идти на Лофотены. Он начал заниматься архивом и протоколами и уже не пытался ничего рвать.

Но Эдеварт смотрел мрачнее тучи: на чужом судне и с чужой снастью он был всего лишь наёмник, небольшие преимущества, положенные ему как главе артели, мало что значили для человека, уже побывавшего шкипером. Но выбора у него не было. Если рыба пойдёт, он и так неплохо заработает, а в деньгах он нуждался как никогда, потому как в голове у него созрел один план.

Ничего особенного или странного в его плане не было, просто он решил уехать из Поллена. Навсегда? А Бог его знает, может, и навсегда. Оставаться здесь ему было невмоготу.

Эдеварт и помыслить не мог, что его родной Поллен может внушать ему такой ужас; чего здесь только не случилось за последнее время — и убийство, и помешательство, а какая тут царила испорченность, безнадёжность давила людей, бедность была вопиющая, нечем было кормить даже детей; в Нижнем Поллене ночью взломали дверь сарая и украли вяленую сайду, на снегу остались следы детских ног. А ведь в той сайде не осталось ничего питательного, есть её — всё равно что жевать стружку! Удача с сельдью прошлой зимой лишила людей рассудка и здравого смысла и в конце концов разорила их; теперь Поллену конец, здесь нельзя оставаться! Эдеварт жил и питался дома, проедая те жалкие шиллинги, что его отец получал на телеграфе. Ему было не на что даже закупить себе провиант для поездки на Лофотены.

Один только юный Ездра ещё мог смеяться и веселиться. Он с утра до вечера ходил за Эдевартом, как сам Эдеварт два года назад ходил за Августом; Ездра хотел снова работать у него, и потому Эдеварт взял его на полная в свою лофотенскую артель. Ездра был ловкий парнишка, он ещё не конфирмовался, но выпросил у пастора отсрочку, купил себе снасти и рыбацкую робу, и у него ещё остались деньги. Тогда дай мне немного взаймы, попросил Эдеварт. Это я могу. Ездра засмеялся, приняв эту просьбу за шутку. Но у Эдеварта не было иного выхода, как взять взаймы несколько далеров у своего бывшего кока, — а что поделаешь, если его собственные деньги были вложены в недвижимость на юге и он не мог ими воспользоваться.

Хотя бы это было улажено. Теперь оставался Йоаким.

О, Йоаким обладал завидной проницательностью, он уже давно понял, что у старшего брата не всё ладно: случайно он увидел его пустой бумажник, а когда старший брат вернулся домой с тканью на платья для сестёр, на пальце у него не было золотого кольца. Йоаким был неглупый парень, ему тоже нужно было обеспечить себя на зиму продовольствием и снастями, и, когда Эдеварт наконец пришёл к нему поговорить и признался, как плохо обстоят у него дела, Йоаким уже придумал выход. Какой выход? — спросил Эдеварт. Не твоё дело, ответил Йоаким.

Эдеварт был огорчён. Он не мог открыть брату тайну приобретения Доппена, но показал ему купчую и рассказал про усадьбу: крепкий дом, хозяйственные постройки, гора позади усадьбы, большая чистая река, водопад, из которого можно брать воду, неплохие поля, покос, способный обеспечить кормом не меньше двух коров, и всё это на берегу удивительно красивого зелёного залива. Хозяева уехали в Америку, вот и продали усадьбу за те деньги, какие им предложили. Удачная сделка, иначе не скажешь. Усадьба называется Доппен25, смешное название...

Йоаким молча слушал. На деле всё оказалось не так страшно, как он боялся. Эдеварт хотя бы не потерял свои деньги и не проиграл их в карты где-нибудь в далёких краях, он просто вложил их в недвижимость, а это уже неплохо. Однако Йоаким огорчённо покачал головой — он бывал старшим на лове и понимал, что к чему.

Эдеварт: Зря головой качаешь, подожди, увидишь Доппен!

А зачем он тебе? — спросил Йоаким. Думаешь там поселиться?

Ещё не знаю, но это удачное приобретение. Ты бы тоже от такого не отказался.

Не думаю, по-взрослому ответил Йоаким.

Молчание. Эдеварт был рад, что разговор с братом уже позади, всё обошлось лучше, чем он думал; он сказал: Как только начнётся лов, я верну тебе твои деньги, это я обещаю! И хотя он был старший, чтобы польстить младшему брату, говорил с ним как с равным: да, у него есть план, он хочет уехать из Поллена, куда-нибудь подальше, и уже не возвращаться обратно, всё в руках Божьих, но он хочет уехать, здесь жить невозможно.

Йоаким: И куда же ты поедешь?

Куда? Мне нагадали, что я тоже поеду в Америку, но я ещё не решил...

Шли недели, миновало Рождество, грустное Рождество, без праздника — время не располагало к веселью и танцам, всем приходилось туго. Эдеварт сам удивлялся своему желанию уехать из Поллена, что это на него нашло? Может, он слишком часто переезжал с места на место и привык к скитаниям? Все места были для него равно хороши или равно плохи, любовь к родному дому поблёкла, корни Эдеварта в родной земле были подрублены. Его больше не трогали знакомые места, холмы, тропинки, горы вдали, море, Поллен, даже друзья детства стали ему чужими.

Однажды воскресным утром к нему пришла Рагна и позвала его к своей бабушке, он обязательно должен пойти, она совсем не знает, что делать...

Ему больше не было дела и до Рагны, она почти перестала существовать для него. Теперь воспоминания о том, как они играли в детстве или возвращались домой из школы, представлялись ему сном, он только помнил, что однажды помог ей найти в снегу блестящую красивую пуговку с короной.

Бабушка Рагны сидела у стола, привалившись к стене, и не шевелилась. Эдеварт в замешательстве смотрел на неё.

Она умерла, прошептала Рагна. Я ходила за водой, а когда вернулась, она так и сидела, но уже мёртвая.

Старуха была очень бледная, один глаз залит кровью, но выражение лица спокойное, она только что не улыбалась, и казалось, даже не успела понять, что умирает.

Мне страшно оставаться с ней одной, сказала Рагна, помоги мне положить её, пока она не застыла.

Эдеварт никогда не видел покойников, и ему хотелось убежать подальше, но он боялся показать себя трусом, а кроме того, ему оказали доверие, позвав к покойнице, и он должен был вести себя как взрослый мужчина. Вот Август и не подумал бы о бегстве, тем более что за окном было светлое утро. Эдеварт поднял покойницу и как ребёнка перенёс на кровать, он был сильный, а бабушка маленькая и худая, словно кукла, она даже похорошела, черты лица у неё разгладились.

Рагна ловко захлопотала над покойницей, закрыла ей глаза, подвязала подбородок, чтобы рот не открылся, и, наконец, прикрыла ей лицо фартуком. Когда они вышли из дома, она перевернула перед порогом корытце, как того требовал обычай.

Теперь Рагна осталась без крова, и ей пришлось пойти домой к Эдеварту.

В те дни, что они жили под одной крышей, пока тело бабушки не предали земле и Эдеварт не ушёл на Лофотены, он несколько раз беседовал с Рагной. Иногда ему казалось, что он ей нравится, но сам больше не испытывал к ней никаких чувств, это раздражало его и отталкивало от неё. Так было до того дня, когда Рагна сказала ему, что Теодор хочет на ней жениться.

Что? — испугался Эдеварт.

Да, он много раз делал ей предложение, и теперь, на Рождество, она пообещала, что выйдет за него замуж.

Почувствовал ли Эдеварт укол ревности? А может, в нём ещё теплилась детская влюблённость? У Теодора грыжа! — сказал он.

Я слышала об этом, сказала Рагна. Но не знаю, что это такое.

Он тоже не знал точно, но ведь и так ясно — с Теодором что-то не в порядке.

Ничего не поделаешь, покорно вздохнула Рагна. Мне больше не на кого положиться.

Скатертью дорога, сказал бы Август и приготовился бы к следующей любви. Эдеварт же сказал: В жизни не слышал такой глупости!

Почему? — удивилась Рагна.

Эдеварт вскочил, словно хотел уйти: Да нет, это не моё дело! Поступай, как знаешь!

Я не могу жить одна в том доме, грустно сказала она.

И потому хочешь наплевать на себя?

Рагна не знала, что ответить. Разве плохо, что у них будет бабушкин дом, а на кусок хлеба Теодор сможет заработать не хуже любого другого. Он не безобразен, этого про него не скажешь.

Замолчи! — со злостью сказал Эдеварт. Если ты влюблена в Теодора, так и бери его вместе с его грыжей! Меня это не касается! Конечно, он ревновал, и у него не хватило сил скрыть свою ревность. Поняв это, он хотел презрительно засмеяться, но ему это не удалось, губы у него искривились, в душе бушевала буря. Подумать только, Теодор! Значит, для неё хорош Теодор! Ему вдруг захотелось обидеть её, помучить, спросить о ребёнке — о том ребёнке, которого она зачала в кустах, неужели она уже забыла его? Так быстро? Но ведь твоя бабушка его задушила?

Рагна побледнела, как смерть. Что ты такое говоришь! — заикаясь, произнесла она.

Что твоя бабушка задушила ребёнка.

Нет-нет, неправда... я ничего не знаю...

Тогда только ты об этом и не знаешь!

Она слушала его, склонив голову, а он с горечью говорил всё те же глупости, он всегда был вспыльчив и скор и на добро, и на зло. Перед уходом он презрительно бросил Рагне: Выходит, ты не знала? Небось лежала и смотрела, как она это делала. Не удивлюсь, коли так.

Потом он, конечно, раскаялся в своих словах. Зачем он с ней так? А ведь всё вышло потому, что ей всегда было наплевать на него, он ошибся, думая, будто нравится ей, он вообще никогда ей не нравился, она просто не замечала его, это у неё осталось ещё со школы, ещё тогда она поняла ему цену, учился он плохо, его никто и в грош не ставил.

Несколько дней спустя, уже перед самым выходом на Лофотены, он снова увиделся с Рагной. Вся его команда, Йоаким, Теодор, Ездра и старик Мартинус, собрались возле лодочных сараев; они принесли туда свои сундучки с провиантом и были заняты каким-то делом, пришла туда и Рагна.

Маленькая Рагна больше не грустила, напротив, была весьма оживлённа, ей было весело, так весело, что она даже посмеялась над командой Эдеварта. Одни мальчишки, сказала она, лишь один, можно сказать, взрослый на всю артель! Этот взрослый был не кто иной, как Теодор, её жених, потому что старый Мартинус совсем одряхлел за последнее время.

Все посмеялись её шутке, никто на неё не обиделся, но Рагна не унялась и сердито напомнила Эдеварту, как прошлым летом, когда он был шкипером, она приготовила ему обед. Он тогда так важничал, что пожелал пить воду только из стакана...

Эдеварт мог бы кое-что ответить на это, но сдержался. Где же её благодарность, кто, как не он, помог ей тем летом получить деньги у её шкипера? Но Рагна и сама как будто вспомнила об этом, она закрыла лицо руками, быстро повернулась и ушла. По её согнутой спине было видно, что она плачет.

Случись какое добро, это относят на счёт Провидения, но случись что-нибудь плохое, это тут же назовут судьбой.

На сей раз судьбе было угодно, чтобы на Лофотенах Эдеварт опустился до главы артели на карбасе, тогда как в прошлом году он был шкипером на шхуне «Хермине» и мог угощать у себя земляков самогоном и крендельками. Что немало значило и в его собственных глазах, и в глазах людей. В том году он вызывал удивление и пользовался хорошей репутацией, в нынешнем же от этого не осталось и следа, команда относилась к его словам не более уважительно, чем к словам друг друга. Самый старый в артели, шкотовый матрос Мартинус, имел большой опыт и мог порассказать много полезного о рыбе, о ценах на неё, о погоде — когда выходить в море, а когда лучше переждать на берегу, а вот Теодору впору было бы помолчать, но говорил больше всех именно он. Хотя ничего собой не представлял.

В праздничные дни или пережидая на берегу ненастье они сидели в рыбачьем домишке и болтали о всякой чепухе, и тогда глава артели говорил не больше, чем любой другой из команды. Старик Мартинус, спокойный и мудрый, невежественный, как животное, но не без смекалки, был человек набожный. Йоаким, известный книгочей, часто уходил в посёлок и возвращался с новой песней или газетой, которыми развлекал товарищей. Эдеварт мог бы рассказать им о Бергене или о Тронхейме, но там вместе с ним побывал и Теодор и, похоже, повидал больше, чем Эдеварт.

Вот вы всё плаваете, плаваете, видите разных людей и величие нашего мира, сказал однажды старый Мартинус, а я ничего не знаю, я человек неученый, убогий...

Что он этим хочет сказать?

Да нет, ничего. Просто мне странно, как вы обращаетесь со своей жизнью, зачем ищете разнообразия? Бог создал каждого из нас на его месте, там мы и живём, а вы всё стремитесь неведомо куда. Вот я прожил в Поллене всю жизнь, там жил и мой отец, и мой дед, и отец деда тоже жил там. Мы там и состарились, вот уже три сотни лет мы видим одно и то же небо, одну и ту же землю. Один дом ветшал у нас за другим, но мы строили новые, чтобы было, где жить. Провидение всегда было с нами. Мы не плавали по всему свету, мы жили в Поллене, только зимой уходили на лов, жили, как могли, год за годом. И были довольны. У нас нет причин жаловаться на Бога, Он поддерживал в нас жизнь и не оставлял нас.

Всё так, но для молодых это были пустые слова, и Теодор начал насвистывать.

Слыхал, сказал Йоаким брату, ты не должен уезжать из Поллена!

Он говорил не только об Эдеварте, но и обо мне, напомнил о себе Теодор.

Взять, к примеру, хоть нашего Эдеварта, продолжал старик, нимало не смутившись, он много поплавал, повидал разные города и разные края. В прошлый год его шхуна стояла в Поллене, он был на ней шкипер и хозяин. И уж так он был известен, что Каролус, которого мы выбрали старостой нашей местной управы, был ничто по сравнению с ним. Однако же бывает, что человек взлетает выше, чем ему позволяют крылья, и тогда он падает на землю.

Эдеварт: Выходит, опять пойти на лов ты называешь упасть на землю?

Старик: Нет-нет, насчёт лова ты прав. Но как ты тогда объяснишь всё, что с тобой произошло? Ты уехал, стал большим человеком, а потом вернулся и опять стал таким же, как мы. Провидение не позаботилось о тебе.

Эдеварт: Бог с тобой, Провидение не может находиться сразу во всех местах, оно должно было заботиться о тебе!

Ха-ха-ха! В доме грянул смех.

Верно, верно, терпеливо сказал старик, пусть так! Но вот ты вернулся домой, и Поллен уже недостаточно хорош для тебя, здесь невозможно жить, говоришь ты. Неужто же там, откуда ты приехал, намного лучше? Что ж тогда ты там не остался? Я что-то не пойму. Вот Август тоже из тех, кто всё плавает, плавает и нигде не остановится, а придёт его час, и его похоронят в чужой земле. Для чего же он тогда плавал? Жил бы себе дома. В детстве он был добрый и хороший мальчик, в нашей лодке он был бы на своём месте...

Нет-нет! — прервал его Эдеварт. Август до смерти боится лодок.

Что ты болтаешь? — воскликнул Теодор. Я сам плавал с Августом и что-то не припомню, чтобы он в море боялся.

А ты, болтун, заткнись! — рявкнул на него Эдеварт. Я знаю, что говорю!

Вспыхнула ссора, они разругались и долго осыпали друг друга грубой бранью, но всё утихло, когда рыбаки уселись за общий котел с кашей и стали по очереди макать в неё куски хлеба. Нет, они были люди незлые и одинаково бедные, но к этому они привыкли с первых дней жизни, небольшая удача да хороший улов радовали их и поднимали настроение, словно им улыбнулось счастье. А большего никому и не требовалось.

Вскоре после начала путины Эдеварт вернул Ездре свой долг, а ещё через некоторое время смог вернуть долг и Йоакиму. Сколько я тебе должен? Этого Йоаким не знал. Вот твои деньги! Йоаким не захотел их брать, и братья поссорились, оба кипятились, ни один не желал уступать другому. Что это за деньги? — спросил Йоаким, побледнев от волнения. Ступай и купи себе на них каши! Эдеварт заявил, что Йоаким беден как церковная крыса и живёт на пособие прихода, а потому не может позволить себе отказываться от денег, но Йоаким ответил, что денег у него хватает, ему не пришлось, как некоторым, влезать в долги, чтобы обеспечить себя на промысел провиантом. — Ну так небось ты их просто украл! Уж не ты ли это стащил вяленую сайду в Нижнем Поллене? Нет, ответил Йоаким, я человек порядочный, а деньги мне заплатила местная управа за то, что я вёл протоколы и дежурил у старосты. Чёрт бы тебя побрал! — крикнул Эдеварт. Возьми деньги, пока я не рассердился! Можешь вложить их в свою усадьбу, вскочив, ответил Йоаким. И если ты сейчас же не замолчишь, прости меня, Господи, я за себя не отвечаю!

Эдеварт глянул на брата и сдался. Йоаким был так же вспыльчив, как и он сам. Ещё молоко на губах не обсохло, а туда же! — буркнул он. Братья не церемонились друг с другом, они желали друг другу добра, но старались не показать этого. Само собой, Йоаким не был транжирой, который сорит деньгами, но он понимал, что брату для отъезда понадобится всё, что тот сможет здесь заработать; сам он ещё не трогал свою лофотенскую долю, промысел был удачный, и заработали они неплохо.

Зима шла к концу; Эдеварт нашёл судно, которое должно было пойти в Поллен, чтобы сушить там рыбу, и подписал контракт. В нынешнем году это был незнакомый шкипер из Уфутена, человек пожилой, надёжный и серьёзный, и шхуна, и груз принадлежали ему. Он хотел сам сушить свою рыбу. Йоаким должен был провести его шхуну в Поллен через Вест-фьорд.

Однажды в середине апреля Эдеварт поговорил с глазу на глаз со старым Мартинусом и сказал ему, что собирается в дальний путь.

Я так и знал, сказал старик, этого я и боялся. Кто же поведёт карбас домой?

Эдеварт засмеялся: Кто поведёт карбас? Да это под силу даже ребёнку. Ты сам и поведёшь.

Нет! Старик покачал головой. Не поведу. Я руль отроду в руках не держал. Всю жизнь был шкотовым, сидел на краю борта, и этого мне было довольно. Это вас носит по морям да по океанам! Куда ты теперь направишься?

Куда мы все направляемся! Ясное дело, в Америку! Хоть у тебя и были только дочери, одна из них ведь тоже уехала в Америку.

Да, с мужем. Там она и померла и лежит теперь в чужой земле.

Как бы то ни было, а только когда промысел закончился и карбас нужно было вести домой, Эдеварт исчез. Он позаботился о снасти Каролуса и приготовил её для отправки домой, свою рыбацкую робу он оставил висеть на крючке, а сам исчез. Он ни с кем не попрощался.