"Ален Боске. Русская мать " - читать интересную книгу автора

появляться. Утром я принес фиалки, положил тебе на одеяло. О вчерашнем не
было и речи. Вспоминала какую-то чепуху. А сама выспрашивала глазами, и,
втроем с медсестрой и хирургом, мы с трудом втолковали тебе, словами и
рисунками, какая была операция. Ты скептически молчала, а мне, как бы
вскользь, слишком спокойно сказала: это рак, бабушка тоже от него умерла, а
мы все из жалости, и совершенно напрасно, сговорились молчать. И вдруг опять
ни с того ни с сего сменила пластинку. Отец, стало быть, тебе важней. Слово
за слово, вернулась к защитительной речи. Отец прочел тебе стихи. По-твоему,
они божественны. Их надо напечатать, ему будет приятно и даже, мол, полезно
для здоровья, что кстати, ведь он только-только начал жить, перед тем пустив
псу под хвост сорок лет. Стало быть, моя задача вернуться в Париж, выждать
полгодика, чтоб ничего не заподозрил, и написать ему. Написать надо, что
русские парижане образованней и тоньше русских ньюйоркцев и они его
поклонники. Даже прибавить, что и писатели из России, проездом бывшие в
Париже, о нем спрашивали: помнят его по авангарду времен Бабеля и Ахматовой,
а молодежь, напишу, сейчас открывает для себя эти годы и его стихами
увлечена особенно. И должен я непременно подготовить один-два сборника
отцовых стихов и переводов, и, если надо, ты готова издать их за свой счет.
Я поступился принципом не кривить душой и дал слово все исполнить.
Потом я долго говорил себе, какая ты молодец, как заботишься об отцовом
душевном комфорте. Бродил по улицам вокруг больницы Бельвю. Местные пустыри
только-только стали застраиваться, медленно поднимались стены
Линкольн-Центра. Чувства мои были смешанны. Я и жалел, что связался с тобой,
втянулся в твою аферу. А все же и радовался, что побыл при тебе, укрепил
тебя в мысли, что на меня можно рассчитывать, что сын в любом случае - сын.
Но выпил я коктейли - "Кубу либру" в баре на 72-й улице и "Олд Фешенед" на
Амстердам, и в мозгу все спуталось. Я испугался, что дал слабину,
перенежничал с тобой. Я проклял твое предприятие. Нехорошо мошенничать, даже
из любви к ближнему. Отец вернулся в литературу - и прекрасно. Хочет
напечатать старое и новое - имеет право. Ну и печатайте на здоровье в
Париже. Но зачем врать черт-те что, придумывать "поклонников"? Я выпил
третью рюмку. Но мысли переменились. А я сам - тоже, судья выискался! При
чем здесь, к черту, мошенничество? Доброе дело есть доброе дело. Но и себя
ругать мне скоро надоело. Ты знаешь отца лучше, чем я. Может, просто
думаешь, пусть старик помечтает хоть раз в жизни. И я решил, что сделаю все,
как ты хочешь. Может, тебе и жить-то после операции всего ничего. Не
объясняя, почему и зачем, я сократил свое пребывание в Нью-Йорке и уехал
назад в Бостон раньше, чем ты в Лонг-Бич. И потом на занятиях я два месяца
ни за что ни про что ругал Монтерлана, Клоделя и Жироду и нахваливал
неизвестных поэтов. А съездив в Париж, я понял все окончательно про наши с
тобой свидания в больнице. Суть проста. Вы с отцом - счастливая пара, и ты,
хоть и кричала всю жизнь, где мой сын, мой свет в окошке? - прекрасно без
этого света в окошке обходишься. Вскоре вышли две книги отца, и ты
радовалась им больше, чем он. Теперь ты могла восхищаться его стихами
прилюдно, потому что в душе перестала восхищаться ими сорок лет назад.

Сезан, Марна, сентябрь 1976

- Что ты все руки мне целуешь? Подумаешь, руки! А в щеки боишься, да?
Что я, не моюсь, что ли? Я, по-твоему, гнию? Вы думаете, я гнию? Ну да,