"Ален Боске. Русская мать " - читать интересную книгу автора

тебе, и вы с плачем обнялись. Ты снова заколебалась: отец или сын? Я
отстранился - как бы скромно давая понять, что уважение к старшим превыше
всего. Ты поцеловала отца горячо, но сосредоточенно-сдержанно. Никаких,
следовательно, сомнений: мать для тебя превыше всего, и пусть все это видят.
Я отступил на шаг: счастлив, что ты рядом, но не верю, что и правда рядом,
потому что за время долгой разлуки совсем отвык от тебя. Я растерялся и
молчал. Ты подошла ко мне не сразу. Осмотрела меня, разразилась
восклицаниями с рыданиями вперемежку, восхитилась моим ростом и видом: вырос
на целую голову и щечки - кровь с молоком. Я хотел подбежать прижаться к
тебе, но ты отвернулась, подошла к матери, и снова поцелуи. "Спасибо,
спасибо, спасибо", - твердишь ты шепотом, быстро, прерывисто. Затем к отцу -
распрямилась, крепко жмешь ему руку: первым делом благодарность. Прошло уже
минуты три. Наконец ты расслабилась, мелким шажком подошла ко мне,
опустилась на колени, чтобы головой к голове. Молчишь и медленно-медленно
гладишь мне волосы, лоб, нос, плечи. Дед с бабкой засуетились у стола с
огромным заварочным чайником и пучками цветочков, маков и васильков, у
каждой тарелки. Отец, стоявший молча, роняет дежурные любезности.
Мы с тобой - островок посреди них. Они - странно мутнеют, расплываются,
они отдаляются, отдаляются. И мы их не слышим уже и не видим. Ты продолжила
осмотр. Молча и жадно вглядывалась в каждую черточку моего лица. Наконец
поднялась, взяла меня за руку, огляделась, подвела к балкону, открыла
балконную дверь. Перед нами три густых дерева. С ними да еще с небом ты
поделилась нашей встречей. Сказала мне - вдохни глубже, и мы вдохнули
пространство. Ты не хотела делиться радостью с ними, с теми, кто
далеко-далеко в двух шагах занимались чаем, тортом, цветочками. Ты говорила
коротко и сама понимала, что слова - не то. Я был доволен. Интересно, думал,
что теперь, с твоим приездом, изменится? Бабушка вышла к нам на балкон - по
морщинке у тебя на лбу я понял, что некстати. Третий оказался тут лишним.
Нас позвали к столу. Обняла одной рукой меня, другой - мать. Глаза умоляют:
дай еще минутку побыть с ним вдвоем. Но нет, никаких минуток, не положено.
Ваши разговоры я понимал только наполовину. Отец, показалось мне, стал
чопорней, чем в прошлом году. И я тотчас возненавидел его трость с
набалдашником. Дед с бабкой говорили с ним церемонно и вежливо, он так же
вежливо отвечал им. Мне казалось все это фальшью. Было неприятно, вдобавок
затошнило от торта с кремом. Те, кто любили меня, образовали невыносимо
тягостную массу. Сидеть было неудобно, ноги затекли, я ерзал и дергался. Вы
любезничали друг с дружкой, один немногословно-скованно, другой
громогласно-страстно. Я гадал, кто из вас больше радуется семейному сбору.
Долго смотрю на бабку: вся она - одна сплошная улыбка. Бабушка рада, но с
чувствами вполне справляется, от радости с ума не сходит, говорит совершенно
спокойно. Дед доволен, но, судя по бородке, приподнятой к люстре, скорее -
самодоволен; царь и бог по старшинству вправе задавать вопросы и не
торопиться отвечать на любезности; он полон сознания выполненного долга: ему
поручили чадо, и с поручением он справился, сделав из чада воспитанного
мальчика по всем правилам обывательского хорошего тона, когда всего в меру -
знаний, хороших манер, здорового тела и здорового духа. А отцу явно не по
себе; он, выходит дело, неудачник: бежал из России, искал счастья в
Болгарии, не нашел, вернулся в Бельгию отыграться; за столом все, кроме
меня, - его судьи, они тактичны и участливы, они дают ему время встать на
ноги, они говорят ободряюще, но, когда умолкают, молчанием спокойно и