"Касандра Брук. Милая Венера " - читать интересную книгу автора

воспоминаний) и под конец слезливые заверения, что дело с Амандой было
просто "одним срывом", а любит он исключительно меня, давай попробуем еще
раз.
Я совсем размякла - сидела за столом с завтраком и плакала. Будь это
правдой! Как бы было чудесно НЕ подвергаться пакостности развода, обойтись
без адвокатов, раздела имущества ("Это твоя картина или моя?"), без того,
чтобы объяснять Клайву, без нескончаемых телефонных звонков ("Нет, боюсь,
Гарри тут нет"). И перспектива остаться одной и страх остаться одной. Эти.
шесть месяцев одиночества были невыносимы - я была живой только наполовину,
а остальное онемело - и думать, что так будет до конца жизни.
Стареть и седеть В ОДИНОЧЕСТВЕ!
Не знаю, сколько времени я так просидела. Смогу ли я сойтись с ним
снова? Господи, ну зачем он написал! Все мои силы, так тщательно мной
собранные, валялись вокруг, разбитые вдребезги. У меня было ощущение, что
я - разломанная кукла.
Тут зазвонил телефон. Нина. Я не совсем простила ее за
бесчувственность в деле № 10, но утро было ясное, солнечное, а она
предложила поиграть в теннис на общественном корте напротив. Я не была на
корте целую вечность, но тенниса мне очень не хватало, да и в любом случае
я нуждалась в чьем-то обществе и согласилась. По случаю зимы корты были
пустые, и все оказалось чудесно. Нина играет лучше меня, но ей мешает ее
фасад - когда она бежит к мячу, впечатление такое, что два бойскаута
борются в мешке. Я не могла удержаться от смеха, и по-подлому старалась
подавать мяч ей в ноги, в уверенности, что там ей его не увидеть. Но она
все равно побила меня, хотя я чуть было не выиграла у нее сет, прежде чем
пузыри на ладони и общая измотанность не взяли верх.
Когда мы возвращались, я ощущала себя розовощекой и пышущей здоровьем.
И предложила играть регулярно. Нина согласилась и пригласила меня зайти
выпить. Я поглядела на панно в кабинете Билла и испытала прилив гордости.
Он от него в восторге, заверила меня Нина, и открыла бутылку "шардоннэ". Мы
сели у ее окна на солнышке. Пара рюмок - и я поняла, что должна поговорить
о Гарри. Ну и рассказала ей о письме - что Гарри сказал обо мне, что он
сказал про Аманду, и о том, чтобы попытаться еще раз.
Не знаю, каких именно слов я от нее ждала.
Наверное, никаких. Просто, чтобы она слушала и сочувствовала, и
позволила бы мне выговориться, пока я сама не найду ответа. Чувствую, опять
на глаза навертываются слезы, и от вина даже хуже стало. Нина сидела
невозмутимо в своем теннисном костюме, и, говоря, я вдруг начала обращать
внимание на то, на се - ее толстые пальцы, сомкнутые на рюмке, родинка у
нее на щеке, пятна пота под мышками. Прикинула, какой размер бюстгальтера
она носит, и подумала, что я вообще без них обхожусь, и мне пришло в
голову, что она может тоже думать как раз об этом. И я вдруг даже
заподозрила, что она, возможно, лесбиянка - было что-то такое в ее взгляде.
Правда, странно: говоришь о чем-то страшно важном, а в то же время думаешь
совсем о другом... Или только я такая?
Тут я сообразила, что не меньше трех раз упомянула, что, по словам
Гарри, дело с Амандой - один-единственный срыв и ничего больше. Ну почему я
называю это "делом"? Потому что мне, не нравится думать о них в одной
постели? Внезапно она меня перебила. "Послушай, - сказала она и налила нам
обеим еще вина, - есть кое-что, о чем тебе, пожалуй, следует узнать". Я вся