"Рей Брэдбери. Рубашка с тестами Роршаха (НФ-17)" - читать интересную книгу автора

- Когда вы шли по проходу?
- Совершенно верно. Цвета. Рисунки. Тот мужчина видит одно, девочка -
другое, мальчик - третье. Зебры, козы, молнии, египетские амулеты. "Что
это, а что это, а что это?" - спрашиваю я. И они отвечают, отвечают,
отвечают.
Человек в Роршаховой Рубашке. Дома у меня дюжина таких рубашек. Всех
цветов и узоров. Одну, перед тем как умереть, расписал для меня Джексон
Поллак. Каждую из них я ношу дань, а если получается хорошо, если ответы
четкие, быстрые, искренние, содержательные, то и неделю. Потом сбрасываю
старую и надеваю новую. Десять миллиардов взглядов, десять миллиардов
ответов ошеломленных людей. Не продам ли я эти рубашки вашему
психоаналитику, приехавшему сюда отдохнуть? Вам - чтобы тестировать
друзей, шокировать соседей, щекотать нервы жене? О нет, ни в коем случае.
Это мое собственное, личное и самое дорогое моему сердцу развлечение.
Разделять его со мной не должен никто. Я и мои рубашки, солнце, автобус и
тысяча дней впереди. Пляж ждет. И на нем - мои дети, люди! И так я брожу
по берегам этого летнего мира. Здесь нет зимы - правда, удивительно? - и
даже, кажется, нет зимы тревоги нашей, а смерть всего лишь слух где-то
там, по ту сторону дюн. Я хожу, где и когда мне заблагорассудится,
набредаю на людей, и ветер хлопает моей замечательной полотняной рубашкой,
надувает ее как парус и тянет то на север, то на юг, то на юго-запад, и я
вижу, как таращатся, бегают, косятся, щурятся, изумляются человеческие
глаза. И когда кто-нибудь что-нибудь говорит о моем исчерченном чернилами
хлопчатобумажном флаге, я замедляю шаг. Завожу разговор. Иду некоторое
время рядом. Мы вместе вглядываемся в огромный кристалл моря. В то же
время я вглядываюсь искоса, украдкой в душу собеседника. Иногда мы гуляем
вместе часами, и тогда в нашем затянувшемся сеансе участвует также и
погода.
Обычно одного такого дня вполне достаточно, и я, ничего с него не взяв,
отпускаю здоровым ни о чем не подозревавшего пациента, не знающего даже, с
кем он гулял. Он уходит по сумеречному берегу к вечеру более светлому и
прекрасному. А слепоглухой человек машет ему вслед, желая счастливого
плавания, и, довольный результатом, спешит домой, чтобы скорее сесть за
радостный ужин. Или иногда я встречу на пляже какого-нибудь соню, чьих бед
слишком много, чтобы, вытащив их наружу, уморить их в ярком свете одного
дня.
Тогда, будто по воле случая, мы снова набредаем друг на друга неделей
позже и вместе идем вдоль полосы прибоя, и с нами наша передвижная
исповедальня, которая была всегда. Ибо задолго до священников, до горячих
шептаний и раскаяний, гуляли, разговаривали, слушали и в разговорах
излечивали друг друга от обид и отчаяний друзья. Добрые друзья все время
обмениваются огорчениями, передают друг другу свои душевные опухоли и
таким путем от них избавляются. На лужайках и в душах копится мусор. В
пестрой рубашке и с палкой для мусора с гвоздем на конце я каждый день на
рассвете отправляюсь... наводить чистоту на пляжах. Так много, о, так
много тел лежит там на солнце. Так много душ, затерявшихся во мраке. Я иду
среди них... стараясь не споткнуться.
Ветер дул в окно автобуса, прохладный и свежий, и по разрисованной
рубашке задумавшегося старика, как по морю, пробегала легкая зыбь.
Автобус остановился.