"Рей Брэдбери. Рубашка с тестами Роршаха (НФ-17)" - читать интересную книгу автора

Люди, идущие по улице, люди в автобусах, в театрах, в телефонных будках -
одни поры и почти ничего другого. Крошечные на маленьких женщинах.
Огромные на больших мужчинах. Или наоборот. Столь же многочисленные, как
пылинки в тлетворной пыли, которая в предвечерние часы скользит, клубясь,
по солнечному лучу в нефе церкви. Поры... Завороженный ими, я начисто
позабыл обо всем остальном. Я таращился не на глаза, губы или уши
прекрасных дам, а на кожу их лиц. Не на то ли следует смотреть мужчине,
как внутри этой нежной плоти, похожей на подушечки для булавок,
поворачиваются шарниры скелета? Разумеется! Так нет же, я видел только
терки и кухонные сита женской кожи. Красота преобразилась в Гротеск.
Переводя взгляд, я словно переводил в своем треклятом черепе объектив
двухсотдюймового паломарского телескопа. Куда бы я ни повернулся, я
повсюду видел изрытую метеоритами луну в наводящем ужас сверхкрупном
плане! А сам я?
Мой бог, бритье по утрам превратилось для меня в утонченную пытку! Я не
сводил глаз со своего утраченного лица, испещренного, словно поле битвы,
воронками от снарядов. "Проклятье, Иммануэль Брокау,- стенал я, как ветер
под крышей,- ведь ты Большой Каньон в полуденный час, апельсин с
миллиардом бугорков и впадин, гранат, с которого сняли кожуру!" В общем,
контактные линзы сделали меня пятнадцатилетним. Болезненно чувствительный,
распинающий себя клубок сомнений, страха и абсолютного несовершенства -
это был я. Ко мне вернулся и начал меня преследовать прыщавый и неуклюжий
призрак худшего в жизни возраста. Я валялся бессонной развалиной. "Пожалей
меня, второе отрочество!" - причитал я. Как мог я жить таким слепым
столько лет? Да, слепым, и знал это, и всегда утверждал, что это не важно.
Я шел по свету наощупь, не видя из-за близорукости ни ям, ни трещин, ни
бугров ни на других, ни на самом себе. А теперь прямо на улице меня
переехала реальность. И эта реальность была поры. Тогда я закрыл глаза и
погрузился в сон на несколько дней. А потом сел в постели и, широко открыв
глаза, объявил: "Реальность еще не все! Я отвергаю поры. Я ставлю их вне
закона. Вместо них я принимаю истины, которые мы постигаем интуитивно или
которые сами создаем для себя, чтобы ими жить". Ради них я пожертвовал
своими глазами. Я отдал контактные линзы садисту-племяннику, которому
наибольшую радость в жизни доставляли свалки, шишковатые люди и волосатые
твари. Я снова нацепил на нос свои старые, не дающие полной коррекции
очки. Я опять оказался в мире нежных туманов, Я видел достаточно, но не
больше, чем мне было нужно. И я увидел, как прежде, полуразличимых
людей-призраков, которых снова можно было любить. По утрам на меня опять
глядел из стакана такой "я", с которым я мог лечь в одну постель, которым
мог гордиться и который мог быть моим приятелем.
Я начал смеяться, день ото дня все счастливее. Сперва тихо. Потом во
весь голос. До чего же, Саймон, забавная штука жизнь! Из суетности мы
покупаем линзы, которые видят всё,- и всё теряем! А отказавшись от
какой-то частицы так называемой мудрости, реальности, истины, мы получаем
взамен жизнь во всей ее полноте! Кто этого не знает? Писатели - знают! В
романах, рожденных интуицией, куда больше правды, чем во всех когда-либо
написанных репортажах! Однако совесть мою раскалывали две глубокие
трещины, и мне о них поневоле пришлось задуматься. Мри глаза. Мои уши.
"Святая корова,- сказал я себе,- тысячи больных побывали в моей приемной,
скрипели моими кушетками, ждали эха в моей дельфийской пещере, и подумать