"Илья Яковлевич Бражнин. Недавние были " - читать интересную книгу автора

широкая Северная Двина с фарватером в двадцать метров глубиной, по
которому могли ходить и океанские пароходы. А приходили пароходы,
шхуны и другие суда в Архангельск за лесом, овсом, смолой, льном,
пушниной, пенькой и другими товарами со всего света, так что в
архангельском порту, летом очень людном, пёстром и оживлённом, можно
было встретить и датчанина, и норвежца, и немца, и англичанина, и
голландца, и австралийца, и матроса-негра, словом, кого угодно.
Торговки архангельских рыночных ларьков изъяснялись по-английски,
а иностранные матросы усиленно пытались ухаживать за красавицами
поморками.
Это, впрочем, было не так-то легко. Поморки, как вообще женщины
на русском Севере, были свободолюбивы и горды. Рабынями они ни в
обществе, ни в семье не были, ходили с мужьями, случалось, на
промыслы, хорошо управлялись не только с коровами, но и с парусом, с
вёслами, а иногда и капитанами бывали. Георгий Седов в своей брошюре
"Право женщин на море", написанной в 1907 году, рассказывает, что "в
Архангельске два раза побывал на шхуне поморки Василисы, ставшей во
главе мужской команды".
А вот ещё одно свидетельство о поморской женщине-капитане. В
книге "Запечатлённая слава" автор ее Борис Шергин рассказывает: "Помор
Люлин привел в Архангельск осенью два больших океанских корабля с
товаром. Корабли надо было экстренно, разгрузить и отвести в другой
порт Белого моря до начала зимы. Но Люлина задержали в Архангельске
неотложные дела. Сам вести суда он не мог. Из других капитанов никто
не брался: время было позднее и все очень заняты. Тогда Люлин вызывает
из деревни телеграммой свою сестру, ведет её на корабль, знакомит с
многочисленной младшей командой и объявляет команде: "Федосья
Ивановна, моя сестрица, поведёт корабли в море заместо меня.
Повинуйтесь ей честно и грозно..." - сказал да и удрал с корабля.
- Всю ночь я не спал, - рассказывает Люлии. - Сижу в "Золотом
якоре" да гляжу, как снег и грязь валит. Горюю, что застрял с судами в
Архангельске, как мышь в подполье. Тужу, что забоится сестрёнка: время
штормовое. Утром вылез из гостиницы - и крадусь к гавани. Думаю, стоят
мои корабли у пристани, как приколочены. И вижу - пусто! Ушли корабли!
Увела! Через двое сутки телеграмма: "Поставила суда в порт-Кереть на
зимовку. Ожидаю дальнейших распоряжений. Федосья".
Таковы поморки. Старая новгородская порода виделась в них при
встречах явственно и с первого взгляда. Они держались независимо,
одевались по собственному вкусу, а иной раз подчёркнуто по старинке.
Случалось, носили под платками налобные повойники, расшитые жемчугом.
Жемчуг был свой, беломорский - светлый, серовато-перламутрового
отлива, несколько холодноватого блеска, как и само Белое море.
Кстати, о беломорском жемчуге. Недавно один приятель мой Николай
Иванович Жуков принес мне вырезку из газеты "Смена".
- Возьмите. Вы, я знаю, интересуетесь Севером, пишете о нём.
Может, пригодится.
Положил вырезку на мой стол. Гляжу заголовок: "Русский жемчуг".
Посмотрел на подпись внизу очерка: "А. Николов. Белое море". Прочел
очерк. В самом деле, интересно, и в наши дни в диковинку. Автор очерка
только что вернулся в Архангельск с рыбацкой тони от Белого моря. Он