"Ален Боске. Русская мать " - читать интересную книгу автора

Леопольд Ауэр. Таким образом - утешу и утишу вас обоих.
Претворить в жизнь свои решения я не успел. Однажды днем, когда отец
был в банке, Виктор заявился к нам, ты бросилась ему на шею, он обнял тебя
за талию. Ты строго скомандовала мне - из дому ни ногой, и ушла, ни слова
более не сказав. Вернулась ты два часа спустя, счастливая и потрясенная.
Вот-вот придет отец. Я чувствовал, ты боишься, что я проболтаюсь, но не
можешь совладать с собой, истребовать с меня сочувствие или хотя бы
молчание. Согласие меж мной и тобой дало трещину: мы оба сами по себе, и
каждый, как быть, решает в одиночку. Ты бросила мой уютный мирок и ушла в
большой чужой мир, мужской, враждебный и непонятный. Я страдал, я видел, что
ты отдалилась, и сам бросился искать приюта на стороне: играл до одури с
уличными пацанами, даже подступался к ребятам постарше. И с упорством, и с
горечью высматривал родственную душу в чужой.
Жмурки и классики не дали мне досмотреть до конца семейную драму.
Впоследствии, очень может быть, я и сам ее преувеличил и безмерно раздул, а
другую, более для тебя важную, наоборот, проглядел. Был чересчур занят
новыми делами, заботами и восторгами. В этом возрасте все принимаешь слишком
всерьез, не видя собственной глупости. Ты-то в твои тридцать пять, напротив,
начинала утихомириваться, рассуждать и даже отчасти притворяться. А во мне и
вообще рассуждение всю жизнь воевало с воображеньем. Мыслил я мыслил - и
растекался мыслью по древу. Словом, Виктор не вернулся, и семейная жизнь
наладилась. Все же происшествие имело последствия. Ты убедила отца, что он
не живет, а прозябает и что служба в банке - тупик. В Россию, сказала, все
равно путь закрыт, красных не скинуть, белой армии больше нет. Отец не
спорил: был тяжелодум и долго вникал в очевидность, а ты говорила веско и
убедительно. Стало быть, если на России поставлен крест, остаются Эльзас и
Бельгия, родные земли предков, брошенные семьдесят лет назад ради
малороссийской железки.
Видно, ты одна и решила судьбу, то есть судьбы - свою, мою и отцову.
Отец молчал, сказал, что подумает, и думал, даже ломал голову и по временам,
явно взвешивая все "за" и "против", что-то ворчал. Казалось, ему намного
трудней, чем тебе, сняться с места в поисках новой родины. Возможно, считал,
а был он старше тебя на пять лет, что начинать все заново поздно.
Противиться не противился, но хотел, чтобы отъезд сам собой перерос из
возможности в необходимость. А ты торопила нас, и кто знает почему. Когда
прощальная семейная идиллия на пароходе с красивыми дамами-господами и
отважным на нестрашном, правда, а мирном и тихом Дунае капитаном прочно
впечаталась в память, я понял, что не знаю - а была ли идиллия вообще? И так
и не знал всю жизнь. Отец не тот человек был, чтоб расспрашивать его
запросто. А от тебя правды я тем более не добился бы.
Пожалуй, эту пароходную сцену только по лени держал я за лубок
супружеской и материнской любви. А как было на самом деле - отправляла ли ты
мужа покорять Европу или сама отправлялась погулять с Виктором на две-три
недельки на воле? Обеспечивала сыну европейское образование или себе самой,
в разлуке с родней, свободу от любопытных глаз, да и от собственной совести
и лишних треволнений тоже? В тот день в Лом-Паланке ты же сходила с ума от
счастья! Наконец-то сама себе хозяйка, наконец одна с Виктором! А все твои
разговоры, об отцовской карьере, о воспитании сына, как ни рассудительны, -
все для отвода глаз. Родная душа - потемки. И что сказать о твоем прошлом?
Пришлось бы судить тебя, допрашивать с пристрастием, пытать, пока не