"Игорь Боровиков. Час волка на берегу Лаврентий Палыча " - читать интересную книгу автора

щедро напоила. Ведь это Санькина малая родина. Она же именно в Вешняковском
роддоме на свет Божий появилась.
Хотелось бы, да ничего не получается. Папаня-большевик еще в 1945 году
начисто отбил у меня своим офицерским ремнем с рифленой звездой способность
к литературному творчеству. Дело в том, что желание писать, творить словеса
возникло во мне очень рано, этак к пяти годам. Мы как раз только что
вернулись из эвакуации в наш Лештуков переулок, дом пять. В те годы это был
несколько другой дом и двор, что сейчас, и был он отделен от улицы кирпичной
стеной с добротными железными воротами густого черного цвета. Помнится,
как-то раз в руке у меня оказался кусок мела. Именно их взаимосочетаемость:
белый мел и необъятная черная поверхность ворот соблазнили меня на
литературное творчество, и я решил создать свой первый шедевр. Встал на
цыпочки и написал огромную с собственный рост букву Х. Затем, также
старательно вывел букву У. Еще напрягся, и на воротах появилось красиво
вырисованное И. Оставалось только приделать к нему сверху этакую
залихватскую шляпку, но, поскольку, моего роста не хватало, то я принес со
двора какой-то раздолбанный ящик, да на него взобрался. И не пришло мне в
голову, что окна нашей квартиры N1 выходят прямо на те ворота, где я творил,
и что папаня мой, пламенный большевик, внимательно наблюдает за творческим
процессом сыночка. На две первые буквы он, видимо, сразу отреагировать не
успел, но третья для него была уже слишком и он, содрав свой офицерский
ремень, рванул вниз. Как раз в момент, когда я, водрузившись на ящик,
вырисовывал над И красивую закорючку.
Меня жестоко, по-сталински, схватили за ухо и отвели под конвоем
папашиной руки к нам на второй этаж в квартиру N1, где я был насильственно
обесштавлен и подвергнут физическому воздействию офицерским ремнем с
рифленой пряжкой с тем, чтобы отучить меня от самостоятельного литературного
творчества. Цель сия была достигнута.
С тех пор я, в отличие от того чукчи, - не писатель. Я, Александр
Лазаревич - читатель. Так что мне, чтобы хоть что-нибудь написать, надо
для начала значительно покуражить себя алкоголем. Что я в данный момент и
делаю - куражусь. А, вот, супруга моя, Надежда
Владимировна, так та не пьет - жеманится, понеже уже третий год в
абсолютной завязке.
Писатель же среди всех, кого лично знаю, только один - друг с молодых
лет, известный ленинградский литератор Юрий Данилыч Хохлов.
Естественно, я ему завидую. Но зависть моя, как всегда, белая, и очень
хочу, чтобы он, наконец, создал общепризнанный шедевр, который бы его
настолько прославил, что я бы имел здесь возможность важно внушать беженцам
из Мариуполя и Житомира, что, мол, тот самый увенчанный лаврами знаменитый
Юрий Хохлов - мой ближайший друг. И купался бы так в лучах его славы, как
воробей в пыли дорожной. А большего мне и не надо. Я, ведь, - не спортсмен.
Это, если память не изменяет, Пифагор поделил все человечество на три
категории, совпадающие с теми, что образуются людьми во время олимпийских
игр.
Самые низшие, по Пифагору, - пришедшие на игры торговать. Но тут уж,
точно, не мое место - в жизни ничего толком ни продать, ни купить не мог. И
всегда отвращение испытывал к купле-продаже. Правда, куплю алкогольных
напитков в торговой сети я сюда не отношу.
Вторая и самая распространенная категория - это те, кто пришел на играх