"Поппи Брайт. Рисунки на крови" - читать интересную книгу автора

включал комп. Но он так и не привык к тому, чтобы еды было вдоволь. В
кухонных шкафах родителей никогда ничего не было - если не считать выпивки.
На экране бушевал фильм. В городе Давич - надо же, какое оригинальное
название, - повесился священник, что распахнуло ворота в ад или куда там
еще. Зомби с плохой кожей теперь проецировали себя словно беженцы со
звездолета "Энтерпрайз". Заху вспомнился единственный священник, которого он
когда-либо знал, - отец Руссо, служивший мессы, куда по выходе из очередного
глухого запоя таскала его мать раз в несколько месяцев. Однажды
двенадцатилетний Зах в одиночестве отправился на исповедь, нырнул в
исповедальню и, прислонив раскалывающуюся от боли голову к экрану,
прошептал: Благословите меня, отец, ибо против меня согрешили. Жаркие слезы
.выдавились у него из глаз, когда губы складывали эти слова.
Не так надо начинать покаяние, ответил священник, и надежда Заха
угасла. Но он настаивал: Моя мать ударила меня ногой в живот и заставила
меня блевать. Мой отец ударил меня головой о стену: Разве вы не можете мне
помочь?
Дурной мальчишка, ты клевещешь на родителей. Разве ты не знаешь, что
должен им повиноваться? Если они наказывают тебя, то только потому, что ты
согрешил. Господь говорит: почитай отца своего и матерь свою.
А КАК НАСЧЕТ ТОГО, ЧТОБЫ ОНИ ПОЧИТАЛИ МЕНЯ? взвизгнул он, ударив рукой
в хрупкую стену исповедальни, и жгучий шип боли воткнулся в его и без того
растянутую руку. Отдергивая занавеску, врываясь в каморку священника,
вздергивая рубашку, чтобы выставить напоказ сочные многоцветные синяки и
следы ремня на батарее ребер.


ЧТО ТЫ НА ЭТО СКАЖЕШЬ, ХРЕН В РЯСЕ? ЧТО ОБ ЭТОМ ГОВОРИТ ГОСПОДЬ?

Глядя в ошарашенное лицо священника, видя, как меняют свой цвет с
красного на пурпурный апоплексические щеки и нос, как вспыхивают праведным
гневом водянистые глаза, Зах с тошнотворной ясностью понял, что здесь помощи
не дождешься, что священник даже и не видит его, что священник пьян. Точно
так же пьян, как были пьяны вчера вечером родители.
Его выволокли из церкви и велели не возвращаться - как будто он еще
когда-либо сюда придет. Рухнув на каменные ступени, он рыдал еще около часа.
Потом встал, выхаркнул на ступени огромный ком флегмы и ушел с безмолвной
болью, гораздо более глубокой, чем от синяков и ссадин, болью, шедшей из
самой раненой души, которой никогда больше не коснуться католической церкви.
Приятно было бы поглядеть, как висит и горит отец Руссо и кровь льется
из его глазных яблок. Возможно, священник уже мертв; возможно, ему отведена
главная роль в каком-нибудь адском фильме Луцио Фульчи, Зах очень на это
надеялся.
Прожевав последний кусок муффулетты, он облизал жир с губ и начал
копаться в одежде. Нашел пару армейских штанов, обрезанных по колено,
футболку с JFK, улыбающимся во все тридцать два зуба в то время, как его
мозги взрываются яркими красками шелкового трафарета. Ансамбль завершили
поблекшие красные кроссовки с высоким задником, на босу ногу.
Пора пойти проверить два обычных тайника. Потом можно будет вернуться
домой и поработать.
Июнь, на взгляд Заха, был последним терпимым месяцем в Новом Орлеане -