"Илья Яковлевич Бражнин. Сумка волшебника" - читать интересную книгу автора

хлипковат, неказист. Лицо у него невыразительное, заурядное. Аккуратная
бородка клинышком не придает ему приятства, не уярчает лица.
Все глядят на царя, старательно разыскивая в самодержце крупнейшей в
мире державы признаки величия.
Но ни малейших признаков величия в этом сером, невзрачном, тускло
глядящем человеке обнаружить невозможно.
За царем медленно движутся черные лакированные кареты, ландо, коляски
со старой императрицей-матерью, молодой царицей, четырьмя царскими дочерьми
и подростком-наследником, с фрейлинами, придворными чинами, знатными особами
всех рангов, степеней и положений. За ними опять какие-то делегации, отряды
разных родов войск, оркестры и, наконец, громыхающие в конце процессии
пушки.
Шествие длилось бесконечно долго. В нем продефилировал весь цвет
военного, аристократического, чиновного, денежного Петербурга, крупнейшие
тузы, политические деятели, великосветские красавицы, заводчики,
промышленники, нажившиеся на войне нувориши, поставщики, подрядчики и
спекулянты всех мастей и разновидностей. Блестящий Петербург, чуть
прикрывшись приличия ради трауром, устроил парад роскоши и мундиров, чинов и
родословных, сейфов и гербов.
Единственно кого не было здесь - это создателя и делателя всех благ и
богатств, которыми пользовались и которые демонстрировали участники
блестящего парада. Не было рабочих, не было фабричного и мастерового люда,
ютившегося в мрачных трущобах и вонючих клоповниках Нарвской заставы,
Выборгской стороны и залитой непролазной грязью Охты.
На теле блистательного Петербурга зияли смердящие язвы. В России
Менделеева, Сеченова, Мечникова, Попова, Тимирязева и Павлова был едва ли не
самый высокий в мире процент неграмотных. В России Пирогова и Боткина -
огромный процент детской смертности. Вымирали от бесхлебья целые селения.
Голодали целые губернии и области, каждая из которых была больше самого
большого европейского государства. Города опустошала холера. Один врач
приходился на сто тысяч человек. В некоторых районах империи до ближайшего
пункта, где можно было получить медицинскую помощь, нужно было скакать,
плыть или плестись пешком две тысячи километров. Многие болезни, которые
нынче легко излечимы, были смертоносны и повальны.
Я помню, как в нашей семье, уже похоронившей шестерых детей, оставшиеся
семеро в один и тот же день заболели скарлатиной. Дворничиха, помогавшая
отправлять нас в больницу, утешала мать: "Не убивайся, Маша, может, и не все
помрут".
Мы не все померли. Что касается меня, то мне, болевшему сравнительно
легко, в больнице даже нравилось. Появились новые товарищи. К моим услугам
были игрушки, каких я отродясь не видывал. Одна из лих имела для меня особый
смысл и особое значение. Это был подаренный пришедшей меня навестить теткой
мячик - плотненький, упругий, величиной с мой кулачок.
Мячик стоил копейки и отнюдь не свидетельствовал о щедрости дарителя,
но для меня он был явлением чрезвычайным. Я рос в крайней нужде. Игрушками
мне служили деревянные чурки, камешки, катушки, пробки и прочие мелочи
домашнего обихода. Принесенный мне в больницу мяч был, сколько я помню, моей
первой покупной игрушкой.
Но если бы только это значил для меня мяч, о нем и вовсе не стоило бы
говорить. Дело обстояло иначе, и этому мячу суждено было стать не только